Шарль Бодлер
Плаванье
(перевод Марины Цветаевой)
Максиму Дю Кану
I
Для отрока, в ночи глядящего эстампы, За каждым валом – даль, за каждой далью – вал. Как этот мир велик в лучах рабочей лампы! Ах, в памяти очах – как бесконечно мал! В один ненастный день, в тоске нечеловечьей, Не вынеся тягот, под скрежет якорей, Мы всходим на корабль, и происходит встреча Безмерности мечты с предельностью морей. Что нас толкает в путь? Тех – ненависть к отчизне, Тех – скука очага, еще иных – в тени Цирцеиных ресниц оставивших полжизни – Надежда отстоять оставшиеся дни. В Цирцеиных садах, дабы не стать скотами, Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств, Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя Не вытравят следов волшебницыных уст. Но истые пловцы – те, что плывут без цели: Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт, Что каждую зарю справляют новоселье И даже в смертный час еще твердят: «Вперед!» На облако взгляни – вот облик их желаний! Как отроку – любовь, как рекруту – картечь, – Так край желанен им, которому названья Доселе не нашла еще людская речь.
II
О ужас! Мы шарам катящимся подобны, Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры Нас Лихорадка бьет, как тот Архангел злобный, Невидимым бичом стегающий миры. О странная игра с подвижною мишенью! Не будучи нигде, цель может быть – везде! Игра, где человек охотится за тенью, За призраком ладьи на призрачной воде… Душа наша – корабль, идущий в Эльдорадо. В блаженную страну ведет какой пролив? Вдруг среди гор и бездн и гидр морского ада – Крик вахтенного: «Рай! Любовь! Блаженство!» – Риф. Малейший островок, завиденный дозорным, Нам чудится землей с плодами янтаря, Лазоревой водой и с изумрудным дерном. Базальтовый утес являет нам заря. О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: «Берег!» Скормить его зыбям иль в цепи заковать, – Безвинного лгуна, выдумщика Америк, От вымысла чьего еще серее гладь. Так старый пешеход, ночующий в канаве, Вперяется в мечту всей силою зрачка. Достаточно ему, чтоб Рай увидеть въяве, Мигающей свечи на вышке чердака.
III
Чудесные пловцы! Что за повествованья Встают из ваших глаз – бездоннее морей! Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний, Сокровища, каких не видывал Нерей. Умчите нас вперед – без паруса и пара! Явите нам (на льне натянутых холстин Так некогда рука очам являла чару) Видения свои, обрамленные в синь. Что видели вы, что?
IV
«Созвездия. И зыби, И желтые пески, нас жгущие поднесь. Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы, – Ах, нечего скрывать! – скучали мы, как здесь. Лиловые моря в венце вечерней славы, Морские города в тиаре из лучей Рождали в нас тоску, надежнее отравы, Как воин опочить на поле славы – сей. Стройнейшие мосты, славнейшие строенья, – Увы! хотя бы раз сравнялись с градом – тем, Что из небесных туч возводит Случай – Гений.… И тупились глаза, узревшие Эдем. От сладостей земных – Мечта еще жесточе! Мечта, извечный дуб, питаемый землей! Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь Достигнуть до небес с их солнцем и луной. Докуда дорастешь, о древо кипариса Живучее? …Для вас мы привезли с морей Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса, – Всем вам, которым вещь чем дальше – тем милей! Приветствовали мы кумиров с хоботами, С порфировых столпов взирающих на мир, Резьбы такой – дворцы, такого взлета – камень, Что от одной мечты – банкротом бы – банкир… Надежнее вина пьянящие наряды Жен, выкрашенных в хну – до ноготка ноги, И бронзовых мужей в зеленых кольцах гада…»
V
И что, и что – еще?
VI
«О, детские мозги! Но чтобы не забыть итога наших странствий: От пальмовой лозы до ледяного мха – Везде – везде – везде – на всем земном пространстве Мы видели все ту ж комедию греха: Ее, рабу одра, с ребячливостью самки Встающую пятой на мыслящие лбы, Его, раба рабы: что в хижине, что в замке Наследственном: всегда – везде – раба рабы! Мучителя в цветах и мученика в ранах, Обжорство на крови и пляску на костях, Безропотностью толп разнузданных тиранов, – Владык, несущих страх, рабов, метущих прах. С десяток или два – единственных религий, Всех сплошь ведущих в рай – и сплошь вводящих в грех! Подвижничество, так носящее вериги, Как сибаритство – шелк и сладострастье – мех. Болтливый род людской, двухдневными делами Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе, Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя: – Мой равный! Мой господь! Проклятие тебе! – И несколько умов, любовников Безумья, Решивших сократить докучной жизни день И в опия моря нырнувших без раздумья, – Вот Матери-Земли извечный бюллетень!»
VII
Бесплодна и горька наука дальних странствий. Сегодня, как вчера, до гробовой доски – Все наше же лицо встречает нас в пространстве: Оазис ужаса в песчаности тоски. Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя – Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит, Чтоб только обмануть лихого старца – Время, Есть племя бегунов. Оно как Вечный Жид. И, как апостолы, по всем морям и сушам Проносится. Убить зовущееся днем – Ни парус им не скор, ни пар. Иные души И в четырех стенах справляются с врагом. В тот миг, когда злодей настигнет нас, – вся вера Вернется нам, и вновь воскликнем мы: «Вперед!» Как на заре веков мы отплывали в Перу, Авророю лица приветствуя восход. Чернильною водой – морями глаже лака – Мы весело пойдем между подземных скал. О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака Взывающие: «К нам! – О, каждый, кто взалкал Лотосова плода! Сюда! В любую пору Здесь собирают плод и отжимают сок. Сюда, где круглый год – день лотосова сбора, Где лотосову сну вовек не минет срок!» О вкрадчивая речь! Нездешней речи нектар!.. К нам руки тянет друг – чрез черный водоем. «Чтоб сердце освежить – плыви к своей Электре!» Нам некая поет – нас жегшая огнем.
VIII
Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило! Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь! Пусть небо и вода – куда черней чернила, Знай – тысячами солнц сияет наша грудь! Обманутым пловцам раскрой свои глубины! Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть, На дно твое нырнуть – Ад или Рай – едино! – В неведомого глубь – чтоб новое обресть!
(Из книги «Цветы зла»)
«Цветы Зла» Бодлера вышли впервые в 1857 г. и были составлены из вещей, писавшихся и выборочно печатавших ся им на протяжении полутора десятка лет. Но это собрание было выстроено так, чтобы смотреться как единая книга скитаний души мятущейся, страждущей посреди жизненной распутицы, где злое и больное (французское le mal сочетает оба эти значения) разлито повсюду, гнездится и внутри сердец… «В эту жестокую книгу, – писал Бодлер о «Цветах Зла» за год до смерти одному из знакомых, – я вложил все мое сердце, всю нежность, всю веру (вывернутую наизнанку), всю мою ненависть…»
(С.И. Великовский. «В скрещенье лучей. Очерки французской поэзии XIX–XX веков», глава «Обнаженное сердце»)
Михаил Свердлов
«Плавание» Шарля Бодлера:
последнее романтическое путешествие
В «Цветах зла» Шарля Бодлера каждое стихотворение воспринимается как глава единой поэмы. Но одно среди них – «Плавание» – стоит особняком: последнее и притом самое большое стихотворение «Цветов зла», оно становится поэмой в поэме и эпилогом ко всему сборнику. Уже в названии стихотворения скрыто грандиозное обобщение: «плавание» – это путь человека и человечества; пространство «плавания» – весь мир, время – вся мировая история.
А ещё название подсказывает смелые литературные аналогии: «Плавание» Бодлера соотносится с самой «Одиссеей» Гомера. Неслучайно речь бодлеровского лирического героя перебивается в третьей и пятой частях стихотворения вопросами «слушателей»: «Что видели вы, что?»; «И что, и что – ещё?» (перевод М.Цветаевой). Эти строки отсылают нас к XVIII песни гомеровской поэмы, в которой феакийский царь Алкиной просит Одиссея рассказать о том, что тот видел и испытал в своём чудесном плавании.
Ты же скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать,
Где по морям ты скитался? Каких человеков ты земли
Видел? Светлонаселённые их города опиши нам…
(Перевод В.А. Жуковского)
Бодлер обращается к сюжету «Одиссеи», чтобы переиначить его. Герой Гомера рассказывает на пиру у феаков о своих приключениях, перед тем как достичь своей цели – родной, привычной Итаки. В «Плавании» же путешественников привлекает не Итака, а Икария – страна-утопия, недостижимая цель; и описание странствий предваряет не возвращение домой, а снова путь куда-то вдаль, последнюю попытку найти волшебную страну – в «неведомой глуби» смерти. Можно сделать вывод, что «Плавание» Бодлера – романтическая «одиссея».
Романтики всегда стремились в неопределённое «туда»… Но бодлеровские «пловцы» – уже не те романтические герои, что в начале XIX века радостно устремлялись в погоню за мечтой. Чем чаще по ходу стихотворения мелькают синонимы земного рая – «Икария», «Эльдорадо», «Эдем», тем призрачнее становится цель. Действительно ли странники плывут в обетованную землю или только блуждают в собственных фантазиях, переходя от одной иллюзии к другой? Что ими движет – вера или сомнение, «идея-страсть» или игра?..
А не лучше ли и вовсе плыть без цели?
Да и вообще – стоит ли плыть? Ведь тот, кто плывёт, теряет способность мечтать, учась воспринимать всё многообразие мира как всегда и везде одну и ту же «комедию греха»; а тот, кто мечтает, не отходя от стола (как отрок, разглядывающий карту), – обретает безмерный мир иллюзии. Что находит ищущий в «Плавании» Бодлера? Сначала – ужас безумия.
Затем – скуку без исхода…
Наконец, «глотатель широт» превращается в Вечного Жида, обречённого на бесконечные и бесплодные скитания. Выходит, что «Плавание» – романтическая «одиссея», потерявшая цель, запутавшаяся и заблудившаяся, а «пловец» – последний романтик, переживший крах идеалов романтизма, но так и не нашедший им замены. Из всех грёз и мечтаний у лирического героя стихотворения остаётся только идея Смерти – и он вкладывает в порыв к ней весь свой пыл. Смерть теперь единственное прибежище романтика – одновременно и Икария (соблазняющая «нездешней речи нектаром»), и Итака (зовущая «плыть к своей Электре» – то есть к верной сестре, ждущей его родной душе).
Таков итог романтической «одиссеи», но смысл «Плавания» не сводится к этому итогу – слишком бурная страсть вложена в стихи. Эту страсть почувствовала и с блеском сумела передать Марина Цветаева, переведшая «Плавание» за год до смерти, в 1940 году.
(Полный текст статьи)
Текст стихотворения печатается по изданию «Поэзия Франции. Век XIX». – Москва. – «Художественная литература». – 1985. – Стр.236-240.
Мария Ольшанская