Стихотворения в альбом,
или Новости нашего
пушкиноведения
Пролог
А началось все с письма нашего автора Андрея Рождественского, уж и не помню, по какому поводу.
«Мария! Меня не устает удивлять история со стихотворением Пушкина «Что в имени тебе моем?..», написанном к польке Собаньской1. Пушкин и Мицкевич вдвоем ухаживали, а она была наложницей какого-то шефа охранки. Мне кажется, Пушкина и это не останавливало — он ходил кругами у Крымского особняка Собаньской чуть ли не перед свадьбой с Натали. А может, я все это выдумал… Я даже выстроил версию, что у Собаньской была родная сестра (в первом замужестве Ганская)2, в девичестве они были Ржевускими, и бабка их находилась при Марии-Антуанетте. Бальзак, ровесник Пушкина, переписывался с Ганской, а практически перед смертью женился на ней. А если вспомнить, как внучка Дантеса ненавидела своего деда, и историю Яна Потоцкого, автора «Рукописи, найденной в Сарагосе»3 про Альфонса, из которой Пушкин пробовал писать4. Если добавить к этому польку Марию Валевскую, возлюбленную Наполеона, то возникает версия совпадения времени Золотого века русской литературы и величия польских женщин, которых в начале уже следующего века ротами насиловали завоеватели в советской литературе5».
Пока, как обычно, мы разложим по полочкам упоминаемые в письме Андрея имена, воспользовавшись ссылками в Интернете, а потом пойдем дальше, отметив, что Амалия Ризнич, Каролина Собаньская и Елизавета Воронцова — это три наиболее известные «одесситки» в жизни Пушкина.
Примечания:
1 Каролина Собаньская родилась в 1793 году в семидесяти верстах от Бердичева в поместье Погребищенский Ключ близ местечка Погребище, на реке Роси, принадлежавшем семье графов Ржевуских. Польская красавица, графиня Каролина Собаньская всю жизнь была окружена гениями. Ей поклонялся Адам Мицкевич, а она сама в конце концов вышла замуж за французского писателя и поэта Жюля Лакруа. Каролина утверждала, что ее прабабка — королева Франции Мария Лещинская (1703–1768), супруга короля Людовика XV, одной из возлюбленных которого была маркиза де Помпадур, урожденная Жанна-Антуанетта Пуассон. Во времена событий, связанных с Пушкиным и Мицкевичем, Собаньская была невенчанной женой генерала И.О. Витта, начальника военных поселений на юге России.
2 Эвелина Ганская (польск. Ewelina Hańska), урожденная графиня Ржевуская (1801–1882), польская помещица и русская подданная, жена Оноре де Бальзака, дочь Адама Станиславовича Ржевуского. Ее первый муж Венцеслав Ганский — предводитель дворянства на Волыни и кавалер многих орденов, владелец родового замка в селе Верховне, который за роскошь интерьеров называли «волынским Версалем». В пестром хороводе местных красавиц он (Пушкин) сразу же выделил двух элегантных дочерей графа Ржевуского. Обе были замужем. Младшей, Эвелине, исполнилось семнадцать, и была она, по словам знавших ее тогда, «красивой, как ангел».
3 По своему построению «Рукопись, найденная в Сарагосе» замечательного польского писателя Яна Потоцкого (1761–1815) напоминает арабские сказки «Тысяча и одна ночь». Сюжетом этого фантастического романа служат необычайные приключения молодого валлонского офицера. Географический диапазон романа необъятен: из Испании начала XVIII века действие переносится в Италию, на Корсику, Сардинию, Мальту, в Тунис, в Марокко. Вместе с героями читатель отправляется к Нилу, в старинные рыцарские замки, в Лион, в Париж, в Вену и даже экзотическую Мексику. Неутомимая фантазия автора переносит нас в Древнюю Грецию, в Египет, в Иудею.
4 У А.С. Пушкина есть стихотворение «Альфонс садится на коня / Ему хозяин держит стремя…», которое написано по мотивам, навеянным началом «Рукописи».
5 Сцена коллективного изнасилования казаками Франи в романе Шолохова «Тихий Дон» (кн. 1, ч. 3, гл. II) — «На все имение, кроме старой жены управляющего, была одна женщина, на которую засматривалась вся сотня, не исключая и офицеров, — молоденькая, смазливая горничная управляющего — полька Франя. Она часто бегала из дома в кухню, где властвовал старый безбровый повар. Сотня, разбитая на марширующие взводы, со вздохами и подмигиванием следила за шелестом серой Франиной юбки…»
«Я уже писала о Каролине. Только по поводу другого стихотворения, — ответила я Андрею на письмо. — Тоже решила немножко по авторитетам пройтись. У меня была попытка потоптаться вообще по небожителям — оспорить дату и место создания одного из странных стихотворений Пушкина. Если бы Кирилл Ковальджи не написал об этом же стихотворении, я бы не заинтересовалась. А так сложилось, тем более я дважды была в Михайловском, и меня взволновали некоторые несоответствия времени и места. Вот версия Кирилла Ковальджи («Это стихотворение написано Пушкиным в 1826 году при отъезде из Михайловского. Помечено: «23 Nov(embre). С(ело) Козаково» (на пути в Москву), и проставлены инициалы «E.W.»), а вот — моя».
Как счастлив я, когда могу покинуть Докучный шум столицы и двора И убежать в пустынные дубравы, На берега сих молчаливых вод. О, скоро ли она со дна речного Подымется, как рыбка золотая?..
Мне кажется, многим было интересно причитать наши с Кириллом Ковальджи статьи в журнале «Солнечный ветер».
Из письма Андрея Рождественского:
«Бесспорно, я проглядел, но дело вот еще в чем: чем хорош Пушкин, и не Пушкин один этому «виной». Не то чтобы интересно разгадывать глоссы стихотворных творений — со времен Шекспира, точнее, Бэкона, они шифровались и перешифровывались. Мне кажется, гораздо значительнее то обстоятельство, что в таких экзерсисах и сравнениях поэтической или прозаической ткани и ткани жизни (в существовании которой возникают весьма непростые сомнения на интимном и вообще каком-либо уровне) возникают совершенно внезапные смычки — как молнии, которые буквально вытаскивают эту жизненную ткань на поверхность, делая ее различимой. Мамардашвили любил об этом размышлять под сенью Тбилисского университета среди юных грузинских дев — студенток-слушательниц — долгими грузинскими зимами 84-85-х годов в прошлом веке. Интересен опыт Кастанеды с доном Хуаном, когда они решили вызвать из мелкой горной речки прасущество, возя алюминиевым листом по каменистому дну и расплетая канат по веревочке (откуда Кастанеде знать русский эпос?) То есть, мы можем реально восстановить жизненный контекст и реальность превратить в реальность. Такими своего рода пассатижами мы «зажимаем» пространственно-временную ткань и пришиваем получившееся облако к сознанию».
Отголоски старого спора
Земли перекалялась нагота,
и горизонт вкруг города был розов.
Повергнутое в страх Бюро прогнозов
осадков не сулило никогда.
(Белла Ахмадулина, «Сказка о дожде», 1962)
«Лишний раз повторю — это «авторское» стихотворение, а не заготовка к монологу героя будущей драмы. Иначе, почему Пушкин при всей своей рачительности не использовал впоследствии ни строки из этого текста для монолога Князя?», — писал Кирилл Владимирович о «загадочном стихотворении» Пушкина, анализируя всю «русалочью тему», и не только ее, предположив, что оно посвящено Амалии Ризнич, с оговоркой: «И все-таки не так все просто. Остается какая-то тайна».
Конечно, меня не могла не «зацепить» эта оставшаяся тайна, эта недосказанность и недоказанность. И я взялась продолжить расследование обстоятельств написания «таинственного стихотворения», но опираясь не на литературоведческую практику сравнения текстов, а на «Бюро прогнозов» и карты местности. В отличие от описанной Беллой Ахмадулиной летней жары, в ноябре 1826 года в Псковской губернии по дорогам было не проехать даже по крайней надобности, и Пушкина, когда он возвращался в Москву, наемный кучер вывалил в грязь, в результате чего поэт подвернул ногу и на неделю задержался в Пскове.
В итоге у меня получилось, что помета на стихотворении — «23 Nov
Каковы же выводы, сделанные мною при анализе пометы — «23 Nov[embre] С[ело] Козаково. EW»? Кратко можно их сформулировать следующим образом:
1. Работа с картами Псковской области (губернии) исключает привязку пометы к Михайловскому 1826 года (23 ноября).
2. Аналогичные исследования маршрута Болдино-Москва в Нижегородской области (губернии) свидетельствуют в пользу даты написания стихотворения — 23 ноября 1830 года. Упоминание села Козаково выглядит в помете вполне возможным.
3. Строки стихотворения — 20-26 — содержательно связаны с воспоминаниями Пушкина об одесских событиях 1823 года из черновика письма*) к Каролине Собаньской от 2 февраля 1830 года (крестины).
4. Инициалы «EW» могут быть расшифрованы как Элленора Витт, учитывая, что стихотворение не предназначалось для печати, более того, поэт всячески, в том числе, не ставя года написания, маскировал его.
5. Косвенным доказательством того, что адресат его — Каролина Собаньская, служит единство настроения текстов «Как счастлив я, когда могу покинуть…» и «Заклинания», объединенных, к тому же, отсутствием полной даты (года).
(Помните? На это обратил внимание и К. Ковальджи: «Упомянутые инициалы «Е.W.»… ничего не проясняют… Дата проставлена над текстом и без года — обычно Пушкин так не поступал»)
*) Пушкин — К.А. Собаньской. 2 февраля 1830. Петербург. (Черновое):
Вы смеетесь над моим нетерпением, вам как будто доставляет удовольствие обманывать мои ожидания; итак я увижу вас только завтра — пусть так. Между тем я могу думать только о вас.
Хотя видеть и слышать вас составляет для меня счастье, я предпочитаю не говорить, а писать вам. В вас есть ирония, лукавство, которые раздражают и повергают в отчаяние. Ощущения становятся мучительными, а искренние слова в вашем присутствии превращаются в пустые шутки. Вы — демон, то есть тот, кто сомневается и отрицает, как говорится в Писании.
В последний раз вы говорили о прошлом жестоко. Вы сказали мне то, чему я старался не верить — в течение целых 7 лет. Зачем?
Счастье так мало создано для меня, что я не признал его, когда оно было передо мною. Не говорите же мне больше о нем, ради Христа. — В угрызениях совести, если бы я мог испытать их, — в угрызениях совести было бы какое-то наслаждение — а подобного рода сожаление вызывает в душе лишь яростные и богохульные мысли.
Дорогая Элленора, позвольте мне называть вас этим именем, напоминающим мне и жгучие чтения моих юных лет, и нежный призрак, прельщавший меня тогда, и ваше собственное существование, такое жестокое и бурное, такое отличное от того, каким оно должно было быть. — Дорогая Элленора, вы знаете, я испытал на себе все ваше могущество. Вам обязан я тем, что познал все, что есть самого судорожного и мучительного в любовном опьянении, и все, что есть в нем самого ошеломляющего. От всего этого у меня осталась лишь слабость выздоравливающего, одна привязанность, очень нежная, очень искренняя, — и немного робости, которую я не могу побороть.
Я прекрасно знаю, что вы подумаете, если когда-нибудь это прочтете — как он неловок — он стыдится прошлого — вот и все. Он заслуживает, чтобы я снова посмеялась над ним. Он полон самомнения, как его повелитель — сатана. Не правда ли?
Однако, взявшись за перо, я хотел о чем-то просить вас — уж не помню о чем — ах, да — о дружбе. Эта просьба очень банальная, очень… Это как если бы нищий попросил хлеба — но дело в том, что мне необходима ваша близость.
А вы, между тем, по-прежнему прекрасны, так же, как и в день переправы или же на крестинах**), когда ваши пальцы коснулись моего лба. Это прикосновение я чувствую до сих пор — прохладное, влажное. Оно обратило меня в католика. — Но вы увянете; эта красота когда-нибудь покатится вниз как лавина. Ваша душа некоторое время еще продержится среди стольких опавших прелестей — а затем исчезнет, и никогда, быть может, моя душа, ее боязливая рабыня, не встретит ее в беспредельной вечности.
Но что такое душа? У нее нет ни взора, ни мелодии — мелодия быть может… (фр.)
(Печатается по изданию «Жизнь Пушкина». Том второй. – Москва. – Издательство «Правда». – 1988. – Стр. 275-276)
Примечание.
**) 11 ноября 1823 года в Кафедральном Преображенском соборе Одессы, в день крещения сына Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой Каролина опустила пальцы в купель, а затем, в шутку, коснулась ими лба поэта, словно обращая в свою веру.
И еще фрагмент статьи Кирилла Ковальджи:
«Что-то было, какая-то тайна сокрыта за настойчивым возвращением Пушкина к теме загробной, скажем так, любви. Вспомните слова Русалки:
С той поры, Как бросилась без памяти я в воду Отчаянной и презренной девчонкой И в глубине Днепра-реки очнулась Русалкою холодной и могучей, Прошло семь долгих лет…
«Русалка» пишется в 1832 году, как раз через семь лет после смерти Амалии…»
Но у меня есть свой довод относительно семи лет!
«В последний раз вы говорили о прошлом жестоко. Вы сказали мне то, чему я старался не верить — в течение целых 7 лет» (из письма Пушкина в Каролине Собаньской от 2 февраля 1830 года).
И почему же фрагмент «Русалки» так сочетается по смыслу с содержанием письма? Или это — не вполне «бытовое письмо», а образчик литературы? «Трудно представить себе более совершенное по форме любовное письмо, помещенное в контекст, скажем, французского романа. Определенная стилизация здесь вовсе не исключена» (из примечаний ко второму тому «Жизнь Пушкина).
Все же последнее слово на данном этапе осталось за Кириллом Владимировичем Ковальджи:
«Вся трудность в том, что мы не видели автограф стихотворения: единственный ли? Отдельный листок или в тетради? Если в тетради, то в какой? Что рядом — до и после? Без этого наши суждения не окончательны.
Я скажу только то, что могу (в меру своего осознанного дилетантизма). Боюсь, что «на пути в Москву» появились по моему легкомыслию. Я имел виду, что Пушкин ехал не в Михайловское, как можно подумать («Как счастлив я, когда…»), а возвращался в Москву. На самом деле — не прямо, а через Псков. Ехал по дороге Остров–Псков, и имелось в виду Казаково Палкинского района. То, что Пушкин заезжал во Псков, не подлежит сомнению, он послал оттуда ряд писем 1 декабря и после. Опять же по легкомыслию я, видимо, поставил точки в инициалах EW. Если точек нигде нет, то их и не было. Но если это не инициалы, то что? И если имелся в виду Витт, почему W? К тому же Каролина была и оставалась Собаньской.
Село Козаково «было внесено»? Кем и почему? Стихотворение не завершено, это черновик, а черновик не нуждается в шифровке, пометки автора скорей — для памяти.
Не думаю, что первые четыре строчки «прикреплены» для сокрытия замысла. Просто он начал с того, что выразил свое настроение, оно таким и было. Другое дело, что Пушкин, возможно, их не оставил бы в окончательном варианте, они действительно не обязательны.
А в общем — ваши изыскания, уточнения и открытия, связанные со страстью к Каролине, чрезвычайно интересны сами по себе, даже если они не относятся к «загадочному стихотворению». Колумб искал Индию, а открыл Америку.
И еще вопрос*) к вам: я не нашел комментариев к строкам «Зову тебя не для того, / Чтоб укорять людей, чья злоба / Убила друга моего…» Что бы это значило? Вроде речь об Амалии Ризнич, но при чем гибель друга? Если речь о Каролине, то почему она вызывается с «того света»? Если найдете подробности и объяснения, буду признателен.
Хотя… бывало, Пушкин «хоронил» своих вполне здравствующих возлюбленных. Например, «Прощание», обращенное к Воронцовой: «Уж ты для своего поэта/ Могильным сумраком одета…» Каково?» (из письма вслед публикациям в «Солнечном ветре»)
Попытка объяснения:
*) Мнения среди пушкинистов по поводу адресата «Заклинания» разделились. Например, П.Е. Щеголев в статье «Амалия Ризнич в поэзии А.С. Пушкина» с предположением, что «Заклинание» посвящено Ризнич, категорически не согласен. А Н.И. Михайлова в статье «Стихотворение А.С. Пушкина «Заклинание» (из наблюдений над текстом)» не отбрасывает такой возможности.
И если принять такую версию, то можно предположить следующее: Пушкин зовет возлюбленную (друга своего) не для того, чтобы в разговоре с ней укорять тех, кто ускорил ее смерть. Вспомним, что «в мае 1825 г., оставленная мужем без средств, измученная болезнью, Амалия Ризнич умерла в Италии. Супруг ее вскоре вторично женился» (из первого тома книги «Жизнь Пушкина», стр. 487)
… Зову тебя не для того, Чтоб укорять людей, чья злоба Убила друга моего, Иль чтоб изведать тайны гроба, Не для того, что иногда Сомненьем мучусь… но тоскуя Хочу сказать, что все люблю я, Что все я твой: сюда, сюда!
«Что в имени тебе моем?»
(Загадка двух стихотворений А. Пушкина)
«Мария! Меня не устает удивлять
история со стихотворением Пушкина
«Что в имени тебе моем…»,
написанном к польке Собаньской»
(Андрей Рождественский)
* * *
Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный Волны, плеснувшей в берег дальний, Как звук ночной в лесу глухом. Оно на памятном листке Оставит мертвый след, подобный Узору надписи надгробной На непонятном языке. Что в нем? Забытое давно В волненьях новых и мятежных, Твоей душе не даст оно Воспоминаний чистых, нежных. Но в день печали, в тишине, Произнеси его тоскуя; Скажи: есть память обо мне, Есть в мире сердце, где живу я…
«История со стихотворением» подробно освещена в двух основных статьях — это статья В. Базилевича «Автограф «Что в имени тебе моем?» 1934» и статья Николая Прожогина «Что в имени тебе моем?..» (Не только о дате), опубликованная в журнале «Вопросы литературы» 2001, №6.
Н. Прожогин:
«В Рукописном отделе Пушкинского Дома — святая святых Института русской литературы Российской академии наук — листаю альбом в темно-зеленом кожаном переплете с золотым обрезом. В нем принадлежавшее Каролине Собаньской собрание автографов… Под порядковым номером «41» вклеен лист с самой ценной рукописью, предваряемой надписью по-французски: «Александр Пушкин» и «К. Собаньской, урожденной Гр-не Ржевуской». Это единственный дошедший до нас собственноручно написанный Пушкиным текст стихотворения «Что в имени тебе моем?..»
Рукопись не подписана, но датирована: «5 янв. 1830. С.Пб.». Дата подтверждена Собаньской на оборотной стороне листа: «Александр Пушкин, которого я просила написать свое имя на странице моего альбома. 5 января 1830 года в Петербурге». Казалось бы, повторенная дважды, она не оставляет места для сомнений, к какому году относится стихотворение.
Между тем как проставленная в автографе дата, так и последующее ее исправление Пушкиным не случайны. Поводом для датировки Пушкиным автографа новым стилем мог стать эпизод, относящийся еще ко времени его увлечения Каролиной Собаньской в Одессе. Однажды там, при посещении ими костела, она, опустив руку в кропильницу и кокетливо коснувшись влажными пальцами лба Пушкина, «обратила его в католика». Этот эпизод упоминается им в тексте, считающемся черновиком письма к Собаньской».
Все бы так, но, по свидетельству современников, Каролина Собаньская была женщиной не только красивой, но и умной. И автограф «Что в имени тебе моем?..» был не единственным в ее коллекции. В 2004-м году на аукцион был выставлен другой автограф — стихотворение «На холмах Грузии…», собственноручно вписанное Пушкиным в альбом графини Каролины Собаньской. На альбомном листке под стихотворными строчками рукой графини сделана по-французски приписка: «Импровизация Александра Пушкина в Петербурге в 1829 году».
Но и это еще не все. Долгое время считалось, что стихотворение «Что в имени тебе моем?..» посвящено Анне Олениной. И не только оно, но и шедевр пушкинской лирики «Я вас любил…» А оба стихотворения, по словам внучки Олениной О.Н. Оом, были в том же 1829 году вписаны в альбом Анны, потерянный в 1917-м. Об этой истории можно прочитать подробно в статье известного пушкиноведа Т.Г. Цявловской «Дневник А.А. Олениной».
А нам достаточно небольшого фрагмента статьи:
«Не известна вдохновительница одного из самых замечательных произведений пушкинской любовной лирики:
Я вас любил: любовь еще, быть может, В душе моей угасла не совсем…
Пушкин утаил от нас, к кому обращено это стихотворение, как утаивал он имена всех женщин, которых он любил особенно глубоко. Но биограф не может проходить равнодушно мимо таких значительнейших памятников чувства, которое светится в стихотворении «Я вас любил…». Его всегда будет мучить эта загадка. 1829 год, которым Пушкин сам обозначил время создания стихотворения «Я вас любил…», казалось бы, дает в руки исследователя какую-то опору. Но и она ненадежна. Гипотеза Анненкова, что стихотворение обращено к Олениной, была поддержана рядом легковерных комментаторов и отвергнута одним комментатором, серьезно подошедшим к вопросу.
Вся психологическая основа стихотворения «Я вас любил…» противится тому, чтобы признать его написанным к Олениной. Слова стихотворения предполагают безграничную преданность женщине — до полнейшего отказа от собственного чувства. За стихотворением чувствуется какая-то протяженность, давность чувства, остужающее дыхание времени. Все эти данные и привели меня в свое время к предположению, что стихотворение обращено к той же женщине, к которой написаны и другое стихотворение того же года — «Что в имени тебе моем?..» и два письма 1830 года, дышащие уничтожающей, всепоглощающей, многолетней страстью, которую поэт пытается подавить.
Стихотворение «Что в имени тебе моем?..», как и письма 1830 года, написаны, как известно, Каролине Собаньской. Естествен вывод, что написанное в одном ключе с этими лирическими и эпистолярными произведениями и, вероятно, в одно время стихотворение «Я вас любил…» обращено к ней же. Но вот являются новые факты, противоречащие этой точке зрения. Внучка Олениной рассказывает:
«Зная, как я интересовалась ее прошлым, бабушка оставила мне альбом, в котором, среди других автографов, Пушкин в 1829 году вписал стихи «Я вас любил, любовь еще, быть может…». Под текстом этого стихотворения он в 1833 году сделал приписку: «plusqueparfait — давно прошедшее». Завещая мне этот альбом, Анна Алексеевна выразила желание, чтобы этот автограф с позднейшей припиской не был предан гласности … желание Анны Алексеевны я исполнила, и автограф не сделался достоянием печати».
На обратной стороне листа находился другой автограф Пушкина «Что в имени тебе моем?»
Можно ли верить публикатору этих сообщений? Альбом не сохранился. Она пишет по памяти об альбоме, утраченном в 1917 году, пишет в 1935-м. Не изменила ли ей память?
Но сообщаемое Оом дополнительное сведение, что Пушкин сделал под текстом позднейшую приписку: «plusqueparfait ‹давно прошедшее›. 1833», заставляет нас с сугубой осторожностью высказывать наши возражения. В этой помете Пушкин отказывается от своего чувства, говорит, что оно давно прошло. Такие тщеславные и самовлюбленные женщины, как Оленина, никогда не согласятся признать охлаждения к ним чужого чувства. Оленина и не позволяла сообщать в печати эту помету. Лишь в 1935 году, спустя более ста лет после всех этих любовных перипетий, решилась О.Н. Оом эту надпись опубликовать.
Попробуем объяснить себе этот факт. Оом сообщает, что на обороте стихотворения «Я вас любил…» в альбоме Олениной Пушкин записал стихотворение «Что в имени тебе моем?..» Как мы видели, стихотворение это написано было для Собаньской. И вот, оказывается, Пушкин записывает это «чужое», не Олениной адресованное стихотворение, ей в альбом. Бывали ли подобные случаи у Пушкина? Да, бывали.
Не то же ли самое случилось и со стихотворением «Я вас любил…»? Не было ли и оно написано другой женщине и вписано в какую-то нежданную минуту в альбом Олениной? Например, когда Крылов побуждал Пушкина написать ей в альбом стихи. Оленина уже не вдохновляла его, и он взял стихи, написанные другой женщине.
Дата «1829», имевшаяся будто бы в альбоме Олениной под стихотворением «Я вас любил…», говорит скорее о времени создания стихотворения, чем о времени вписывания его в альбом. Иначе стояла бы точная дата, как это обычно делал Пушкин в альбомах. Поэтому, может быть, случилось это и позднее, т. е. в начале 1830 года. Именно так должно было быть со стихотворением «Что в имени тебе моем?..» Написанное, по свидетельству самого Пушкина, в 1829 году (очевидно, в декабре), оно было записано в альбом Собаньской 5 января 1830 года. Олениной же, естественно, еще позднее.
То же, вероятно, и со стихотворением «Я вас любил…» Последний срок — это, вероятно, февраль — начало марта. 4 марта Пушкин уехал из Петербурга. А через месяц он был помолвлен с Гончаровой».
* * *
Я вас любил: любовь еще, быть может, В душе моей угасла не совсем; Но пусть она вас больше не тревожит; Я не хочу печалить вас ничем. Я вас любил безмолвно, безнадежно, То робостью, то ревностью томим; Я вас любил так искренно, так нежно, Как дай вам бог любимой быть другим.
«Written in an Album»
Из статьи А.А. Ильина-Томича «Пушкин и стихотворение Байрона «Written in an Album»:
«Несомненную реминисценцию из «Written in an Album» находим в первой главе «Евгения Онегина» (строфа I): «… Под небом Африки моей, Вздыхать о сумрачной России, Где я страдал, где я любил, Где сердце я похоронил». Однако гораздо полнее стихотворение Байрона отразилось в пушкинском лирическом шедевре «Что в имени тебе моем?..»
Представляется, что пушкинское обращение к стихотворению Байрона было продиктовано назначением собственного произведения, посвященного Каролине Собаньской — предмету многолетней мучительной любви поэта. Поэтика взаимоотношений с этой женщиной была постоянно насыщена литературной игрой (см. письмо к ней от 2 февр. 1830 и к А.Н. Раевскому? от 15–22 октября 1823; называя ее в одном из писем Элленорой (по имени героини романа Б. Констана «Адольф»), поэт как бы делал отсылку к соответствующим страницам этого произведения, рисующим (естественно, без умысла Констана) поразительно точный портрет Собаньской. Точно так же, вписывая 5 января 1830 в ее альбом «Что в имени тебе моем?..», Пушкин делал литературный жест (несомненно, понятный адресату послания), суть которого заключалась в расширении смысла своего поэтического выступления включением обильной «чужой» речи, заставляющей вспомнить миссис Спенсер Смит, в чей альбом 14 сентября 1809 г. (дата была проставлена почти во всех изданиях) было вписано на Мальте стихотворение Байрона. Источником сведений об его адресате являлось несомненно известное Пушкину письмо английского поэта к матери*), написанное на следующий день, 15 сентября. В письме Байрон описывает разнообразные приключения «этой необыкновенной женщины», которые «показалась бы вымыслом в романе»; в частности, говорит о ее знаменитом побеге из-под наполеоновского ареста, не забывая упомянуть замечательную красоту, авантюрный характер, невероятную эксцентричность и несчастливое замужество г-жи Смит. Все эти сведения вполне объясняют пушкинскую литературную ассоциацию, возникшую при мысли об альбоме Собаньской. Но полноту сходства придает сообщение Байрона о том, что г-жа Смит «вызвала месть Наполеона участием в каком-то заговоре». Теперь выяснено, что Собаньская была хорошо законспирированным агентом начальника южных военных поселений графа И.О. Витта, с которым состояла в многолетнем гражданском браке».
*) Мальта 15 сентября 1809 г.
Дорогая матушка! Несмотря на то, что у меня совершенно нет времени, поскольку я незамедлительно должен отплывать в Грецию, не могу не воспользоваться возможностью и не сообщить Вам, что я здоров, на Мальте пробыл непродолжительное время и нашел ее обитателей людьми гостеприимными и приятными.
Письмо препоручаю женщине поистине необыкновенной; Вы, несомненно, слышали о миссис Спенсер Смит; несколько лет назад маркиз де Сальво опубликовал историю о том, как он спасал ее. С тех пор она еще пережила кораблекрушение, и вообще вся жизнь ее с самого начала полна событий, столь исключительных, что в произведении романическом они показались бы просто невероятными. Родилась она в Константинополе, отец ее, барон Герберт, служил там послом от Австрии, неудачно вышла замуж, однако никто и никогда не ставил под сомненье ее репутацию; соучастием в каком-то заговоре она вызвала страшную ярость Бонапарта, несколько раз рисковала жизнью, а ведь ей нет и двадцати пяти. Она находилась здесь по пути в Англию, где собирается присоединиться к мужу; из-за наступления французов ей пришлось покинуть Триест, куда она ездила навестить мать, и очень скоро она уже поднимется на борт военного корабля. Со времени своего приезда я общался разве только с ней, я нахожу ее чрезвычайно хорошенькой, очень образованной и очень необычной женщиной. Бонапарт по-прежнему так зол на нее, что, если б ее опять арестовали, жизнь ее была бы в опасности.
С того времени, как Вы получили мое последнее письмо и виделись с Мерреем и Робертсом, не произошло никаких событий. Заходили в порт Кальяри на Сардинии и в Джирдженти на Сицилии, завтра я отплываю в Патрас, откуда отправлюсь в Янину, где содержит свой двор Али-паша. Следовательно, вскорости быть мне среди мусульман.
Adieu и примите мои искренние уверенья.
Ваш Байрон
Из статьи В.В. Шаповала «Об одном байроническом мотиве у Пушкина»:
«Байронический эталон альбомного послания был высоко оценен в России: перевод Тютчева «В альбом друзьям (Из Байрона)» был опубликован в «Северной лире» на 1827 г.; дважды брался за эту байроновскую тему Лермонтов. Сравнение текстов Пушкина и Байрона позволяет обнаружить диалог, перекличку. Это, во-первых, сравнение автографа в альбоме с надгробной надписью. Во-вторых, это образ сердца, возникающий в размышлениях над альбомной страницей.
В данном случае смысл переклички в том, чтобы при всем сходстве образов адресатов подчеркнуть несходство ситуаций расставания. Думается, это различие (подчеркнутое демонстративным использованием образов Байрона) не могло ускользнуть от внимания адресатки.
«Поэтика постмодернизма исходит из предположения (вполне справедливого), что в литературе все уже сказано, все слова — чужие и поэт может только комбинировать и обыгрывать осколки хорошо знакомой читателю классики» [Гаспаров — II: 83]. И, как указывает далее автор, тексты такого рода представляют собой довольно сложный объект для анализа: цитатность размывает образ автора, маскируется его позиция. В данном тексте Пушкин выказал себя искушенным постмодернистом. Умело играя на знаковых для адресата цитатах, он не только выстраивает из них новый текст, но и, отталкиваясь от байронического образца, предлагает новое осмысление личных взаимоотношений».
В альбом друзьям
(из Байрона)
Как медлит путника вниманье На хладных камнях гробовых, Так привлечет друзей моих Руки знакомой начертанье!.. Чрез много, много лет оно Напомнит им о прежнем друге: «Его уж нету в вашем круге; Но сердце здесь погребено!..»
Автограф неизвестен. Впервые напечатано в альманахе «Северная лира», 1827, стр.441. Датируется не позднее середины 1826 г., так как 1-м ноября этого года помечено цензурное разрешение «Северной лиры». Возможно, что стихотворение было вписано Тютчевым в альбом одного из его друзей во время пребывания в Москве в 1825 году. Перевод стихотворения Байрона «Lines Written in an Album at Malta» («Строки, написанные в альбом на Мальте»). Изменение заглавия подчеркивает допущенное Тютчевым своеобразное переосмысление подлинника: у Байрона стихотворение обращено не к друзьям, а к женщине
(Текст стихотворения и фрагмент примечания приведены по изданию Ф.И. Тютчев. Лирика. Том 2. Издательство «Наука». Москва-1966. Стр. 53, 340)
В альбом
Как одинокая гробница Вниманье путника зовет, Так эта бледная страница Пусть милый взор твой привлечет. И если после многих лет Прочтешь ты, как мечтал поэт, И вспомнишь, как тебя любил он, То думай, что его уж нет, Что сердце здесь похоронил он.
(Перевод М. Лермонтова. Приводится по изданию Джордж Гордон Байрон. Избранное. Москва. Издательство «Правда». 1985. Стр.39)
В заключение
М.П. Алексеев так закончил статью «Новый автограф стихотворения Пушкина «На холмах Грузии»: «… насколько второстепенным является вопрос об имени реальной вдохновительницы того или иного пушкинского стихотворения. От того, что мы в некоторых случаях можем о нем догадаться, ничего не изменится в нашем отношении к самим стихотворениям, которые по-прежнему останутся для нас образцами лирического творчества непреходящего значения».
Кстати, «На холмах Грузии» относится все к тому же, 1829 году. Какая-то тайна в этих стихах — «Прощание», датированное «5 окт. 1830. Болд.». (Пушкин указал в списке 1829 год), «Заклинание» и «Для берегов отчизны дальной», датированные автором 1828 годом, но в автографах перебеленных текстов имеющие даты «17 окт.» и «27 ноября 1830. Болд.», «На холмах Грузии», «Что в имени тебе моем?..». Или же нет никакой тайны, и все это — явления литературы, не имеющие конкретных адресатов.
«Сын В.Ф. Вяземской, П. П. Вяземский, в то время еще мальчик, находившийся с матерью в Остафьеве, когда туда приезжал Пушкин и помнивший поэта, а позднее имевший доступ к семейным бумагам, утверждает, что свидетельствам его о собственных стихах не всегда можно было верить и что он не всегда открывал свое сердце для любопытствующих», — пишет в статье М.П. Алексеев. А у меня есть смутное подозрение после множества прочитанных работ пушкинистов, в которых одни доводы опровергаются другими, не менее правдоподобными, что вообще разумно спорить только о датах написания того или иного текста. Нельзя же и впрямь основывать доказательства на автографах в альбомах, особенно если эти автографы появляются практически одновременно у нескольких обладательниц.
Мне кажется, что мужская поэзия этим и отличается от женской — женщины чаще пишут стихи, переживая конкретное чувство, а мужчины — абстрактную «мечту о прекрасной даме».
Странный сдвиг дат — от 1830 года — можно объяснить разве что тем, что Пушкин всерьез решил радикально изменить свою жизнь, начать с чистого листа (женитьбы). Поэтому все, что было в прошлом, должно было и остаться там, в прошлом, условно говоря, «в 1829-м». Это если все «загадочные стихотворения» имели реальных адресаток, которые то ли возникали в памяти, то ли просто являлись источником поэтического вдохновения.
Мария Ольшанская
