Владимир Шлаин

Вспоминая «Гепарда»

(литературные заметки)




«Не отрицаю, шевалье, что кое-кому из сицилийцев, покинувших остров, удается стряхнуть с себя сонливость, но для этого важно увезти их в юном возрасте, пока им нет двадцати, потом будет поздно, они закоснеют и уже не расстанутся с убеждением, что Сицилия, вопреки подлым наговорам, край ничуть не хуже других, что по законам цивилизации живем как раз мы, а не заграница с ее фокусами. Их тщеславие сильнее их нищеты; любое вмешательство чужих, будь это чужие по происхождению или, если речь идет о сицилийцах, по независимому духу, воспринимается ими как посягательство на утопию о достигнутом совершенстве».

(Джузеппе Томази ди Лампедуза. «Гепард»)


Есть книги, которые после их прочтения не уходят в прошлое, а продолжают существовать с тобой, и ты на протяжении жизни обращаешься мысленно к ним, иногда перечитывая и переосмысливая. У каждого человека это свои книги в соответствии с его культурой, жизненным опытом и эстетическими предпочтениями. Для меня такой книгой стал небольшой роман Джузеппе Томази ди Лампедуза «Гепард» (Il Gattopardo). В первом русском издании он был ошибочно назван «Леопард». Гепард и леопард — большие кошки разных видов. Гепард — самое быстрое в мире млекопитающее, развивающее во время охоты скорость до ста тридцати километров в час и охотящееся, в отличие от леопарда, днем. Именно гепард изображен на фамильном гербе князей ди Лампедуза, герцогов Пальма, старинном испано-итальянском аристократическом роде, восходящем ко временам Византии. Название княжеского титула происходит от названия острова Лампедуза в Средиземном море, в 205 км от Сицилии и в 113 км от Туниса, кочевавшего на протяжении веков из одного королевства в другое. Сейчас этот остров фигурирует в новостях как пристанище нелегальных африканских беженцев, терроризирующих коренных жителей.


Джузеппе Томази ди Лампедуза (итал. Giuseppe Tomasi di Lampedusa; 23 декабря 1896, Палермо — 23 июля 1957, Рим) — автор единственного романа, был последним отпрыском этого рода; собственных детей не имел, хотя у него был пасынок, его кузен Джоаккино Ланца Томази, которого он очень любил и которого усыновил незадолго до смерти. Родился Джузеппе Томази ди Лампедуза на острове Сицилия, в Палермо, получил аристократическое воспитание и домашнее образование. В сентябре 1917 года он был призван на фронт Первой мировой войны. Италия тогда воевала на стороне Англии, Франции и России против Австро-Венгрии и Германии. Через месяц он уже попал в плен, из которого два раза бежал, причем во второй раз успешно.

На протяжении всей своей жизни он три раза пытался учиться в итальянских университетах, но каждый раз бросал, поняв, что знает больше, чем его пытались научить. Его знания в гуманитарной области были столь обширны, что друзья называли его «Монстром». Ему нравилось это прозвище, и иногда он им подписывался в письмах. Семейное состояние позволяло ему жить жизнью безработного аристократа-интеллектуала, наслаждаясь её прелестями, в том числе и женским обществом, чтением лекций по английской и французской литературе своему единственному ученику, записи которых сохранились в его бумагах и поразили исследователей его творчества своей глубиной. На протяжении жизни он написал несколько критических статей на тему европейской поэзии, свободно владея, помимо итальянского, английским, французским и немецким языками. Очень плохо относясь к фашистскому режиму Муссолини в Италии, Джузеппе Томази ди Лампедуза подолгу жил в других европейских странах.

В 1932-м году, во время независимой Латвии, он обвенчался с уроженкой С.Петербурга баронессой Александрой Борисовной фон Вольф (1894—1982), с которой был знаком еще с 1925 года и периодически навещал ее в родовом поместье Стамериене (Штомерзее). Венчание происходило в Риге в православном Благовещенском храме, где Джузеппе Томази ди Лампедуза был зарегистрирован как Иосиф Юльевич. Баронесса была очень оригинальной женщиной, для нее это был второй брак. До этого она ухитрилась выйти замуж за человека однополой ориентации, и поскольку брак не был консуммирован, то проблем с разводом и повторным браком не было. Отцом Александры Борисовны был православный барон, Борис Эдуардович фон Вольф, сын прибалтийского немца и русской, С.Я. Потемкиной, относящейся к знаменитому роду. Доктор философии барон Борис Эдуардович фон Вольф был видным царским сановником, тайным советником, гофмейстером, директором Александровского лицея (наследник пушкинского Царскосельского лицея после перевода его в С.Петербург). Он был убит на улице во время Февральской революции сторонниками «социальной справедливости», шедшими под красным флагом. Матерью баронессы была знаменитейшая в то время итальянская камерная певица Аличе Лаура Барби. Выйдя замуж за барона Вольфа, певица отказалась от музыкальной карьеры и оставила сцену.

Последний концерт Аличе Барби (20 декабря 1893 г),
за роялем Иоганн Брамс)


После гибели барона фон Вольфа Аличе Барби повторно вышла замуж за итальянского сенатора, дипломата, посла Италии в Англии, впоследствии ненавистника Муссолини, Пьетро Томази маркиза делла Торретта, представителя мужской линии дома князей Лампедуза. Он приходился дядей писателю Джузеппе Томази ди Лампедуза. Благодаря этому браку писатель и познакомился в Лондоне со своей будущей женой, Александрой Борисовной фон Вольф.


После революции в России Александра Борисовна жила в Латвии, в родовом замке, и продолжала жить в нем долгое время, выйдя замуж за Джузеппе, так как не нашла общего языка со свекровью (мама для итальянцев — это все!), а перед тем, как в Латвию пришла Красная Армия, приняла итальянское гражданство и переехала к мужу в Палермо. Александра Борисовна была видным психоаналитиком и впоследствии стала президентом Итальянского психоаналитического общества. Публиковала статьи в научных журналах, занимаясь такой жуткой тематикой, как «Агрессивность в извращениях», исследованием некрофилии и ликантропии (состояния, при котором человеку кажется, что он превращается в волка). Наверное, бедному князю было не просто жить с такой женщиной, хотя вечерами они читали вслух литературные произведения на пяти языках. Интересная подробность: непрактичная пара имела привычку прятать наличные деньги в книгах, а книг было такое количество, что если забыть, в какой книге деньги, то это было равносильно потере кода от цифрового замка.


Александра и Джузеппе Томази ди Лампедуза в Палермо.
Фото 1930-х годов


Во время Второй мировой войны родовой дворец князя в Палермо был разбомблен американской авиацией, и супругам пришлось снимать дом. Князя пытались мобилизовать в итальянскую армию, но он сумел «откосить» по состоянию здоровья. В 1944 —1947 годах он возглавлял сицилийский Красный крест.

Итальянский прозаик и поэт Джорджо Бассани так описывает князя на литературной встрече в Сан-Пеллегрино-Терме в 1954-м году:

«Князь был высок ростом, плотного сложения, держался отчужденно. Кожа бледная с каким-то сероватым оттенком, который бывает подчас у смуглолицых средиземноморцев. В наглухо застегнутом плаще, с надвинутой на глаза шляпой, он ходил, тяжело опираясь на суковатую трость. На первый взгляд он напоминал собой отставного генерала. На вид ему было около 60… Всегда молчаливый, с горькой складкой в уголках рта».

Все участники удивлялись присутствию князя на этой встрече, так как он никому не был известен в литературной среде.




Роман «Гепард» князь начал писать за два с половиной года до смерти (хотя замыслил его давно), явно чувствуя, что безнадежно болен. Он попытался его опубликовать, но два издательства отвергли его, так как автора никто не знал. Последний отказ он получил за несколько дней до смерти. В завещании князя были такие строки:

«Я хочу, чтобы сделано было всё возможное для публикации «Гепарда»» (надлежащая рукопись содержится в единой тетради большого формата); разумеется, это не означает, что книга должна быть издана за счёт моих наследников, — я считал бы это большим унижением».

Роман вышел в свет только 11 ноября 1958 года в издательстве «Фельтринелли», уже после смерти автора, сразу став мировой классикой. В следующем году роман был удостоен самой престижной в области литературы итальянской премией «Стрега».

Луи Арагон так написал о «Гепарде»:

«Один из великих романов нынешнего века, один из великих романов всех времен».

Его изучают в итальянских школах и университетах, о нём написаны сотни критических статей. Вот такой роскошный цветок, расцветший в конце, как казалось, пустой и никчемной аристократической жизни. Оказалось, что автор скрывал от всех ту внутреннюю работу, которая постоянно шла под маской бездельного интеллектуала и в результате подарила миру литературный шедевр.

О чем роман? На мой взгляд, о крупной и сильной личности, на глазах которой происходит крушение старой, отжившей, но не лишенной благородства и устоявшихся моральных норм цивилизации, и приход новой, наглой, разнузданной, но активной и жизнеспособной, и о печальной необходимости быть конформистом в этой теперь уже неизбежной и далеко не всегда праведной жизни. Роман состоит из восьми небольших отдельных локальных новелл (частей), действие в которых происходит в разные годы, но все они связаны с семьёй и окружением князя Салины. Роман написан филигранным языком (прекрасно переданным в русском переводе), его надо читать медленно, погружаясь в него, как пьют хорошее вино, ощущая послевкусие каждой фразы. В нем нет сражений или какой-либо захватывающей интриги. Повествование идет неспешно, с описанием интерьеров дворца в Палермо и в семейном поместье небольшого города Доннафугатa, сицилийских ландшафтов и парков в имениях князя. В нем много философских размышлений князя по поводу событий, происходящих в семье, в Сицилии, в политической жизни Италии.

Прототипом главного героя романа князя Фабрицио Салина был прадед автора — князь Джулио Фабрицио Томази ди Лампедуза, известный астроном и любитель математики, обладавший львиным телосложением и мощными руками-лапами гепарда, настоящий потомственный аристократ, впитавший культуру и манеры своих предков.


«Лесть соскальзывала с князя, как вода с листьев кувшинки, — таково одно из преимуществ людей не просто гордых, но от рождения гордых» («Гепард»).


Главный герой романа, князь Салина, сложный и неоднозначный человек, внутренне одинокий, авторитарный, иногда жестокий по отношению к членам семьи, склонный к мизантропии и иронично-философскому восприятию жизни, но, безусловно, умный и дальновидный, в малой степени разделяющий интересы окружающего общества, находящий утешение и успокоение во время своих астрономических и математических занятий в личной обсерватории. Князь оживал и чувствовал прилив сил только при виде красивой женщины, а уж в этом он знал толк! Он не был счастлив в браке, хотя поначалу очень любил свою жену Стеллу, имел много любовниц и пользовался услугами женщин легкого поведения.


«Ну да, любовь… Пламени — на год, пепла — на тридцать лет. Он знал, что такое любовь…» («Гепард»).


Аристократическое сообщество тоже не очень его понимало:


«Среди этих господ дон Фабрицио слыл оригиналом; его интерес к математике воспринимался почти как грех, как извращение, и если бы он не был князем Салиной, отличным наездником, неутомимым охотником и умеренным женолюбом, то мог бы из-за своих параллаксов и телескопов оказаться в полной изоляции» («Гепард»).


Основное действие романа происходит в период, названный красивым итальянским словом «Рисорджименто» (итал. il risorgimento — возрождение, обновление). В 1860-м году на Сицилию высадилась знаменитая «тысяча» солдат генерала Джузеппе Гарибальди, одетых в красные рубашки, и после этого власть перешла к другой королевской династии. Окончательной целью Джузеппе Гарибальди, одного из самых талантливых генералов своего времени и действительно очень честного и неподкупного человека, но слабого политика, не обладавшего необходимой долей цинизма, было объединение плохо сочетаемых в культурном, ментальном и политическом отношении частей Италии. До сих пор можно наблюдать разительный контраст между ее северной и южной частями, а про Сицилию, будущую столицу итальянской мафии, и говорить нечего.


«Для сицилийцев не важно, плохо делается что-то или хорошо: грех, который у нас в Сицилии никогда не прощают, это вообще что-то делать» («Гепард»).


Как неторопливо проходила жизнь героев романа, так наверное до сих пор неспешна жизнь на выжженной солнцем Сицилии.


«Ему вдруг вспомнился письменный стол короля Фердинанда, тоже заваленный ждущими решения документами и прошениями, создававший иллюзию влияния на ход истории, которая тем временем шла своим собственным путем» («Гепард»).


Исторические события в романе отражены очень опосредованно. Сначала в саду князя обнаружили смердящее тело молодого правительственного солдата, который, будучи смертельно раненым, дополз до парка и там умер, неизвестно за что отдав жизнь. Затем с дружеским визитом к князю приходят гарибальдийские офицеры, а потом, когда вышедшая из берегов революция всех утомила и захотелось порядка, «постгарибальдииские» (служащие новому королю). Был даже в гостях полковник правительственной армии, самолично ранивший Гарибальди, без конца рассказывавший дамам умилительную историю, как он встал на колени перед раненым революционным генералом и тот пожал ему руку. Текст романа проникнут изысканной иронией даже при описании природы, кулинарных изделий, интерьеров замка, а также глубоким историческим и политическим скепсисом, вызванным не текущей ситуацией, а отчетливым пониманием греховности человеческой природы и, кроме того, чувственностью, запахами цветов и женского тела.


«Князь сорвал цветок, поднес к носу, и ему вспомнился запах тела одной балерины из Гранд-Опера в минуты их близости» («Гепард»).


В самом описании парка и сарказм, и грусть об уходящей эпохе:


«Все здесь говорило о стремлении к красоте, быстро побежденном ленью».
«Центральная аллея, обсаженная кустами лавра, из-за которых выглядывали статуи неведомых богинь с отбитыми носами, плавно спускалась к фонтану Амфитриты, издалека ласкавшему слух сладкоструйным журчанием».
«Дождь пришел, дождь прошел, и солнце вновь возвратилось на трон, как возвращается абсолютный монарх, изгнанный на неделю взбунтовавшимися подданными и вынужденный после возвращения соизмерять свой гнев с конституционной хартией» («Гепард»).


В романе есть сцена референдума в поддержку новой власти, где князь голосует «за», хотя ни в какой «прогресс» не верит ни в малой степени, а мэрия Доннафугаты подделывает остальные бюллетени, чтобы вышло «единогласно».

В первых шести новеллах князь ещё не старый, пятидесятилетний человек, но мрачные мысли, депрессивное настроение и чувство усталости от суеты жизни не покидают его:


«Со стороны собора слышался мрачный погребальный звон. В Доннафугате кто-то умер, чье-то усталое тело не вынесло убийственного сицилийского лета, кому-то не хватило сил дождаться дождей. «Хорошо ему! — подумал князь, смачивая бакенбарды лосьоном. — Больше не надо заботиться о дочерях, приданом, политической карьере» («Гепард»).


Антагонистом, а затем родственником князя в романе выступает дон Калоджеро Седара, мэр Доннафугаты, человек низкого происхождения, тесть которого, прозванный в народе «Пеппе Дерьмо» за свои замечательные душевные качества и внешний вид, был убит выстрелом на пороге собственного дома, и не исключено, что сам дон Калоджеро мог принимать участие в этом событии, после того как похитил его красивую и, по слухам, очень сексуальную дочь.

Дон Калоджеро был представителем «новых итальянцев», активным революционером-гарибальдийцем, претендующим на политическое будущее, и проходимцем, сколотившим состояние (равное семейному состоянию князя) самыми грязными методами, обворовавшим и самого князя. Но умный и дальновидный князь Салина, как ему ни противно было, прекрасно понимал, что будущее страны именно за такими людьми, а не за представителями его класса.

И он решается осуществить невероятный мезальянс: женить своего племянника Танкреди, которого он любил больше своих детей, на дочери дона Калоджеро. Этим жестокосердный князь разбил сердце своей красивой дочери Кончетты, которая была влюблена в Танкреди и впоследствии так и не вышла замуж. Танкреди был очень обаятельным и прагматичным молодым человеком, вовремя примкнувшим к гарибальдийцам и вовремя покинувшим их, перейдя на необременительную службу в придворной гвардии нового короля, но постоянно отчаянно нуждавшимся в деньгах, так как его отец промотал семейное состояние. Со временем, благодаря деньгам тестя и природному уму, он сделал хорошую политическую карьеру, став послом Италии в Вене. Дочь дона Калоджеро Анджелика была невероятной красавицей, при виде которой сам князь испытывал возбуждение, по-крестьянски хваткой и очень честолюбивой женщиной, поначалу неприлично громко хохотавшей за княжеским столом над двусмысленными рассказами Танкреди, но потом быстро усвоившей манеры и новый для нее стиль жизни. Сам же Дон Калоджеро был счастлив, что его дочь получит такой титул, и он сможет войти в высшее общество. В романе замечательно описана сцена встречи князя и дона Колоджеро по поводу помолвки Анджелики и Танкреди:


«Князь проводил его через две гостиные и на прощание обнял. Мэр уже спустился по лестнице, а он все еще стоял величественно наверху, глядя, как уменьшается, удаляясь, этот сгусток хитрости, скверно сшитой одежды, золота и невежества, который вот-вот станет членом его семьи» («Гепард»).


Князь был уверен, что по прошествии времени, после революции, все вернется на круги своя, ведь люди остались теми же, что и всегда. Презираемые в народе сотрудники тайной полиции, доносчики-«крысы», оставшиеся в живых, получили работу в новой «революционной» полиции, и как говорят, пошло-поехало.

И вот она, диалектика жизни! Со временем между князем и доном Колоджеро начало возникать подобие взаимопонимания:


«Постепенно он перестал обращать внимание на плохо выбритые щеки, плебейское произношение, нелепые наряды и неистребимый запах пота, зато увидел, каким редким умом наделен этот человек. Проблемы, которые самому князю казались неразрешимыми, дон Калоджеро решал в два счета; свободный от оков чести, приличий и просто хорошего воспитания, удерживающих многих людей от определенных поступков, мэр Доннафугаты шел по жизни напролом, точно слон по джунглям, который валит встающие на его пути деревья и топчет все живое, не чувствуя боли, не испытывая состраданья» («Гепард»).


Такая, на мой взгляд, прискорбная, циничная, но интересная, не утратившая по сей день актуальности мысль, что история делается безнравственными негодяями, а человеческая нравственность бессильна.

Но и «новые итальянцы» тоже со временем стали меняться и идти тем же путем, что и их предшественники (история шествует по кругу!):


«Мало-помалу дон Калоджеро начинал осознавать, что званый обед совсем не обязательно должен сопровождаться жадным чавканьем за столом и посаженными на скатерть жирными пятнами, что разговор может и не походить на собачью свару; что уступка женщине — проявление силы, а не слабости, как он думал раньше; что от собеседника можно большего добиться, если вместо «ни черта ты не понимаешь» сказать «возможно, я неясно выразился»; и что если умело пользоваться подобными приемами, от еды, женщин, доводов и собеседников проку будет куда больше. Было бы опрометчиво утверждать, будто дон Калоджеро сразу же применил на практике обретенные знания, но он стал чаще бриться и реже возмущаться расходом мыла при стирке белья, тем дело, правда, и ограничилось; и все же именно с тех пор он и ему подобные начали постепенно меняться, освобождаться от дурных манер, чтобы через три поколения превратиться из расторопных мужланов в беспомощных аристократов» («Гепард»).


Войдя в новый для него круг и немного «пообтесавшись», дон Колоджеро стал открывать князя с неожиданной для себя стороны:


«Еще дон Калоджеро открыл, что энергия князя направлена не на конкретные цели, не на стремление отнять что-то у других, а внутрь себя самого, на поиски жизненных смыслов» («Гепард»).


Когда новая власть предложила князю Фабрицио Салина стать сенатором от Сицилии, он отказался и взамен себя предложил дона Колоджеро. Он смотрел на политиков свысока и, как истинный аристократ, не хотел во всем этом участвовать, ему эта деятельность была противна и казалась бессмысленной муравьиной возней — он предпочитал следить в телескоп за движением вечных светил.


«… муравьев ничто не могло остановить. Привлеченные несколькими испорченными виноградинами, которые выплюнул дон Чиччо, они приближались плотным строем, горя желанием захватить смоченное слюной органиста гнилье. Лихие, полные решимости, они иногда нарушали порядок, останавливались по трое или четверо, видимо, для того, чтобы подбодрить друг друга воспоминаниями о вековой славе муравейника № 2, расположенного на вершине Монте-Морко под дубом № 4, и обсудить возможности его дальнейшего процветания. Затем присоединялись к остальным с намерением продолжить движение к светлому будущему. Блестящие спинки этих насекомых дрожали от энтузиазма, и над их рядами, без сомненья, разносились звуки гимна» («Гепард»).


Что касается Танкреди и Анджелики, то они слонялись по дальним уголкам замка, томясь любовным желанием, но не решаясь нарушить церковную заповедь о том, что невеста должна быть невинной. По этому поводу роман подарил нам такой образчик замечательно-изящной прозы и великолепного языка:


«Это были лучшие дни в жизни Танкреди и Анджелики, которым впереди суждены были и взлеты, и падения, и неизбежные страдания. Но они еще не знали этого и мечтали о будущем, представляя его себе вполне ясным и не подозревая, что их мечты развеются как дым. Состарившись и став бесполезно мудрыми, они со щемящим сердцем вспоминали эти дни — дни не оставлявшего их и постоянно сдерживаемого желания, побеждаемого каждый раз соблазна, когда дворцовые кровати манили их к себе и когда влечение друг к другу, именно оттого, что они подавляли его, достигало своего высшего накала в отказе, то есть в настоящей любви. Эти дни были коротким, но прекрасным прологом к их браку, оказавшемуся малоудачным во всех отношениях, в том числе и в сексуальном, но прологом, воплотившимся в завершенное целое; так некоторые увертюры переживают сами оперы, сохраняя намеченные с застенчивой игривостью темы арий, забытых впоследствии из-за своей невыразительности» («Гепард»).


Отдельная новелла посвящена балу во дворце одного из аристократических семейств Палермо. На этом балу состоялась презентация Анджелики как невесты племянника князя.


«Как раз в эту минуту мимо них провальсировали Анджелика с Танкреди. Правой рукой в перчатке он обнимал ее стан, ее левая рука лежала на его плече, они не отрывали глаз друг от друга. Два цвета — черный цвет его фрака и розовый ее платья — переливались, как драгоценный сплав. Эти танцующие влюбленные представляли собой восхитительное зрелище; не видя недостатков друг друга, не слыша предостережений судьбы, представляя себе жизненный путь гладким, как пол бального зала, они были похожи на неопытных актеров в роли Ромео и Джульетты, от которых режиссер утаил предусмотренные сценарием склеп и яд» («Гепард»).


По просьбе Анджелики, которой князь явно импонировал, они станцевали вальс. Пятидесятилетний князь и совсем юная Анджелика танцевали вместе настолько хорошо, что присутствующие перестали танцевать и стали наблюдать за этой парой. Но князю было тоскливо, душно и неинтересно на этом балу. Не было людей, равных ему по интеллекту, не с кем было поговорить, он воспринимал бал как тяжелую великосветскую обязанность.


«И женщины ему здесь не нравились. Две-три из них, уже пожилые дамы, были когда-то его любовницами; глядя на них, обремененных годами и внуками, он пытался вспомнить, как они выглядели двадцать лет назад, и досадовал, что потратил лучшие годы на завоевание таких уродин. Молодые тоже ничего особенного собой не представляли, достойными внимания князь счел лишь двоих — совсем молоденькую княгиню ди Пальма с восхитительными серыми глазами и спокойной грацией и еще Туту Ласкари, из которой он сумел бы, будь хоть чуточку моложе, извлечь неповторимые аккорды» («Гепард»).


Предпоследняя новелла отделена от остальных почти четвертью века и повествует о последнем дне уже тяжело больного князя. Новелла написана глубоко и трагично.

Князю казалось, что он единственный, кто ощущает бег времени:


«В таких мыслях почему-то не признаются, оставляя возможность близким самим о них догадываться, но никто вокруг него никогда ни о чем не догадывался: ни дочери, представлявшие себе загробную жизнь точно такой же, как здесь, — с судами, поварами, монастырями, часовщиками и всем таким прочим, ни Стелла, которую сжирал диабет и которая унизительно цеплялась за свое мучительное существование» («Гепард»).


И вот некогда могучий и влиятельный князь Салина прощается с жизнью и подводит ее невеселые итоги:


«Мне семьдесят три года, из них я жил, жил по-настоящему от силы два-три. Тут и считать нечего: семьдесят лет в остатке» («Гепард»).


И сама смерть приходит к нему не в виде безобразной старухи с косой, а в образе красивой и таинственной женщины под вуалью.


«В этой группе он увидел вдруг молодую даму — стройную, в коричневом дорожном платье с высоким турнюром, в соломенной шляпке, украшенной вуалью с мушками, не скрывавшей лукавой прелести ее лица. Извиняясь, притрагиваясь рукой в замшевой перчатке к локтю то одного, то другого из плачущих, она приближалась к нему. Он узнал ее, это была она, вечно желанная, она пришла за ним. Странно, такая молодая и подчинилась его зову. До отхода поезда оставалось совсем немного. Когда она склонила свое лицо к его лицу, то подняла вуаль. Целомудренная, но готовая отдаться, она показалась ему еще прекрасней, чем прежде, когда он пытался представить ее себе, вглядываясь в звездные просторы» («Гепард»).


Последняя новелла, написанная на чеховско-бунинском уровне, переносит читателя еще на четверть века вперед, в семейный замок Салино в Палермо, где живут престарелые и одинокие дочери князя. Их часто посещает состарившаяся, со следами былой красоты, овдовевшая Анджелика. У нее была бурная личная жизнь, она сменила много любовников, да и ее покойный муж Танкреди не уступал ей в этом. Старушки проводят жизнь в соперничестве и воспоминаниях. Самая красивая в прошлом, и самая аристократичная из дочерей князя Кончетта пытается понять причины своей неудавшейся личной жизни.


«… теперь, как раз когда воспоминания спустя десятки лет оживали, она лишалась утешительной возможности винить других в собственном несчастье — обманчивого лекарства отчаявшихся» («Гепард»).


Но и в этой новелле автор опять не может отказаться от ядовитой насмешки, на этот раз над обветшалой сицилийской католической церковью и пустыми людскими поклонениями.

Сицилийская католическая церковь решает проверить «истинность» святынь в частных молельнях и оказывается, что большинство святынь, которым молились поколения семьи де Лампедуза, — фальшивые (о, ужас!), и должны быть выброшены в мусор. Бедные старушки были невероятно сконфужены и удручены - ведь у каждой святыни был сертификат! Заодно раздраженная воспоминаниями Кончетта выбрасывает в мусор пыльное чучело Бендико, любимого пса князя. И вот такой ироничный, грустный и символичный конец романа:


«Когда чучело уносили, стеклянные глаза посмотрели на нее с кротким укором вещей, от которых избавляются, отказываются навсегда. Еще несколько минут — и то, что осталось от Бендико, было выброшено из окна и очутилось в углу двора, куда каждый день наведывался мусорщик В полете фигура Бендико на мгновение ожила: казалось, в воздухе пляшет четвероногое существо с длинными усами и угрожающе поднятой правой передней лапой.
И все упокоилось в горстке серого праха» («Гепард»).





Спустя пять лет после публикации «Гепарда» другой большой итальянский аристократ, владелец семейного дворца, среди предков которого были средневековые властители Милана и даже Римский Папа, признанный классик итальянского и мирового кино, Лукино Висконти (итал. Luchino Visconti di Modrone; 1906 — 1976) представил экранизацию романа под тем же названием. В России название фильма опять ошибочно было переведено как «Леопард». На Каннском кинофестивале 1963 г. лента получила «Золотую пальмовую ветвь» и по сей день считается одной из вершин мирового киноискусства.

В связи с тем, что психологическая драма практически исчезла с широких экранов, современному зрителю, привыкшему к триллерам и различным «стрелялкам», будет, наверное, скучно смотреть этот большой трехчасовой фильм, где только великолепная сцена бала занимает порядка пятидесяти минут. В российском прокате фильм не шел, и я посмотрел его относительно недавно, по телевидению, и убедился, что он нисколько не устарел, а в его ритм, так же как и при чтении романа, надо погружаться, любуясь его эстетикой (Лукино Висконти — великий эстет!) и киноязыком. Фильм по своему художественному уровню резко отличается от костюмных исторических мелодрам. Я не видел другого художественного фильма, где так сильно в драматургии участвовал бы цвет. Каждый кадр — великолепная картина, которая создает свое настроение.

А каковы кинопортреты главных героев! Замечательный саундтрек, сконструированный Нино Рота из собственной музыки и музыки Джузеппе Верди. Висконти, как потомственному аристократу, явно была близка и понятна тематика романа. Перед ним встала тяжелейшая задача: превратить роман с великолепным литературным языком, наполненный философскими рассуждениями, в зрительные образы. Решение такой задачи было под силу только гениальному художнику. Этот фильм для Висконти тоже был прощанием с такой красивой, изысканной, наполненной искусством, но бездеятельной жизнью итальянской аристократии. А что взамен?

Желая сделать фильм как много ближе к роману, Висконти постоянно советовался с вдовой автора. Но в фильме есть и отличия: в него не вошли две последние новеллы романа, однако есть превосходно снятая батальная сцена взятия гарибальдийцами Палермо и легкого ранения Танкреди, которой в романе нет, а есть только упоминание.

Лукино Висконти на съемках «Гепарда»


Для придания исторической достоверности, фильм снимался в нескольких сицилийских дворцах, интерьерам которых со всей тщательностью придавался облик того времени. Также был придан исторический облик и одному из кварталов Палермо. Роль племянника князя, Танкреди, исполнил любимец всех женщин на свете, ставший символом мужской красоты, Ален Делон, а роль Анджелики сыграла сногшибательная красавица Клаудия Кардинале.

На главную роль князя Салино был приглашен знаменитый голливудский актер Берт Ланкастер, обладавший поистине львиной внешностью и запоминающимся плоским тяжелым подбородком. Еще большее сходство со львом ему придавали пышные усы и бакенбарды.

Берт Ланкастер (англ. Burton Stephen Lancaster, 1913—1994), один из самых успешных актёров в истории американского кино, был известен российским зрителям моего поколения по двадцатисерийному советско-американскому документальному фильму «Неизвестная война на Востоке», где актер исполнял роль ведущего (сериал имел целью продемонстрировать простому американскому зрителю, что во Второй мировой войне против фашизма боролись не только США и Англия, но и Советский Союз).

Берт Ланкастер в роли князя Салина


Трудно представить, что кто-то мог лучше подойти для роли князя, хотя изначально Висконти планировал на эту роль Николая Черкасова. Совершенно потрясающе сделана и сыграна сцена (без единого слова!): испытывающий одиночество князь на великосветском балу бесцельно слоняется из одной пустой комнаты в другую. Он стирает пот со лба, по щеке катится слеза, и создается ощущение близкой кончины уже лишнего в этой пустой и однообразной жизни человека. Сама смерть князя в финале фильме не показана: он просто уходит в темноту. Веселые и уставшие гости возвращаются с бала. Из тюрьмы слышны выстрелы расстрела последних гарибальдийцев. Все вернулось на круги своя!


«Князь не мог отделаться от мрачных мыслей. «Всему этому, — рассуждал он про себя, — должен прийти конец, но все останется так, как есть, так будет всегда, если, разумеется, брать человеческое «всегда», то есть сто, двести лет… Потом все изменится, только к худшему. Наше время было время Гепардов и Львов. На смену нам придут шакалы, гиены. И все мы, гепарды, шакалы и овцы, будем по-прежнему считать себя солью земли» («Гепард»).




На авторской странице Владимира Шлаина вы можете найти ссылки на все предыдущие его публикации в нашем журнале.

Мария Ольшанская