Предисловие

Порвалась дней связующая нить.
Как мне обрывки их соединить!
Пойдемте вместе.
(пер. Бориса Пастернака)

Удивительная картинка украшает сегодня эту страничку, не правда ли? В чем-то она сродни другой — той, которую вы видите на Главной странице журнала. Обе они — «уводящие», и уводят нас в наше прошлое, в наше удивительно счастливое прошлое, независимо от того, каким оно было на самом деле. Ведь и лето тогда было жаркое, и зима снежная, и яблоки слаще, и деревья выше…

И было в те далекие годы еще одно обстоятельство, очень при этом важное обстоятельство, сделавшее нас такими, какие мы есть — во всяком случае, те люди, которым около или за пятьдесят, люди, с которыми, по мнению Иосифа Бродского, только и стоит водиться. Это обстоятельство — традиция семейного чтения и, если шире, вообще культура чтения, начиная с самого раннего возраста.

Кто из нас не был записан в нескольких библиотеках, не ходил кругами за заведующей, чтобы допустила в «сокровищницу» — в свой кабинет, где хранились самые лучшие, самые ценные книги. Нужно при этом учесть, что по телевизору в нашем детстве показывали две программы — общесоюзную и местную, и был еще выходной день для профилактики. Поэтому чтению ничто не мешало, а книге ничто не угрожало.

В доме моих родителей книг было немного — ровно столько, сколько нужно для работы школьной учительнице русского языка и литературы, тем более, жизнь так сложилась, что нам приходилось все время переезжать с места на место. Домашний дефицит восполняли библиотеки. Помню свою первую серьезную обиду — мне, первоклашке, в моей первой библиотеке предложили тоненькую книжонку для самых маленьких. Это мне, прочитавшей до этого Бог знает сколько книг потолще — ведь до школы меня воспитывала бабушка, и читать я научилась с ее помощью уже к трем годам.

Семейных вечеров с чтением я не помню, но в старших классах мы читали с мамой книги уже не просто так, а с элементами литературного анализа.

Из маминого в мой книжный шкаф в конце прошлого года перекочевало антикварное издание с оторванной обложкой, на которой даже не проглядывалось название, что уж говорить о годе выпуска. По некоторым соображениям я сделала вывод, что книга относится к 20-м годам прошлого века — ближе к их началу. Если постараться, то можно определить и точнее, но книга интересна не этим. Внутри, на некоторых страницах — карандашные пометки моих многочисленных родственников из тех времен возле понравившихся стихов или маленьких рассказов. Думаю, что эта книга, которую моя мама называет «Чтец-декламатор», как раз и есть свидетельство традиции семейного чтения в моей семье. Небольшой формат рассказов, стихотворения на страничку, не более — все это предназначено для кратковременного семейного сбора, например, за вечерним чаем или поздним ужином.

Сейчас в России, судя по публикациям в прессе, пытаются возродить традицию семейного чтения — но выглядит это «мероприятием для галочки», которое проводится время от времени в помещениях пустующих библиотек в том или ином городе. Увы… нужно сказать правду самим себе — многие традиции утеряны навсегда, просто мир изменился, мы изменились, темп жизни изменился, и поэтому не стоит возвращаться к пепелищам и терзать нашу память имитациями. А вот больше времени проводить с детьми и внуками стоит, как и ненавязчиво ориентировать их в море печатного слова — то ли на экране монитора, то ли на страницах «бумажных книг».

Прошло время гимназического образования, которое хоть и было иногда скучноватым (латынь, греческий…), но давало основы. Мне еще доводилось общаться с выпускницами гимназий — это были удивительные женщины, поражавшие меня разнообразием сведений, почерпнутых ими в те далекие годы. Советская школа тоже кое-что давала желающим взять, но уже в большей степени играли роль внутренние установки человека, иерархия ценностей, согласно которой индивидуум строил свои жизненные планы на будущее. Сейчас же имеют значение только установки, причем роль «установщиков» должны играть родители и дедушки с бабушками, То есть, семья, и исключительно семья.

Раз уж мы обитаем в Интернете, то должна заметить — хороших сайтов для детей я пока не видела, или видела вкрапление хорошего в скучные блоки текстов. Раз уж толстые книги с иллюстрациями отходят в прошлое, то их должны заменить качественные иллюстрированные страницы. Я знаю одну страничку, которая мне очень нравится, и время от времени ее почитываю. Это «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери.

Пожалуй, стоит прервать затянувшееся вступление и перейти к темам страницы.

В контексте эпиграфа (цитаты из «Гамлета») я хочу предложить взрослым читателям рассказ о поэтессе Марии Моравской и отрывки из статьи Самуила Яковлевича Маршака «О большой литературе для маленьких», в основу которой положен доклад, прочитанный им на 1 Съезде советских писателей.

Мне пришлось основательно пройтись по тексту статьи рукой цензора, вымарывая оттуда то, что не прошло проверку временем или осталось частью идеологической системы.

Меня статья заинтересовала, в первую очередь, набором названий книг, относящихся к детской литературе. Даже захотелось провести социологическое исследование, нарисовать график и определить в нем точку — с какого возраста родителей и бабушек с дедушками начинается соотношение 50 на 50 знакомых и незнакомых названий книг и их авторов.

Приступаем! В «первой серии» — рассказ о Марии Моравской, во второй — статья С. Маршака.

Мария Моравская

О Марии Магдалине Франческе Людвиговне Моравской в России вспомнили лишь в 90-х.

А ведь поэтесса входила в «Цех поэтов» (1911-1914гг.) вместе с такими звездами «Серебряного века русской поэзии», как Николай Гумилев, Сергей Городецкий, Анна Ахматова, Михаил Зенкевич, Осип Мандельштам и другие.

Чтобы не повторяться, поскольку я уже однажды писала о творчестве Марии Моравской в Интернет-журнале «Солнечный ветер», буквально несколько слов из биографии.

Родилась в 1889 году в Варшаве, в польской католической семье. В два года потеряла мать. Несколько лет спустя отец Моравской женился на сестре ее матери, и семья переехала в Одессу. В пятнадцать лет, не поладив с мачехой, ушла из дома.

Поселившись в Петербурге, зарабатывала на жизнь уроками. Поступила на Высшие женские курсы, но не окончила их. Вышла замуж, но свой недолгий брак считала случайностью.

В 1910 познакомилась с М. Волошиным, который оказывал ей всяческую поддержку. С 1911 стала посещать литературные собрания у Вяч. Иванова. Первый сборник Моравской — «На пристани» — вышел в 1914 и почти целиком состоял из стихов, в которых поэтесса тосковала по дальним теплым странам, по южной экзотике.

В 1917 г. Моравская совершила поездку в Японию и в том же году переехала в США. Там она сотрудничала с множеством американских журналов, печатая в них короткие рассказы. Скончалась в Майами 26 июня 1947 г.*

Подробная автобиография Марии Моравской хранится в Рукописном отделе ИРЛИ, в фонде Венгерова.

* Дата смерти — 1947 год, ошибочна, об этом я скажу дальше.

Основной мотив лирики Марии Моравской — одиночество. Это отметил и Венедикт Ерофеев, в записных книжках которого за 1969-1970 гг. сохранилась запись —

«Мне жить одной трудней всего на свете,
И потому мне надо жить одной»
(М. Моравская)

Современникам она запомнилась стихами о Золушке, часть которых представлена на 5-й страничке подборки для детей, хотя они и не входят в «Апельсинные корки».

Марию Моравскую с детства сжигала страсть к путешествиям, видимо, унаследованная ею от отца. Это звучит во многих ее стихах, написанных как для детей, так и для взрослых.

Последним мотивом ее творчества станет тоска по родине — «живешь, как мертвая, мертвая для поэзии, потому что тут ведь стихов писать не стоит».

Отзывы "по горячим следам"

***

«Тонкий голосок капризной девочки» (К. Чуковский).

***

София Парнок писала, что главный пафос лирики Моравской — «это жалость к себе самой».

***

Из книги M. A. Бекетовой «Александр Блок и его мать»:

… Вот образчик рецензий Ал. Андр.*, единственный из уцелевших ее работ этого рода. Не знаю, для чего понадобилась эта рецензия, но интересно то, что на ней есть пометка, сделанная рукой Ал. Ал-ича. Рецензия написана на сборник стихов поэтессы Моравской, одно время (незадолго до войны) прошумевшей в Петербурге. Главные темы сборника касаются стремления на юг, тут и мысли о Крыме, и хождение на вокзал и т. д.

«По-моему, это не поэзия. Но тут есть своеобразное. Очень искренно выказан кусок себялюбивой мелкой души. Может быть, Брюсов и А. Белый думают, что стремление на юг, в котором состоит почти все содержание - это тоска трех сестер и вообще по Земле Обетованной. Они ошибаются. Это просто желание попасть в теплые страны, в Крым, на солнышко. Если бы было иначе, в стихах бы чувствовалась весна, чего абсолютно нет. Да и вообще ни весны, ни осени, ни зимы, никакого лиризма. Я очень добросовестно прочла всю тетрадь. Это только у женщин такая способность писать необычайно легкие стихи без поэзии и без музыки».

Пометка Ал. Ал-ича: «7 июня 1913 года о стихах Моравской. Очень, очень верно».

* Александры Андреевны

***

«Чрезвычайно талантливая особа» (Зинаида Гиппиус, из письма к К. Чуковскому)

***

Из переписки Е.И. Дмитриевой (Черубина де Габриак) и М.А. Волошина, 1908-10 гг., Е.И. Дмитриева — М.А. Волошину, 18 января 1910 г.:

«А у меня чувство — что я умерла, и Моравская пришла ко мне на смену»

***

Не знаю, по какому поводу и в ответ на чье критическое замечание написала Мария Моравская эти строки:

… Ведь женщина-стихотворица
Не может жить без ломанья:
Это ее призванье,
Она за это борется.

Супруга чилийского почтальона

Выше я написала, что дата смерти Марии Моравской, указанная в большинстве источников, доступных в Интернете, ошибочна. Это подтверждает Павел Николаевич Лукницкий в книге «Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой», называя годом смерти Моравской 1958-й.

Но есть и более интересное свидетельство — Маргарита Алигер, «Долгие прогулки» (о Корнее Чуковском – Мария О.):

«Прочитав в «Новом мире»* мои очерки «Чилийское лето», он вручил мне номер со своими замечаниями, всеми до одного учтенными мною впоследствии, при отдельном издании книжки о путешествии в Чили. Высказав мне все свои замечания и соображения, он в заключение сказал: «Знакомо ли вам имя Марии Моравской?»

Да, я помнила такое имя и милые стихи моего детства, подписанные этим именем. Но при чем тут Чили?

— Так вот, представьте себе — она эмигрировала после революции, и след ее совершенно затерялся. Я, пожалуй, и о существовании ее забыл, хотя помнил, что она была талантлива и книга ее «Апельсиновые корки» мне в свое время очень понравилась. И вдруг несколько лет назад я получил от нее письмо из Чили. Судьба забросила ее туда, она вышла замуж за почтальона и с ним доживает свой век. Как было бы интересно вам ее повстречать. Представляете - рафинированная петербургская барышня, поэтесса, подруга поэтов, завсегдатай «Бродячей собаки», и вот какой финал — супруга чилийского почтальона!»

* 1965, Маргарита Алигер. Чилийское лето. II — 144; III — 167.

К сожалению, я не могу показать нашим читателям, как выглядела «забытая поэтесса серебряного века Мария Моравская». Есть единственная ссылка на одно научное издание, практически недоступное — Эренбург И. Г., «Портреты русских поэтов», 2002, издательство — Наука. СПб. Там и помещен портрет, но тираж книги, кажется, всего 2000 экземпляров.

На мой взгляд, стихи для детей Моравской удавались лучше. Более того, цикл стихов о Золушке тоже представляется мне ориентированным на юную аудиторию — возможно, по причине более раннего взросления современных девушек. Поэтому некоторые из этих стихотворений присутствуют на пятой страничке для детей.

Но все же одно стихотворение, написанное Марией в 1916-м году, мне хочется повторить и в этой публикации — бесспорное свидетельство опоэтизированного видения мира. Обратите внимание на эту удивительную игру цвета, на зыбкость и перетекание его оттенков.

Белая ночь

Самые близкие зданья
Стали туманно-дальними,
Самые четкие башни
Стали облачно-хрупкими.
И самым черным камням
Великая милость дарована —
Быть просветленно-синими,
Легко сливаться с небом.

Там, на том берегу,
Дома, соборы, завод,
Или ряд фиалковых гор?
Правда? — лиловые горы
С налетом малиново-сизым,
С вершинами странно-щербатыми,
Неведомый край стерегут.

Нева, расширенная мглою,
Стала огромным морем.
Великое невское море
Вне граней и вне государств,
Малиново-сизое море,
Дымное, бледное, сонное,
Возникшее чудом недолгим
В белую ночь.

Воздушные тонкие башенки
Чудного восточного храма,
И узкие башни-мечети
И звездные купола.
Таинственный северный замок
И старая серая крепость
И шпиль, улетающий в небо
Розоватой тонкой стрелой.

У серых приречных ступеней,
Вечно, вечно сырых,
Нежнее суровые сфинксы
Из дальней, безводной пустыни.
Им, старым, уже не грустно
Стоять на чужой земле,
Их, старых, баюкает бережно
Радужно-сизый туман.

О большой литературе для маленьких

Сpедь оплывших свечей и вечеpних молитв,
Сpедь военных тpофеев и миpных костpов
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастpоф.

Детям вечно досаден их возpаст и быт, —
И дpались мы до ссадин, до смеpтных обид.
Hо одежды латали нам матеpи в сpок,
Мы же книги глотали, пьянея от стpок.

Липли волосы нам на вспотевшие лбы,
И сосало под ложечкой сладко от фpаз,
И кpужил наши головы запах боpьбы,
Со стpаниц пожелтевших слетая на нас.

… Если, путь пpоpубая отцовским мечом,
Ты соленые слезы на ус намотал,
Если в жаpком бою испытал, что почем, —
Значит, нужные книги ты в детстве читал!..
(Владимир Высоцкий)

2. «Корень учения горек...»

Детскую литературу в годы, непосредственно предшествовавшие революции, принято было считать делом компиляторов, маломощных переводчиков и пересказчиков.

В молодости я знал дюжего человека с Волги, надорвавшего в Питере свое здоровье беспробудным пьянством и ядовитым самолюбием. Этот человек носил рыжую шляпу, рыжие сапоги, редко брился и сохранял на лице горькую мизантропическую улыбку неудачника. Про него говорили, что он пишет детские книжки, но сам он этих книжек никому из нас не показывал. Помню, только однажды, в поисках завалявшейся трешки, он вытащил нечаянно из кармана, несколько измятых книжек в цветных обложках с картинками. Это был ремесленник, проклинавший свое бездоходное и бесславное ремесло.

Помню и другого пьяницу, талантливого и самобытного математика, который все ночи напролет пил крепкий чай, задыхался в табачном чаду и писал для детей книги, которые назывались «В царстве смекалки».

А еще были дамы. Дамы не пьянствовали, а очень серьезно, аккуратно и систематично писали книжку за книжкой из институтской и псевдодеревенской жизни или перекраивали на русский лад заграничные повести идиллически-семейного характера. Впрочем, иногда они брались и за научно-популярные темы, и любознательная французская девочка Сюзанна превращалась у них в русскую Любочку, существующую только для того, чтобы задавать бесчисленные вопросы…

Настоящие литераторы редко занимались писанием книг для детей или занимались между делом. Правда, Лев Толстой подбирал и сам сочинял детские сказки и рассказы, до сих пор служащие образцами мастерства, простоты и содержательности. Но Толстой был не только великий писатель, но и замечательный педагог.

От времени до времени и другие литераторы сочиняли рассказы для детей, но то, что писало большинство беллетристов, было, по выражению Чехова, не детской, а «собачьей» литературой (дескать, только о собаках и писали). Сказки Толстого, сказки Горького и Мамина-Сибиряка, рассказы Куприна, стихи Блока да и все то лучшее, что шло в детскую литературу из русской и мировой классики и фольклора, — заглушалось сорной травой детского чтива…

Стихи Блока, печатавшиеся в детском журнале «Тропинка», стихи Аллегро-Соловьевой, Саши Черного и Марии Моравской тонули в массе пестрой макулатуры, неустанно фабриковавшейся предприимчивыми издателями…

А ребятам нужно было действие, нужен был песенный и плясовой ритм, нужен был юмор.

Все это они находили в бойком переводном «Степке-растрепке», в смешных, хоть подчас и жестоких книжках Вильгельма Буша о Максе и Морице, о Фрице и Франце, в кустарных переводах замечательных английских народных песенок («Гусиные песенки»).

Пожалуй, первым или, во всяком случае, одним из первых предреволюционных писателей, сочетавших в своих стихах для маленьких эти обе борющиеся линии — литературную и лубочную, — был Корней Чуковский…

Не только повести о людях должны делаться мастерами художественного слова, но и книги о зверях, о странах, о народах, даже книги по истории техники.

Это не значит, что все авторы детских книг, и художественных и научных, должны быть профессиональными поэтами и беллетристами. Но для того, чтобы довести книгу до воображения ребенка, а не только до его сознания, человек, пишущий книгу, должен владеть конкретным образным словом. Вспомните путешественника В.К. Арсеньева, никогда не принадлежавшего к цеху писателей, но оставившего и детям, и взрослым книгу, которая является образцом художественно-документальной прозы («В дебрях Уссурийского края», «Дерсу Узала») …

4. О старой и новой сказке

Когда разговор заходит о детской литературе и о детском языке, — профессиональные литераторы обычно складывают оружие. Это уже, говорят они, не наше дело. Кто его знает, что именно нужно и чего не нужно детишкам, как и о чем с ними разговаривать. Тут надо предоставить слово педагогу - ему, мол, и книги в руки…

Детская литература должна быть делом искусства. Многие из нас еще не понимают этой простой истины. Удивляться тут нечему. Когда люди говорят о детской литературе, они обычно вспоминают книжки, которые сами держали в руках когда-то в детстве.

Но ведь вольфовские подарочные томики и сытинские рыночные книжонки литературой не назывались. Так, — детское чтение! Они и не заслуживали названия литературы. Это были главным образом отходы беллетристики для взрослых, слабый раствор научных сведений, выжимки из классической литературы, обесцвеченные остатки фольклора.

У меня нет возможности подробно останавливаться здесь на предреволюционной детской литературе, но об отдельных ее участках поговорить все-таки необходимо. Возьмем хотя бы сказку.

У многих людей, которые помнят еще предреволюционные издания сказок в цветных глянцевитых обложках или в тисненных золотом переплетах, существует представление, будто бы сказку убила революция. Я думаю, что это ложное представление…

Сказке уже давно подрезали крылья и за рубежом, и у нас до революции.

Где сейчас в Западной Европе Асбьернсен, Гофман, Гауф, Андерсен, Лабуле, Топелиус? Где их наследники - новые сказочники той же смелости и того же таланта? Вы не найдете ни одного имени, достойного хотя бы в малой степени числиться в этой плеяде.

А кто у нас перед революцией - в последние дни старой России писал сказки для детей? Сказок печаталось много. Сказка и детская книжка были почти равнозначащими понятиями. В святочных номерах даже взрослых газет и еженедельных журналов очень часто печатались сказки. Но что это были за сказки? Из всего сказочного богатства в них уцелел только прокатный ассортимент ангелов, фей, русалок, эльфов, гномов, троллей, леших, принцесс и говорящих лягушек.

А кто из вас, если говорить по совести, знает хотя бы основное различие между эльфом, гномом и кобольдом? Вы смешиваете их потому, что они мало чем отличались друг от друга в нашей предреволюционной сказке. У эльфов, ангелов, русалок были одинаковые золотые волосы и бирюзовые глаза. У леших, гномов и троллей — одинаковые ватные бороды.

А ведь в старой народной сказке у каждого гнома, кобольда и эльфа была своя родина, свой характер и даже своя профессия. Одни жили в горах Силезии и занимались рудокопным делом, другие ковали щиты и мечи в подземных пещерах Шварцвальда, третьи пасли стада на лесных полянах Англии и Франции. Недаром химический элемент кобальт получил свое название от маленького легендарного рудокопа-кобольда в острой шапочке.

Но в предреволюционной детской сказке от всей характеристики гнома и кобольда только и уцелела острая шапочка…

Сказочные существа сделались безработными, безродными, бездушными и безличными, превратились в блестящие и дешевые вороха елочных украшений…

Теряя подлинность, сказка вместе с тем теряла и свои бытовые черты, свой ритм и фабулу. В самом приступе к сказке, в первых ее строках не чувствовалось уже того юмора и вкуса, с которыми приступал когда-то к своему повествованию Ганс Христиан Андерсен («В Китае, как известно, все жители китайцы и сам император китаец»). Исчезла великолепная слаженность эпизодов, которую вы найдете в народной сказке или андерсеновском «Соловье». Да и действия стало маловато…

Хорошо еще, если в противовес им на детской книжной полке оказывались сказки Пушкина, «Ашик-Кериб» Лермонтова, «Конек-Горбунок» Ершова, «Аленький цветочек» Аксакова, сказки Льва Толстого, В.М. Гаршина, М. Горького, «Корейские сказки» Н.Г. Гарина-Михайловского, «Аленушкины сказки» Д. Н. Мамина-Сибиряка.

Эти сказки — вместе с «Тысячей и одной ночью», Андерсеном, Гауфом, Перро, братьями Гримм — обогащали воображение ребенка, открывали ему сказочный мир, в основе которого лежит мир живой и реальный с подлинными и разнообразными характерами героев…

Сейчас среди взрослых на Западе в большом ходу анекдоты с вывернутой наизнанку моралью. Основная схема их такова: «У меня ужасная неприятность: я остался к завтраку без поджаренного хлеба». — «Как же это случилось?» — «Очень просто. Моя бабушка, поджаривая хлеб, упала в камин и сгорела до ботинок».

Такова же приблизительно мораль множества современных сказок и детских стихов…

Недавно вышла талантливая книга известного французского писателя Андре Моруа «Страна тридцати шести тысяч желаний». Моруа рассказывает очень причудливо и остроумно историю одной девочки, которую дома всегда бранили за то, что у нее «тридцать шесть тысяч желаний». Однажды во сне девочка попала в сказочную страну. Эта страна так и называется — «Страна тридцати шести тысяч желаний». Все желания детей в сказочной стране мгновенно исполняются. Беда только в том, что желание одного ребенка убивает желание другого. Скажем, вы пожелаете, чтобы появился шоколадный торт, а ваш сосед пожелает, чтобы этот торт провалился сквозь землю. Вы захотите поиграть в мяч, а ваш сосед захочет, чтобы этот мяч лопнул.

Казалось бы, вывод отсюда простой. В эту анархию тридцати шести тысяч желаний следовало бы внести какой-то порядок. Или еще проще: надо научиться желать чего-нибудь хорошего не только для себя, но и для других. Однако Моруа делает другой вывод: разочаровавшись в сказочной стране, девочка возвращается к себе в детскую, смиренно подчиняется скучному домашнему режиму, против которого она так бунтовала, а через год ее уже не принимают в «Страну тридцати шести тысяч желаний». Да ей там и делать больше нечего! В «Стране тридцати шести тысяч желаний» суждено побывать нам всем, пока мы не выросли и не поумнели, — какая это, в сущности, грустная и скептическая мораль!..

Справедливость требует, чтобы, оглядываясь на недавнее прошлое, мы отметили кое-какие сказки, которые еще имеют право называться сказками. В них бутафория не вытеснила сказочных образов. Таковы, например, сказки Киплинга, в которых слышится живой и особенный голос рассказчика, умеющего завоевать внимание и доверие маленького читателя. Но разве и эти шутливые истории не напоминают по своей сути пародии на детскую сказку с моралью? Ведь именно в этой пародийности — их неожиданность и острота.

Отчего у носорога шкура в складках? Да оттого, что под шкуру попали хлебные крошки. Почему у слоненка длинный нос? Потому, что слоненок был любопытен и совал нос куда не следует. Это хорошие и талантливые сказки. Да и могут ли они быть плохими, если их рассказывает человек, умеющий изобретать причудливые игры, говорить с читателем то громко, то вкрадчиво-тихо, то насмешливо, то ласково.

И все же такие сказки могли появиться только в литературе, пресыщенной сказочными образами и не знающей, что с ними делать дальше.

А киплинговские «Джунгли» — это конечно, не сказка. Это повесть, от которой пошли все современные англо-американские рассказы об охотниках и животных, полунатуралистические и полуромантические. Главный стержень «повести», как и почти всей западной зоологической беллетристики, — это закон зверя-охотника, «закон джунглей». Упрощенная в своей законченности философия хищника суживает, а не расширяет мир. Сказке здесь делать нечего…

У сказки есть замечательная возможность охватывать сразу бесконечные пространства, перелетать из края в край, сталкивать различные времена, сочетать самые крупные вещи с вещами самыми маленькими, преодолевать непреодолимые препятствия. Если сказка этими возможностями не пользуется, значит, плохо ее дело. Оторвавшись от почвы, от реальности, она теряет все: и свою веселую энергию, и мудрость, и чувство справедливости, и дар воображения и предвидения…

5. Повесть о детях и для детей

В сущности, все отвергнутые внуки, сыновья и дочери, все таинственные найденыши и похищенные наследники из детских книжек были в каком-то отдаленном свойстве с героями из большой литературы — с «Человеком, который смеется» Гюго, с Флоренс Домби, с Эсфирью из «Холодного дома» и с Давидом Копперфильдом Диккенса. По счастью, дети не ограничивались литературой, изготовленной специально для них. Они читали русские народные сказки, «Царя Салтана», «Конька-Горбунка», а потом — когда становились постарше, — «Дубровского», «Тараса Бульбу», «Вечера на хуторе близ Диканьки», повести Л. Толстого, рассказы Тургенева. В руки к ним попадали и настоящий Диккенс, и настоящий Гюго, и Фенимор Купер, и Жюль Верн, и Марк Твен. Издавна стали их друзьями и любимцами Гулливер, Робинзон Крузо, Дон-Кихот.

Иной раз и в собственно детской библиотеке появлялись хорошие книги - Андерсен, Перро, Братья Гримм, Топелиус, повесть Л. Кэрролла «Алиса в стране чудес». Для детей были написаны «Кавказский пленник» Толстого, «Каштанка» Чехова, «Зимовье на Студеной» Мамина-Сибиряка, «Вокруг света на «Коршуне» Станюковича, «Белый пудель» и другие рассказы Куприна.

Только эти» в сущности говоря, считанные книги — с придачей еще двух-трех десятков названий - и уцелели в детской библиотеке после революции…

7. Путешественники, звери, герои

… До революции сюжетные повести о животных были у нас почти исключительно переводные - Сетон-Томпсон, Робертс, Лонг и др.

Правда, в детской библиотеке можно было найти короткие рассказы о животных из «Четырех книг для чтения» Л. Толстого, «Муму» Тургенева, «Каштанку» Чехова. Но не Толстым и не Чеховым определялось качество наших детских книг о животных.

Сейчас наш молодой писатель может не только изучать рассказы Льва Толстого, но он может опереться и на опыт книг для детей, написанных М. Пришвиным («Записки егеря Михал Михалыча» и др.), на повести и рассказы Бориса Житкова, В. Бианки, на книжки, написанные и нарисованные Евгением Чарушиным.

Михаил Пришвин — писатель для взрослых. Пожалуй, не всякий ребенок, а только прирожденный натуралист, путешественник и охотник согласится обойтись без внешне законченной фабулы и полюбит книги Пришвина за поэтическое виденье мира, за богатство языка и материала. Но зато всякий писатель, который захочет писать о природе, оценит пришвинские рассказы для детей и многому научится у них.

… Исторических книг для детей у нас мало.

В старой детской литературе были сотни повестей и очерков о самых различных эпохах.

«Чудеса древней страны пирамид», «Три тысячи лет тому назад» («Книга о войнах, о мирной жизни греческого народа и о греческих мудрецах»), «Печать Цезаря», «Дети-крестоносцы», «Под гром пушек» (рассказы из франко-прусской войны), «Кто были наши предки славяне и как они жили», «За царевича» — историческая трилогия Авенариуса и т. д…

Нам нечему учиться у плодовитейшего романиста Авенариуса, но надо вспомнить, что в старой исторической библиотеке для детей были: «Жизнеописания» Плутарха (в сокращении и в обработке), «Песнь о Роланде», «Песни скальдов», «Илиада», «Одиссея», Тит Ливий, Бенвенуто Челлини, русские летописи, былины, исторические песни.

Если мы хотим создать для детей настоящую историческую библиотеку, которая будет служить основой их культуры, мы не должны гнаться за скороспелой и поверхностной фабрикацией исторической беллетристики. Нам следует отобрать из мировой литературы и заново перевести или тщательно подготовить к изданию исторические поэмы, баллады, сказания и романы, которые дадут детям представление о далеких эпохах.

Нам надо взять все, что возможно, из нашей лучшей современной исторической беллетристики для взрослых, иной раз подвергая ее переработке, но никогда не допуская механического сокращения и вульгаризации. Вспомним, как пересказал Шекспира Чарльз Лэм. Этот пересказ завоевал в английской литературе почетное место…

Навигация по циклу «Мария Моравская (стихи для детей)»:

Стр. №1 Первая страница

Стр. №2 Стихи для детей — часть 1

Стр. №3 Стихи для детей — часть 2

Стр. №4 Грустные стихи

Стр. №5 Стихи для детей — часть 3

Стр. №6 Стихи о Золушке