Михаил Ковсан
Святая Татьяна,
или
Благодаря кому не вымирают кентавры
Памяти Татьяны Евгеньевны Янковской (Тумановой) 1)
Предисловие
Спросите любого актера, кого легче играть: положительного героя или же… Конечно, же «или». Мечта любого актера — злодей, залезая в шкуру которого, так приятно осознавать, что ты сам не так уж и плох. Это, во-первых. А во-вторых, там, в шкуре приятно копаться, выуживать: вот, хоть и последняя сволочь, но старушку-процентщицу — баба мерзейшая — все-таки не зарезал.
— Положительный образ? О, Господи! По-ло-жи-тель-ный? Ни за какие деньги не стану. Разве что, за очень большие.
Но позвольте и мне госпоже актерке слово сказать. Коль, сударыня, Вы дерзнули — только за это перед Вами я преклоняюсь — то уж запомните.
Образ не положительный, нет. Татьяна — святая!
1
Глаза
Входит на сцену не сразу, бочком, незаметно. Не вошла — но соткалась. Из дыхания Божьего, увечной слезинки. Росточек. В обоих значениях: омофон. Масса, объем стремятся к отсутствию: в детский магазин за одеждой. На свету исчезающе незаметна, во тьме — сияние сквозь зияние. Возникает на сцене тогда и постольку, когда и поскольку необходима кому очень хреново. И черная патока пакости растворяется. От сияния? Шелестения межзвездного ветра?
Но главное — талантливый актер сразу ответит — глаза! Актеры незаурядные делятся на два типа. Первый. Глаза, о которых скажем банально: бездонные, т.е. — в себя, самоедские. Второй. Скажем банально: колючие, т.е. — в чужого, испепеляя. Режиссерами ценятся оба, зависит от роли.
Но это у них, у актеров. А у святых? Конечно, на всю Одессу не посягнем, но у святой Татьяны глаза — тип первый, со слезинкой колючей, насквозь до сердца душу святой протыкающей. Но иногда обращаются во второй — тип, поражающий, но не шпажный, а, Бог знает, какой. Может быть, лазерный? Нет, ужасный эпитет. Его — зачеркнуть.
Характер? Почти процитировав: тщеславной быть брезгует. Цель, призвание, назначение: исцелять и спасать.
2
Татьянина рука и подгнившие желуди
На земле во все времена очень многих надо спасать. На всех ангелов не хватает, потому спасителей Господь рекрутирует из людей. Святую Татьяну Он послал спасать человека, страдающего от идиотизма окружающей жизни (почти цитата, см.: Ю.З. Янковский «Из домашнего творчества»2)) и умирающего от рассеянного склероза: душ — не единственное открытие г-на Шарко. И оттуда — родное зияние: «Кюхля», «Подпоручик Киже», рассеянным склерозом прерванный «Пушкин».3)
А теленок на расползающихся ногах, опираясь на Татьянину руку, бодался со звонко-скачущим дубом: во все стороны подгнившие желуди, из-под копыт — болотная жижа, а вокруг — из-под густых, кустистых бровей жирная пустота. Одним словом, профессора, членкоры и академики, виляющий хвост собаки: цитата — бойкое Зубкова перо.4)
Идиотизм был, есть и будет неотъемлемой частью окружающей жизни: чем больше она тебя окружает, тем он сильнее. Сюжет вечный. По эпохам и странам бродячий.
Отказывали ноги — он на нее опирался, глаза — она читала ему, не печатали руки — ей диктовал, жизнь отказала — как могла, она продолжала, невечная святая Татьяна.
23 ноября 1935 г. Тынянов — Шкловскому.
Очень хочется еще пожить: с глазами, с руками, ногами. Головой. Друзьями.
Рассеянный склероз здесь и сейчас штука скверная. А там и тогда… Господи, там и тогда и без этого приговора было несладко тому, кого черт дернул явиться на свет с умом и талантом. Нет, Татьяне эта страна, эти люди были, конечно же, не чужие. Но и не слишком свои.
3
Машина
Постепенно из дому выползания прекратились. И тогда святая Татьяна (к электрическому утюгу подходила кругами, на цыпочках) села за руль, за которым ей не очень сиделось и, лихо прижавшись к бордюру (петербуржцам: поребрику), шла вперед поразведать. Кутя ждал терпеливо. Потом возвращалась, намечала план дальнейшей езды: без обгонов и полосу движения не менять.
Гаишники честь отдавали. Правда, не все. Однажды обогнала машина. У Татьяны скорость такая, что обгоняли и пешеходы. Но этот не поленился. Осторожно прижался к бордюру-поребрику и, когда она доплелась, повелительным жестом указал на ее место под солнцем (не луной: ночью она мешать движению не решалась).
Вышла. Остолбенела. От генеральских погон излучение исходило, как от столового серебра, кроме ее детской ложечки, проеденного во время войны.
Шагнул ей навстречу. Бодро представился, оказавшись, самым главным в мире гаишным начальством. Потом поведал о преступлении, на его глазах совершенном, рассказал, к чему ее антисоциальный поступок мог привести, о вреде самой великой в мире державе и самому справедливому социальному строю, который она нанесла.
В ответ прошептала:
— Сен-Симон и, наверное, Петрашевский.
Последний возник из невоздержанности ассоциаций: накануне с книгами для Кути-Дилектора5) принесла для Мишуни6) что-то о Петрашевском, бо тому в элитарные закрома путь был заказан.
Генерал подтянулся. Вытянув руки по швам (затылок назад, челюсть вперед), перешел на петит. Вернул ей права. Рассказал, как проехать. Проводил до машины. Открыл дверцу и подал руку, будто она выходила. Увидев Дилектора-Кутю, отпрянул: хрен его знает, может, это и есть Сен-Симон?
Диавол, обитавший в идоле, с громким криком и рыданием
бежал от того места, причем все слышали вопль его
и видели тень, пронесшуюся по воздуху.
Простите: ошибка. Не те времена. Это о Римской святой Татиане. Третий век. Почитается крестом себя осеняющими обоих изводов. Но только в России — Vivat et res publica/ Et qui illam regunt! ( Да здравстует государство, // И тот, кто им правит, лат., строки из Гаудеамуса) — покровительница студентов.
Вот и наша святая Татьяна привечала студентов. Кормила. Поила. Любила. Изредка — бывших. Чаще — еще настоящих. Собственно, других людей в доме и не бывало. Кроме сантехников. Но аристократов приглашали только в последней крайности.
Кутя-Дилектор-Кентавр — несмотря и вопреки — бывал на природе: в лесу и даже у речки. Хоть и не Днепр-Борисфен, но тоже вода и течет.
4
Тань-Генна,
или
Умиротворящий ритм амфибрахия
Итак, она звалась Татьяной. Звалась и звала — к Пушкину, к Дюку, на родину, о которой ее однофамилец (почти), приятель любовника самой губернаторши:
Здесь упоительно дыхание садов.
Здесь ночи теплые, луной и негой полны…
(Василий Туманский, «Одесса», 1823).
Звалась и зазывала — на тропы ассоциаций, неверных, но неизбывных: Тарту и Лотман. Имя Татьяна литературной традиции не имело. И не обрело. Пушкинская осталась первой, единственной, вершиной треугольника из амфибрахиев: Татьяна, Евгений, Владимир.
Впрочем, Татьяной редко ее величали, свои — никогда. Кутя-Дилектор: Мур-Мур. Остальные: Тань-Гéнна. Заметьте, опять себе амфибрахий.
Для того, кто не в курсе, перефразируя Г. Кружкова:
Татьяна, Татьяна, Татьяна —
Вот так амфибрахий звучит.
Можно и так:
Тань-Генна, Тань-Генна, Тань-Генна —
Вот так амфибрахий звучит.
Но «Татьяна» не сгинуло, не пропало. Сокрылось в подтексте.
Святое от профанного отделилось и вознеслось.
Отделилось и вознеслось, унося в пришитое Адмиралтейской иглой к земле небо.
Медный всадник. Великодержавный — Третий Рим, рваные ноздри, проливы — кентавр.
Вознеслось, унося и спасая умиротворение амфибрахия от безумного ямба:
На звонко-скачущем коне
Эпилог
Военных провожают залпом.
Артистов — аплодисментами.
Праведников и святых — тихо, сорвавшимся дыханием.
Киев — Иерусалим, 1970—2011
Примечания к тексту
Эссе Михаила Ковсана дополняет его повесть «Кентавр (Анатомия мифа)», посвященную Юрию Зиновьевичу Янковскому, киевскому учёному, филологу, преподававшему в Киевском педагогическом институте. У него была страшная болезнь — рассеянный склероз, но преодолевая её, он создал интересные работы, доныне сохраняющие своё значение.
1) Татьяна Евгеньевна Янковская (Туманова) — жена Ю.З. Янковского.
2)«Из домашнего творчества Ю.З. Янковского» — ссылка в конце страницы.
3) Произведения Юрия Тынянова.
4) «Бойкое перо Зубкова» — «Кентавр (Анатомия мифа)», глава 9.
5) Кутя и Дилектор — прозвища Ю.З. Янковского, «Кентавр (Анатомия мифа)».
6) Мишуня — советник по-особо-важным-вопросам ЗавИдения, где трудился Кентавр и другие действующие лица «Анатомии мифа», одновременно наш уважаемый автор Михаил Ковсан.
(Примечания Марии О.)
На странице слева — «Кентавр» художника Семена Каплана (Вильнюс).
Под текстом эссе — фрагмент картины «Задворки Софиевского собора в Киеве» (1890-е годы) харьковчанина Петра Левченко:
««Золотые купола — и неприметная прозаичная жизнь в тени истории».
Автор — Михаил Ковсан, Иерусалим. Предыдущие публикации — в области иудаизма (в Израиле) и филологии (в СССР). Проза: «Госпожа премьер-министр. Сутки из жизни женщины. Похороны Святого благословен Он» (Иерусалим, 2008). Переводчик библейских текстов.
Жизнеописание Кентавра продолжают отрывки «Из домашнего творчества Ю.З. Янковского».
В нашем журнале можно прочитать повесть Михаила Ковсана «Кровь или Жила-была Ася» и отрывок из симфонии «Жрец» «Звезда вспыхнула — и погасла». Все ссылки имеются также на cтранице «Наши авторы».
Мария Ольшанская