Андрей Рождественский

Новый Вавилон

(прогулки с Лотманом в окрестностях смысла)

Подумал, читая статью Юрия Лотмана^*) («Культура как коллективный интеллект и проблемы искусственного разума», 1977), а что если идти от пространства смыслов к обучению и переводу по новой методике со всех языков на все языки.

Мы шагаем от смыслов. Смыслы живут где-то в глубине, а на льду — если лежать на животе и смотреть, что подо льдом, — отражаются сполохи от движений этих смыслов, как больших подводных рыб, в виде сполохов слов. То есть, мы знаем, чтобы голова покатилась, то ее надо сначала отрубить, и если нам показывают наоборот, то мы тоже знаем, что показывают не в той временной последовательности. То есть, в памяти сидят какие-то накопленные последовательности каких-то событий, и мы на автомате, интуитивно знаем — что за чем, в каком порядке. И если мы видим их перепутанными, то быстренько и незаметно для себя расставляем без усилий в подходящем порядке и даже не паримся — все происходит автоматом.

Есть пример:

По рзеульаттам илссеовадний одонго анлигйсокго унвиертисета, не иеемт занчнеия, вкокам пряокде рсапожолена бкувы в солве. Галвоне, чотбы преавя и пслоендяя бквуы блыи на мсете. Осатьлыне бкувы мгоут селдовтаь в плоонм бсепордяке, все-рвано ткест чтаитсея без побрелм. Пичрионй эгото ялвятеся то, что мы не чиатем кдаужю бкуву по отдльенотси, а все солво цликеом.

Здесь в каждом слове сохранены только первая и последняя буквы, а остальные перепутаны, но мозг сразу цепляется за близлежащие слова и быстро прочитывает текст. То есть при наличии словарного окружения или контекста каждого слова мозгу наплевать, в каком порядке там буковки написаны. Это как в программе 1С: куча всяких разных таблиц, а суть проста: баланс и все такое. Но чтобы понять эту суть, нужно помучиться с этими таблицами. А вот если наоборот идти — да кто ж пустит!

Можно экспериментировать и со словами в предложении.

Обычно, когда предложение грамматически и по-всякому другому запаковано отлично — смыслы выдрать из него не так-то просто. Нужны другие близлежащие предложения. А вот сказать: твоя моя не понимай — и все становится понятно. Вот фраза:

По улице шел дождь и три студента: один в пальто, другой — в университет, а третий в плохом настроении.

И уж совсем замечательная цитата у Мишеля Фуко из Борхеса:

«Животные подразделяются на: а) принадлежащих Императору, б) бальзамированных, в) прирученных, г) молочных поросят, д) сирен, е) сказочных, ж) бродячих собак, з) включенных в настоящую классификацию, и) буйствующих, как в безумии, к) неисчислимых, л) нарисованных очень тонкой кисточкой из верблюжьей шерсти, м) прочих, п) только что разбивших кувшин, о) издалека кажущихся мухами».

Чувствуется стереоскопичность, многоплановость фраз. Мы потом на эти многомерные оси в смысловых полях натягиваем как палатки на колышки многогранники, чтобы сделать такие конструкции совершенными. Традиционный риторический «канон» задает направление на пути от мысли к речевому действию и включает в себя последовательно пять этапов:

1. Inventio — «нахождение, изобретение того, что сказать».

2. Dispositio — «расположение, упорядочение изобретенного».

3. Elocutio — «словесное выражение, украшение речи».

4. Memoria — «запоминание».

5. Actio — «произнесение речи, действие».

Грамматику русского языка составил Ломоносов в 18 веке, а сам русский язык прекрасно жил и без грамматики, пользуясь своими встроенными приспособами еще от Кирилла и Мефодия. Пушкин вообще перевел русский язык на автоматы. В смысле: стоит нам подумать, а слова сами собой на язык наворачиваются. На самом деле, мы становимся в смысловом отношении страшно несвободными. Как в анекдоте про бабу Дуню с тульского завода, которая хотела, чтобы самовар к пенсии ей подарили, потому что как нанесет запчастей с завода, начнет собирать — а все автомат Калашникова получается. Вот так и мы — хотим рассказать про самовар, а язык про автомат рассказывает.

Вот если встать на позицию конкретных смыслов — в их местоположение, а потом попробовать выразить их на языке, то тут возникает странный парадокс — получается, что без разницы, на каком языке ты хочешь рассказать. Надо только заранее клавиатуру выбрать и правила грамматики выбранного языка подучить. Вот это и служит отправным моментом всей нашей мерехлюндии.

А посему теперь нужно толком набрать интересных ситуаций. Я так думаю, можно хоть исторические события: например — Наполеон завоевывает Италию. Там итальянцы говорят на итальянском, Наполеон тоже Данте читал — высшее образование. А французские солдаты говорят на французском. Я к тому, что с немецким французский тоже как-то уживался, и даже с английским. А вот с испанским и русским почему-то облом у Наполеона случился — упорная партизанская война и все такое. Немецкого заложил литературные основы Гете, французского — какой-нибудь Мольер или Расин. Английского — это от Шекспира можно разбегаться. Испанский — это Сервантес к примеру. А русский — он по ходу войны с Наполеоном только и складывался. То есть: есть ситуация или какое-нибудь историческое событие, из которого как горох прорастают столкновения языковых пространств и появление взаимопонимания между народами.

Есть стишок Сергея Михалкова:

А что у вас?
Кто на лавочке сидел,
Кто на улицу глядел,
Толя пел, Борис молчал,
Николай ногой качал.

Дело было вечером,
Делать было нечего.

Галка села на заборе,
Кот забрался на чердак.
Тут сказал ребятам Боря
Просто так:

— А у меня в кармане гвоздь.
А у вас?

— А у нас сегодня гость.
А у вас?
— А у нас сегодня кошка
Родила вчера котят.
Котята выросли немножко,
А есть из блюдца не хотят.

— А у нас на кухне газ.
А у вас?

— А у нас водопровод.
Вот.

—А из нашего окна
Площадь Красная видна.
А из вашего окошка
Только улица немножко.

— Мы гуляли по Неглинной,
Заходили на бульвар,
Нам купили синий-синий,
Презелёный красный шар.

— А у нас огонь погас —
Это раз.
Грузовик привёз дрова  —
Это два.
А в-четвёртых, наша мама
Отправляется в полёт,
Потому что наша мама
Называется пилот.
С лесенки ответил Вова:
— Мама — лётчик?
Что ж такого!
Вот у Коли, например,
Мама — милиционер.
А у Толи и у Веры
Обе мамы — инженеры.

А у Лёвы мама — повар.
Мама — лётчик?
Что ж такого!

— Всех важней, — сказала Ната, —
Мама вагоновожатый,
Потому что до Зацепы
Водит мама два прицепа.

И спросила Нина тихо:
— Разве плохо быть портнихой?
Кто трусы ребятам шьёт?
Ну конечно, не пилот.

Лётчик водит самолёты —
Это очень хорошо.

Повар делает компоты —
Это тоже хорошо.

Доктор лечит нас от кори,
Есть учительница в школе.

Мамы разные нужны.
Мамы всякие важны.

Дело было вечером,
Спорить было нечего.

В этом стихотворении такая тактика: приземляешься в абстрактный московский двор и начинаешь по спирали раскручивать ситуацию: от сандалии, которая надета на Николая постепенно захватываешь все новые и новые смысловые горизонты и раскручиваешь эту ситуацию до смысла маминой жизни и потрясающего разнообразия этой жизни. Остается перевести это на иностранный лад. Занятый человек, он редко разговаривает на отвлеченные темы. Все его мысли поглощены тем, как выжить. То есть, каждая его фраза балансирует на уровне жизни и смерти — собственно, именно только этот Гамлетовский вопрос: «быть или не быть?» — мы постоянно разрешаем для себя и своих близких. To be or not to be? — можно ощутить этот градус накала страстей, когда с острия твоего клинка буквально сочится праведная злость, и теперь без разницы, какой язык наготове, чтобы выплеснуть полноту своих чувств предельно спокойно, сквозь зубы…

Иосиф Бродский иногда блестяще геометризовал свой язык с привкусом релятивистской инвариантности. Или когда рассказывал про стихотворение Марины Цветаевой «Новогоднее», написанное вслед за улетающей душой Райнера Рильке. Когда стремглав, отрываясь от лаковых перил ложы бельэтажа, взмываешь вертикально вверх мимо Маргариты на метле Булгакова и летишь к звездам, а перспектива под тобой неизмеримо расширяется, Венецианские каналы смыкаются с Петербургскими, а сады Академии уже не отличить от Летнего сада.

Просто мы с коллегами как раз работаем над переводчиком со всех языков на все языки. И предмет — как уловить главное в языке, чтобы потом совершенствоваться самостоятельно — становится профессиональной гордостью. Мир сегодня изменился. Когда тот же китаец, приехавший в Штаты, говорит на английском, он все равно думает по-китайски. И когда американец обращается к китайцу, он тоже заинтересован, чтобы обитатель Поднебесной его понял. А поскольку язык — зеркало нашего мозга, то наше разное мышление настойчиво ищет новых путей, чтобы обрести понимание. Сегодня не нужно учить язык в том смысле, как учили буквально вчера. Ну, если не хочешь переводить Шекспира в подлиннике. А для круга общения это абсолютно не нужно. Просто, преподаватели никогда об этом не скажут — поскольку это их цеховые интересы заработка.

Самая важная задача языка — сообщить что происходит. Что происходит — кто-то, как правило, инициирует, то есть, от кого исходит опасность, и второе, на кого это действие направлено.

Минимальный набор фразы: субъект (активный — подлежащее) — предикат (действие-глагол-сказуемое) — объект (пассивный — дополнение). Но, как правило, помимо субъекта и объекта должен быть кто-то третий — свидетель, который и рассказывает всем остальным что произошло. То есть, описание самого события и наличие некоторой окрестности этого события, чтобы можно было связать это отдельное событие с другими событиями, которые происходят в мире.

Как в физике: мы знаем, где сейчас тело, но чтобы знать, где оно окажется в следующий момент — нам помимо местоположения надо знать и скорость, то есть, скорость в этом случае соединяет, точнее, указывает, в каком месте окажется тело в следующий момент. Скорость связывает «сейчашнее» местоположение со всем остальным миром. Чтобы осуществить такую связь в языке, нужны дополнения, обстоятельства, причастия и деепричастия с их оборотами.

В английском языке нет причастий и деепричастий, а вопрос синхронности или диахронности (одновременности или последовательности) разных событий решается путем разных форм глагола (вот в английском языке, как и во французском, эти формы надо просто зубрить, чтобы потом от языка отлетало — что с чем одновременно или друг за другом и когда происходило: в прошлом, настоящем или будущем времени). То есть, найти при переводе или сказать в речи связку (можно про себя для начала) подлежащее-сказуемое-дополнение, а потом навешивать смысловую окрестность происходящего, увязывая со всем остальным миром или сюжетом прилагательные, обстоятельства места, обстоятельства времени дополнительными дополнениями — как будто ты размечаешь свое личное пространство, за которое никого не пускаешь.

Вот в живописи так же: вначале ты раскрашиваешь основные предметы в натюрмортре, а потом кладешь перекрестные отраженные краски, красная чашка отражается в белом полотенце и т.д. В результате получается, что все предметы в цветовой гамме взаимодействуют: смотрятся друг в друга, а не существуют порознь. Но дело этим не ограничивается. Оказывается, есть не только цветовая палитра, но и смысловая палитра. И в каждой ситуации смыслов наличествующих не так много, и, вообще говоря, их довольно легко перечислить.

То есть, приближаясь к одному какому-то смыслу — такому мыльному пузырику в воздухе, ты попадаешь в окрестности других вполне определенных смыслов, которые по необходимости находятся рядом со смыслом, который хочется выделить. То есть, смыслы немножко походят на своего рода мыльную пену. Например, говоря о человеке, подразумеваешь, что у него есть руки-ноги, что он во что-то одет, что сегодня он поел, что где-то он работает, что после определенного возраста, скорее всего, есть дети и так далее. То есть, сказав что-то осмысленное, ты сразу по умолчанию задаешь целую смысловую окрестность, а потом начинаешь эту окрестность потихоньку прорисовывать или уточнять при необходимости.

Есть еще куча ограничений — некоторые слова не употребляются в единственном числе, или не склоняются и т.д. Дети, осваивая язык и строя определенные комбинации по аналогии с другими, часто промахиваются — причем, и нам сразу непонятно, почему в одних случаях так говорить можно, а в других так в языке не принято. Но есть и другого рода ограничения. Например, одни черты характера внутри одного человека уживаются с другими чертами, но не со всеми. Авантюрист, обычно, неряшлив и т.д. Поэтому, сказав «А», уже достаточно понятно, чем будет «Б», и тем более понятно, чем станет «С». Можно даже построить примитивные схемы из возможных вариантов.

То есть, в любом языке можно выделить смысловое ядро. Для таких целей используются математические фигуры — многогранники. У каждого многогранника свой набор движений, при которых он опять переходит в себя. Например, куб если поставить на другую грань — он все равно будет кубом, и если грани одинаковые, мы не различим, что мы первоначально с ним сделали. Такого рода свойства называются в математике автоморфизмами. Вот мы и размечаем грани и вершины этого куба разными смыслами — смысловыми понятиями. Причем, если на грани с ребрами вешаем основную смысловую нагрузку, то по вершинам пускаем фоновую. Ребра вообще могут отвечать глаголам. Единственное жесткое требование — чтобы эти смыслы, которые друг в друга переходят при таких автоморфизмах или переворачиваниях этого многогранника были в смысловом отношении связаны друг с другом, чтобы смысловая цепочка не рвалась.

Это можно представить, что как сукно в казино — разложена на столе скатерть, а на ней в определенном рисунке разложены смыслы — как на карте звездного неба созвездия. И по этой карте как кости в игре Го катаются разные многогранники зеркальные, и смыслы в них отражаются и отражаются потом и в гранях других многогранников. Получается смысловой натюрмортр. Есть серьезное мнение, что так работает наш мозг в диалоге или при совместных беседах, когда в споре рождается истина.

То есть, в каждой ситуации ты должен уметь выбрать основные смыслы первого уровня, их правильно сгруппировать быстро, и когда они расположатся в твоем представлении как-то компактно и близко друг от друга, ты легко скомпонуешь их в комбинации, чтобы сказать, что происходит. Вот такая мерехлюндия получается. Вообще-то раньше была такая дисциплина — риторика, которая учила, как отобрать нужные смыслы, как их правильно в памяти сгруппировать, какими словами их компактно выразить, и как навести окончательный лоск (для этого широко применялись так называемые фигуры речи). Потом решили, что литература достаточна и без риторики.

Чтобы американцы лучше думали — их призывают оторваться от телевизора и больше читать. Потому что телевизор даже в 3D дает плосую картинку или мозаичную, а из разных плоских картинок нам нужно представить трехмерную объемную картину. Как чтобы представить статую Давида — её нужно обойти со всех сторон да и знать при этом общие законы анатомии. Вот такую работу мозг проделывает интенсивно, когда мы читаем. Когда смотрим на телеэкране, там уже готовые картинки, и мозг не занимается воссозданием трехмерных моделей. А наши многогранники как раз имеют не только мозаичную поверхность, но и высокосимметричное объемное строение.

Когда научишься быстро работать со смыслами (как в игрушке Лего или в кубике Рубика), транслировать потом на любом языке твой смысловой набор не будет больших проблем, если под рукой есть словарик базовых смысловых понятий на этом языке. Конечно, надо освоить фонетику через прослушивание аудиосессий — ходишь с наушником и проговариваешь вслух. И, конечно, надо читать английские тексты. Если у компьютера, есть в Яндексе словари онлайн. Набираешь слово — заодно запоминаешь написание, и получаешь перевод и туда и обратно. Вот примерно такая тактика. Сейчас потихоньку такого рода взгляды нашими скромными усилиями начинают обретать сторонников. Цель весьма скромная — чтобы все люди научились яснее прежде всего для себя мыслить и формулировать, и тогда мы выберемся из этого бессмысленного болота — мы так думаем. А с языками — уже формируется среда такого межъязыкового общения.

Это как в математике: чтобы число делилось и на пять и на четыре — нужно взять число 20. Число 20 содержит четыре пятерки или пять четверок. Помимо всего прочего, двадцать граней у правильного многогранника — икосаэдра. Он представляет собой иррацио, вот кубик — у него симметрии все хорошие или рациональные. Кубиками можно заполнить плотно все пространство. А вот икосаэдрами — нельзя, будут полости или дырки. Вот в голове у нас икосаэдры, и мысли подсознания бесконечно отображаются от граней икосаэдра — иррацио, поэтому мы и не можем понять, как устроено наше тайное подсознание, потому что, когда мы начинаем формулировать словами, чтобы рассказать об этом, то мы формулируем всегда в рацио или в кубиках.

Но вначале-то мысль была запакована в икосаэдре. И в другой голове тоже икосаэдр. Вот смысловая ниточка сворачивается с икосаэдра на кубик, а потом с кубика заново наворачиватеся на катушку-икосаэдр в другой уже голове. Вот так, примерно, мы можем понимать друг друга. Иногда, правда, икосаэдры в разных головах могут синхронно вращаться, и тогда мы понимаем друг друга без слов.

Язык, он всегда считался инструментом для выражения своих мыслей, а поскольку он всего лишь инструмент, то всегда смотрят как бы сквозь него, ну как, к примеру, смотришься в зеркало —и видишь прежде всего себя, не задумываясь, что у зеркала тоже есть какое-то устройство. Серебро вот напыляют с задней стороны — амальгаму. Вот и язык непроницаем от ушей до щиколоток — как в парандже — Гюльчатай! Покажи личико! Почему-то при изучении любого языка всегда напирают на грамматику, пунктуацию и всякий другой строительный бред. Но еcли вспомнить, русский язык с подачи Кирилла и Мефодия на кириллице появился в библейские времена, а вот грамматикой его снабдил только Михайло Ломоносов, а уж во всякие одежды непроницаемые его одел Пушкин. Пушкин в этом смысле был жутко талантлив — он-то знал, что под одеждами находится, но нам не сказывал.

Главное в языке — это то, как он конфигурирует смыслы, которые нужно передать. Точнее, конфигурируешь ты, конечно, но с помощью того же языка. Твоя моя не понимай — отлично сказано и, главное, понятно, хотя совершенно стилистически не выдержано и с ошибками в склонениях. А вот фраза: По улице шел дождь и три студента: один в пальто, другой в университет, а третий в плохом настроении. Каково? По-моему,блестяще. Сразу создается такое объемное представление, но с явно недописанными чертами. Это как в записке из бутылки в «Детях капитана Гранта» Жюля Верна: та же самая информация была написана на разных языках, но уцелели разные куски, и создалась неопределенность — вот и пришлось по 70 параллели вокруг Земли прокатиться, но цель была достигнута. Когда человек осуществляет синхронный перевод, например, с одного языка на сразу два других, то у него весь мозг пылает, как будто в голове катаются многогранники и углами стукаются — это он подбирает разные шифры. То есть, человек может вполне освоить любой язык самостоятельно, если идти от смыслов и их окрестностей. Но преподаватели об этом молчат.

В английском надо понять все времена глаголов: простые прошлое, настоящее и будущее, потом продолженные прошлое и настоящее: это когда какое-то действо совершается параллельно с главным, прошлое и настоящее законченное, то есть какое-то действо успело кончиться у тебя на глазах, пока ты занимаешься своими делами. И странное время Герундий — я и сам не помню, что он такое значит. А предыдущие таки и называются: паст (прошлый) континиус (длится, то есть), презент (сейчас присутствует) континиус, паст перфект (произносится: пёфект), презент перфект. Это к тому все эти формы надо знать, чтобы от зубов отскакивало, чтобы их выбросить поначалу и найти лакомый кусок — а что же вообще, в главном, происходит — куда сфокусирован взгляд автора фразы? Найти действующего субъекта, само действие и предмет этого действия, то есть, на кого это действие направлено.

Определи главный смысл фразы, потом можно возвращаться к придаточным смыслам: причастным и деепричастным оборотам, искать прилагательные и к чему или к кому они прилагаются. Просто все эти английские глагольные формы замусоривают основной смысл и их надо поначалу отсечь. Но не выбрасывать окончательно, а проходя предложение по второму кругу, их уже правильно расставить (к каким членам предложения они относятся) и осмыслить. Транслятор в компьютере, когда переводит написанную программистом программу в машинный код, проходит каждую фразу много раз, чтобы проверить и правильность самой фразы и восстановить всю остальную смысловую окрестность этой фразы из других программных фраз. Научиться произносить — это с помощью аудиозаписей.

Надо помнить, что каждый язык использует оптимально по максимуму возможности наших говорящих органов: языка, и полости рта с нёбом и зубами. Можно придумать сколько угодно разных всяких сочетаний гласных и согласных — слогов, но язык использует только достаточно малый набор — чтобы была скорострельность при разговоре, как у пулемета, и язык чтобы при этом не вывихнуть. Вот у французского — своя манера, например, сказать: ожюрдви, у английского — своя, у итальянского — своя. Например, на итальянском легче петь, он певуч — так слога подогнаны. Кстати, если не прислушиваться, разговор на итальянском очень похож на русский. Когда захочешь понять — тогда понимаешь, что ничего не понятно, если не знать итальянского. Поскольку это просто согласованное действие мимики, языка и лёгких, то здесь, как в спортивной борьбе м у каждого языка своя манера и стиль. Вот их желательно различить. На интуитивном уровне — подражая просто.

С английским у меня ассоциируется силуэт часового перед королевским дворцом. Мне кажется, английскую речь с ее лаконичностью и чопорностью лучше цедить через зубы, итальянскую — надо глотку пошире разевать, а вот французскую — язык в трубочку сворачивать. Я шучу немножко, но сказка ложь, да в ней намёк…

2010

^*) Лотман Ю.М. Семиосфера, культура и взрыв, внутри мыслящих миров. Cтатьи, исследования, заметки 1968—1992 гг. «Искусство—СПБ», 2000 г.

Юрий Михайлович Лотман, советский литературовед и семиотик.

Другие эссе, записки и т.д. Андрея Рождественского можно прочитать в журнале по ссылкам на его авторской странице.

В оформлении страницы использована гравюра из иллюстраций к Библии Густава Доре, французского гравера, иллюстратора и живописца, «Вавилонская башня» (La tour de Babel).

Мария Ольшанская