Владимир Шлаин

Предки

(часть 1)

«… глядели они теперь из портретных рамок,
словно из окошек несуществующего мира»
(Отар Чиладзе «Железный театр»)

Мой покойный отец увлекался любительской киносъемкой. У него была узкопленочная кинокамера и стрекочущий кинопроектор, а со временем он приобрел специальную приставку, которая соединялась с магнитофоном «Комета» для синхронизации записанного звука. Получался звуковой фильм. Однажды он сделал полушутливый фильм «Семейная хроника» с голосовым текстом на магнитофоне. Фильм представлял собой отснятые на кинопленку фотографии с комментариями. Среди семейных фотографий он подсунул фото итальянской кинозвезды Джины Лоллобриджиды, заявив, что это его первая жена! Фильм начинался словами: «Военный дух нашей семьи угасал с каждым поколением: дед был генералом, отец полковником, я старшина, а мой сын (то есть я) только играет в солдатики». То, что его внук и внучка будут рядовыми Израильской армии, в то время он и представить не мог.

Сложно и грустно писать о предках — теперь они уже все перешли в фотографии на стене. Да и не очень понятно, кто это будет читать? В каждой семье есть своя личная история, и историй таких — легион. Но я решил, что все равно напишу, хотя бы для себя самого.

История моей семьи не совсем типична для интеллигентной еврейской семьи, жившей в тяжелейшем для России двадцатом столетии. Предки по отцу и матери принадлежали к совершенно разным — враждующим советско-российским элитным кланам. И эти кланы скрестились на авторе этих строк, который постоянно воюет сам с собой и который уже четверть века не живет там, где родился, а Советский Союз распался в день его приезда на постоянное место жительство в государство Израиль. Видимо, был он, сам того не подозревая, последней скрепой. И получилось у него, как у мужика, который женился во второй раз на хорошей, доброй, надежной женщине, помогшей ему преуспеть в жизни, а продолжает любить, бог знает почему, первую жену — ветреную, ненадежную, иногда опасную, с тяжелейшим характером, но чем-то необъяснимо притягательную. Да, и подмосковные леса ему милее, чем роскошные пальмы, и холод он предпочитает постоянной жаре.

Прадед по отцу

«Совершенно закрыт был доступ к офицерскому званию
лицам иудейского вероисповедания. Но в офицерском корпусе
состояли офицеры и генералы, принявшие христианство
до службы и прошедшие затем военные школы.
Из моего и двух смежных выпусков Академии Генерального штаба
я знал лично семь офицеров еврейского происхождения,
из которых шесть ко времени войны достигли генеральского чина»
(Антон Иванович Деникин)

Прадед после окончания
Военно-медицинской Академии

Прадед Исидор Михайлович (Израиль Менделевич) Шлаин — личность почти легендарная в нашей семье. Родившись в семье кишиневского фонарщика в 1856 году, он сумел закончить Императорскую Военно-медицинскую Академию в Санкт-Петербурге и во время Первой мировой войны смог дослужиться до генеральского чина в царской армии (что соответствовало по Военно-медицинскому ведомству чину Статского советника). В Российской Императорской армии известны евреи-генералы — например, герой кавказской войны генерал Гейман, которого граф Воронцов называл храбрейшим офицером армии, или генерал, герой войны с турками Гершельман. Но они приняли христианство, а уникальность случая с моим прадедом в том, что он оставался человеком иудейского вероисповедания. О нем был целый ряд статей в израильской русскоязычной прессе.

Я часто задаю себе вопрос: почему он не крестился? Ведь это наверняка помогло бы ему в условиях царской России сделать еще большую карьеру, да и человек он был слабо верующий. Думаю, что он не сделал этого из-за чувства собственного достоинства и присущего ему нонконформизма, не желая торговать ради карьеры такими понятиями, как национальная идентификация и вероисповедание предков.

Я сам с пониманием отношусь к людям, которые сменили веру в результате внутренней потребности, или вследствие духовных исканий, или, как историк Е.В. Тарле, из-за страстной любви к религиозной православной девушке, но делать это в целях приспособленчества или карьерной выгоды, по-моему, унизительно, хотя в таких вопросах я никому не судья и у каждого свои приоритеты в жизни.

Как ему удалось поступить в Императорскую Военно-медицинскую Академию, я не знаю, но знаю, что при Александре Втором (великом царе-реформаторе) было разрешено определенному числу лиц иудейского вероисповедания там учиться с обязательством 15 лет отдать службе в армии.

Какое-то время, учась в академии, он снимал квартиру, которую до него снимал народоволец Игнатий Гриневицкий, взорвавший Александра Второго во имя «светлого будущего».

Начав служить в одном из Абхазских полков, он по долгу службы исколесил все восточные окраины Российской Империи. Служил в Забайкальском крае (дед родился в Нерчинске, знаменитом своей каторгой), Западной Сибири, Туркестане. Служил он в основном в частях Терского казачества, Забайкальского казачества (быт которого показан в фильме «Даурия»), Западносибирского казачества. В составе российского экспедиционного корпуса прадед участвовал в подавлении Боксерского восстания в Маньчжурии в 1900-1902 году (восстание происходило в основном в Пекине и Маньчжурии против иностранцев и отличалось дикой жестокостью; символом восставших был кулак — отсюда и название. Подавлялось восстание коалицией восьми держав).

Казачий полк, в котором служил прадед, дислоцировался в ужасной дыре. Тоска была такая, что прадед беспрерывно «крутил» единственную свою музыкальную пластинку. Его денщик думал, что он сошел с ума. За время службы прадед пересекался с рядом казачьих деятелей будущего Белого движения. Он служил в одном полку с Борисом Анненковым, будущим генералом, атаманом Сибирского казачества. По рассказам прадеда, был он милейшим и храбрейшим человеком, чуждавшимся женщин; во время гражданской войны, видимо, сошел с ума и творил ужасные зверства по отношению к мирному населению. По неподтвержденным слухам, тайно расстрелял семьи офицеров, ушедших с ним в Китай. Был пойман китайцами, выдан большевикам и расстрелян. Известен по картине Иогансона «Допрос коммунистов».

Прадед познакомился в городе Джаркенте Семиреченской области и с будущим Донским атаманом, генералом и писателем Петром Красновым (Краснов не поддержал Деникина в его походе на Москву, считая, что его цель — самостийность Дона и жестоко за это поплатился. Во время Второй мировой он присоединился к немцам и впоследствии был пленен и выдан англичанами России. Повешен в Лефортовской тюрьме).

Какое-то время прадед служил в артиллерийском батальоне, и дед рассказывал, что русские офицеры-артиллеристы были интеллигенцией армии. Вообще, в то время русская артиллерия была сильнейшей в мире. Прадед был человеком либеральных взглядов, как и почти вся российская интеллигенция. В молодости он увлекался Писаревым (сочинения Писарева переписывались от руки), а в старости симпатизировал А.Ф. Керенскому ¹⁾.

Прадед, по отзывам людей, его знавших, был смелым человеком и боялся только своей жены. Женился он поздно на женщине намного моложе его, обладавшей сильным и властным характером (по отзывам, красивой, в нее был влюблен Генерал-губернатор Благовещенска, хотя по фотографиям я ее красивой не нахожу), третировавшей мужа, особенно когда он стал стариком. Прадед жаловался своему маленькому внуку (моему отцу), что бабушка его обижает. Прабабка Бальбина Исааковна происходила из Вильно и была центром семьи, дети крутились возле властной матери, как это часто бывает в жизни. Она прожила очень долгую жизнь, почти на четверть века пережив мужа, и умерла в год моего рождения.

Перед Первой мировой войной семья жила в русской крепости Верный, ныне город Алма-Ата. Жили, судя по фотографиям, неплохо: служанка с ребенком на руках и часовой на входе у дома… Удивительный факт: во время еврейских праздников командир полка приходил к ним и поздравлял прадеда и его семью. В отпуск прадед с женой ездил на воды в Германию, а однажды совершил поездку в Венецию. Рассказывал, что от каналов шла невыносимая вонь.

(Взято из Википедии)

Прадед перед Первой Мировой войной

Когда началась Первая мировая, прадеду уже было под шестьдесят, но он пошел на передовую. Воевал в Галиции, на австро-венгерском фронте. Награжден был орденом Св. Станислава 2 степени, а указ о награждении орденом Св. Анны 3 степени «Мы Николай Вторый… в воздаяние отлично-усердной службы…», полученный прадедом еще до войны, висит у меня на стене в рамке, как семейная реликвия (на фотографии виден с левой стороны груди). Сохранился также его нагрудный военно-медицинский знак, который хорошо виден на фотографии с правой стороны груди. Генеральское звание он получил во время боевых действий. По семейным рассказам, после блестяще проведенной эвакуации раненых под огнем противника, во время стремительного прорыва австро-немецких войск. Я думаю, что речь идет о Горлицком прорыве 1915 года. К сожалению, фотографий того периода не сохранилось. В 1916 году прадед был участником знаменитого Брусиловского прорыва. Участвовал во взятии городов Коломыя, Чертков, Станислав (Ивано-Франковск), в боях в Карпатах, под Шумлянами.

После того как Россия вышла из войны, в 18-м году прадед возвращался с фронта и был задержан в Ташкенте. Его чуть не убили «революционные» солдаты. Увидев генеральскую форму, закричали: «анерал!» Его спасло то, что один из солдат признал в нем врача и сказал: «да это же дедушка-дохтур». После этого прадед был мобилизован в Красную Армию и назначен старшим врачом первого советского пехотного полка и Ташкентской крепости. Семья вскоре присоединилась к нему в Ташкенте.

В январе 1919 года в тридцатиградусные морозы в Ташкенте вспыхнул мятеж во главе с военным комиссаром Туркестанской Республики Константином Осиповым (бывшим прапорщиком Императорской армии). К мятежу примкнула часть рабочих-большевиков, недовольных присланным из Москвы начальством, бывшие царские офицеры, гимназисты и даже сын Великого князя Николая Константиновича Александр (Искандер). Сразу было расстреляно практически все большевистское правительство — 14 комиссаров (все знают об убиенных 26 бакинских комиссаров, но были и ташкентские). Подавление восстания возглавил комендант Ташкентской крепости левый эсер Иван Белов. В крепости находились вооруженные бывшие венгерские военнопленные и левые эсеры. Во время восстания прадед неизменно находился в крепости в качестве старшего врача, рядом с Иваном Беловым. В семейном архиве хранится характеристика, данная прадеду Иваном Беловым. Восстание было подавлено, но Осипову с отрядом удалось бежать, прихватив золотой запас республики. Судьба Осипова осталась неизвестной. Иван Белов стал видным военачальником Красной Армии и в 38-м году был расстрелян в результате сталинских репрессий.

После окончания Гражданской войны прадед продолжал работать в Ташкентской больнице и, видимо, был очень популярным врачом. Когда он умер в 1927-м году, фактически на дежурстве, от сердечного приступа (его привезли домой уже умирающего, он бредил и рвался на работу), то ему были устроены грандиозные похороны — 50 венков. В семейном архиве хранится телеграмма моему деду о смерти отца с описанием его похорон. Хранится также некролог, опубликованный в ташкентской газете, где говорится о 43 годах беспрерывной службы и в котором присутствует совершенно непонятная в настоящее время фраза: «Сорок три года он высоко держал знамя врача-бессребреника, оказывая помощь тому, кто только в ней нуждался».

На переднем плане семейной фотографии маленький мальчик с длинными волосами на трехколесном велосипедике: это мой дед, о нем рассказ впереди. Еще в семье прадеда воспитывался его племянник Александр — очень яркий молодой человек, окончивший гимназию с серебряной медалью (она юбилейная в честь трехсотлетия царского дома Романовых и хранится, как реликвия, в нашей семье).

Юбилейная серебряная медаль окончившему гимназию с надписью «преуспевающему»

Он рано увлекся политикой, стал большевиком и сгинул в песках гражданской войны. Судьба его неизвестна. Дед очень его любил и в честь него назвал моего отца. Незадолго до эмиграции в Израиль я посетил Алма-Ату, где жила моя двоюродная тетка Оксана Львовна Лейбина (дочь профессора Льва Лейбина), известный патологоанатом, заведующая кафедрой. Так уж сложилась судьба, что Оксана получила квартиру в новом доме, по соседству с местом, где был дом семьи Шлаин (во время моего приезда на этом месте располагался магазин «Россия»). Даже сохранились дубы на перекрестке Джамбула и Ленина, посаженные еще дедами. Мы ходили по тем местам, по которым ходили мои предки, нашли здание, где размещалось офицерское собрание и в котором часто бывал мой прадед.

Дом семьи Шлаин в г. Верный (Алма-Ата)

Интересны судьбы дочерей прадеда.

Старшая — Анна (красавица с длинными волосами на фотографии) — окончила женскую гимназию в 1912 году и была послана родителями за границу. Она совершенствовала языки и музыкальное образование в частных школах Женевы, Мюнхена, Парижа. Вернувшись в Верный (Алма-Ата), она вышла замуж за очень незаурядного человека — будущего профессора Льва Лейбина, который был видным ученым в области ветеринарии (окончил Варшавский ветеринарный институт), а также одним из основателей Казахского Государственного зооветинститута (ныне — Cельскохозяйственная академия), его труды были переведены на иностранные языки. Он был внуком Соломона Лейбина, известного фотографиями Достоевского в ссылке в Семипалатинске (персонаж Соломона Лейбина появляется в прекрасном сериале «Достоевский») и сыном Абрама Лейбина, основателя известной фотографической фирмы «Лейбин и сыновья». О политических взглядах профессора Льва Лейбина можно судить по такому эпизоду: мой отец, будучи еще мальчиком, с восторгом рассказывал о посещении музея Ленина, и что он видел его кепку и т.д. и т.п., на что Лейбин участливо спросил: «Не было ли там использованной туалетной бумажки?» Умер Лев Лейбин в 37-м году внезапно от бруцеллеза (болезни скота, передающейся человеку), которым он всю жизнь боялся заразиться; ему было немного за сорок. Думаю, что с такими взглядами он все равно не пережил бы сталинских репрессий. Его брата (одного из семи, самого непутевого) я знал лично, он приезжал к нам в гости глубоким стариком и рассказывал, что знал командарма Фрунзе еще до революции. Они по пьяной лавочке били кому-то морду, а будущий министр Туркестанского правительства (имени не помню) лупил кого-то на лестнице снятым сапогом по голове; знал он и Фурманова (автора Чапаева) — считал его подонком и рассказывал, как он после революции в красных лампасах разъезжал с бабами на тарантасе. Та еще была компашка!

Средняя дочь прадеда (черненькая кудрявая девочка на фото) вскоре умерла от косившей в то время детей дифтерии.

Судьба младшей дочери Лизы (на фото вверху она на руках у служанки) сложилась драматически. Она закончила один из провинциальных институтов Благородных Девиц. Когда семья после революции оказалась в Ташкенте, у нее появился жених — брат моей бабушки Лазарь. Однажды к Лизе подошла цыганка и предложила погадать. Лиза согласилась и цыганка предсказала ей, что она не выйдет за жениха, который у нее есть, а в город приедет большой человек и она станет его женой; что поначалу она будет счастлива, а затем случится большая беда, и только под конец жизни она обретет покой. Это предсказание сбылось абсолютно.

Действительно, скоро в Ташкент прибыл в пока «почетную» ссылку крупный партийный работник Иосиф Краскин. Он входил в ближайший круг Троцкого. Краскин был назначен замом главного редактора газеты «Правда Востока» и по совместительству зам. зав. ОРГО Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б). Это был человек маленького роста, железных убеждений и стального характера — его невозможно было сломать. Лиза познакомилась с ним и влюбилась. Они поженились, и у них родилась дочь Ада (моя любимая тетя). В 24-м году мой дед спросил Краскина: «А кто такой Сталин?» Ответ был лаконичен: «Бандит с большой дороги». В 27-м году его арестовали, и он прошел все круги сталинского ада: Соловки, Воркута и расстрел в 38 году. Лизу с маленькой дочерью неоднократно арестовывали (29 ночных допросов) и отправляли в ссылку на север. Лиза прожила долгую жизнь и обрела покой только в старости, в кругу семьи.

Теперь эта ветвь нашей семьи во главе с моей троюродной сестрой Таней Заборовой живет в Германии. Таня по отцу является двоюродной сестрой знаменитого художника Бориса Заборова.

Дед и бабка по отцу

«Мне следовало бы раньше догадаться,
что такой человек, как она, — человек
с глубокой внутренней уверенностью в себе,
проистекающей из того, что он сделан целиком
из одного куска, а не составлен из лоскутов,
обрывков и старых шестеренок, скрепленных
ржавой колючей проволокой, бечевками и
слюнями, как большинство из нас…»
(Роберт Пенн Уоррен «Вся королевская рать»)

Дед Михаил Исидорович Шлаин и бабушка Сарра Мееровна Шлаин-Рудницкая были людьми удивительно цельными. Человеческая цельность не приобретается путем жизненного опыта, тяжелых испытаний, раздумий - это то, что дается с рождения. Дед был человеком умным, очень честным и мужественным, никогда не был приспособленцем и прожил жизнь очень достойно, хотя жизнь его сложилась очень непросто, и в ней было много всякого…

Бабушка в гимназическое время

Бабушка обладала какой-то абсолютной добротой и благожелательностью, не было, наверное, человека, которому она не посочувствовала бы, не пожалела. Прожив жизнь, я понял, что доброта это и есть высшая мудрость, и это от бога. Добрые люди счастливее злых. И еще бабушка была очень наивной, и ее очень легко было обмануть, чем и пользовались жулики. Только наивный человек мог пойти в НКВД хлопотать за арестованного соседа, рассказывая, какой он замечательный гражданин (хотя большинство за километр обходило членов семьи арестованных) — она даже не понимала, насколько это опасно. Самое удивительное в этой истории, что соседа отпустили, и можно представить, как он был благодарен бабушке. Она обладала какой-то силой положительного воздействия на людей своим удивительным женским шармом и искренностью; некоторые знакомые за глаза называли ее «француженкой». Происходила она из буржуазной семьи: ее отец был директором фабрики в Ташкенте. Судя по всему, у нее было много поклонников.

В 1916-м году в Средней Азии вспыхнуло восстание местного мусульманского населения «газават» в ответ на царский указ о мобилизации «инородцев» на тыловые работы. Вырезались семьи русских переселенцев. Семьи казаков были без мужчин, так как те были на фронте, и поэтому жертвами стали женщины и дети. На время даже была прервана связь с Ташкентом и Верным. Когда в Ташкенте поползли слухи о возможных погромах, то мать моей бабушки спросила молочника-узбека, который много лет приносил им молоко, спрячет ли он их, если начнется «газават», но тот ответил, что первым зарежет! К счастью, восстание было подавлено и возвращавшиеся с фронта казаки беспощадно мстили за свои семьи.

Бабушка всю жизнь проработала корректором в различных газетах, в том числе, и в «Красной Звезде» — центральной армейской газете — и чуть было не поплатилась, когда вместо слова «всенародный» было напечатано «вненародный» (похожая ситуация показана в фильме Тарковского «Зеркало»). Она очень любила театр и оперу и водила туда меня по мере возможности. Именно благодаря ей я прослушал многие классические оперы в исполнении артистов Большого театра и до сих пор сохранил любовь к классической опере.

В деде и в его поведении был какой-то внутренний аристократизм, он совершенно не переносил, когда рассказывали неприличные анекдоты в присутствии женщин или детей, терпеть не мог, когда грязно говорили о какой-нибудь женщине. Он никогда не сквернословил. В семье не принято было говорить о болезнях и сюсюкать с маленькими детьми, хотя детей он любил и, будучи начальником военного госпиталя, никогда не отказывал родителям, просящим дефицитные лекарства для детей, хотя это и был должностной проступок, особенно в военное время. Для него всегда высоко значило понятие чести — видимо, сказалось то, что он вырос в среде царских офицеров. Дед рассказывал, что если в присутствии офицера оскорбляли женщину, то он был обязан применить оружие, иначе его выгонят из полка. Однажды в полку, где служил прадед, был ужасный случай: офицер шел под руку с дамой, а идущий им навстречу забулдыга грязно выругался — офицер застрелил его.

В старости, если умирал кто-то из его сослуживцев, дед обязательно приходил на похороны. Я его отговаривал: «Ты плохо себя чувствуешь, простудишься (он страдал хронической пневмонией)». Он всегда отвечал: «Положение обязывает». Не было человека в моей жизни, который оказал бы такое влияние на меня, как дед. Когда в сложных случаях я размышляю, как поступить, то всегда думаю, что бы сказал мой дед.

Как я уже писал, он родился в Сибири в Нерчинске и всю свою жизнь любил морозы. И так судьба распорядилась, что он умер в Крещенский мороз. И еще он очень любил лошадей, поскольку вырос в казачьей среде. В молодости он делал полную джигитовку. Кроме того, он отлично стрелял и позже, после революции, имел диплом «Ворошиловского стрелка». Дед окончил гимназию в г. Верный. Судя по всему, он учился средне и один раз оставался на второй год из-за немецкого языка. Вообще языки — это проклятие нашей семьи по мужской линии. Ни я, ни мой отец толком никакого другого языка, кроме русского, не освоили, да и тот я стал забывать и, наверное, скоро буду разговаривать только жестами.

Однажды, во дворе гимназии, дед встретился с православным священником, преподавателем Закона Божьего, от уроков которого дед как еврей был освобожден. Тот неожиданно заговорил с дедом на иврите. Дед, естественно, ничего не понял, и священник сказал ему: «Стыдно не знать родного языка!» В те времена среди русской либеральной интеллигенции было распространено презрительное отношение к служителям культа: считали их ретроградами, пьяницами. Были и такие, но были среди них и люди широко образованные, искренне верующие, и многие стойко приняли мученическую смерть и лагеря во времена большевистского безумия.

В 1911-м году город Верный перенес землетрясение (у нас дома хранился целый альбом фотографий, посвященных этому событию), и дед с мальчишками сразу побежали к гимназии с надеждой, что она развалилась. В 1913-м году в честь трехсотлетия Дома Романовых в г. Верном были сформированы потешные казачьи полки из подростков-казаков для участия в празднествах и демонстрации вольтижировки. Они были отправлены в Санкт-Петербург, и с ними поехал и мой дед. На празднествах дед видел царскую чету и был удивлен непрезентабельным видом царя (маленький, рыжий!), но впечатлен красотой царицы.

После окончания гимназии дед поступил в Императорский Николаевский Саратовский университет (к которому был приписан Туркестанский край) на медицинский факультет. Как на сына боевого офицера, на деда не распространялась шестипроцентная норма приема для лиц иудейского вероисповедания.

В университете заведовал кафедрой госпитальной хирургии знаменитейший русский хирург С.И. Спасокукоцкий, делавший в то время половину операций на желудке в России. Дед мой слышал его лекции и презентации. В Саратовском университете также начинал свою научную деятельность будущий академик Н.И. Вавилов. Дед рассказывал о той солидарности и демократизме, которые царили в тогдашней студенческой среде. Было стыдно появиться на занятиях в новой куртке или подъехать на извозчике к университету — в знак солидарности с бедными студентами. Однажды на студенческом митинге прозвучало оскорбительное слово «жид», и тут же выскочил студент-грузин с пистолетом и заорал, что пристрелит обидчика. Очень высоко стояло понятие профессиональной этики. Будучи студентом, дед стал ощущать боли в области сердца. В это время в город приехал известный профессор, врач-кардиолог. Дед записался к нему на прием. Тот его обследовал, дал предписания, и в конце приема дед предложил ему деньги. Разразился скандал: «Вы, врач, смеете предлагать деньги коллеге!» Дед говорил, что готов был провалиться сквозь землю.

Дед в студенческие годы

Дед был очень красив и до женитьбы имел много романтических приключений. Однажды он даже был вынужден выпрыгнуть из окна, когда неожиданно явился муж его пассии (классическая ситуация!) Однако, насколько мне известно, после женитьбы он был верен бабушке. Помню, когда я мальчишкой ходил стричься, то парикмахерши обсуждали, какой красавец был мой дед: городок был маленький и все знали всех. Последние годы учебы в университете попали на время революции и начало гражданской войны. Дед ухитрился переболеть всеми видами тифа из-за постоянного контакта в клинике с больными.

После университета его насильно мобилизовали врачом в Красную армию и отправили в Среднюю Азию на борьбу с басмачеством. Дед рассказывал, что боев было мало, но потери огромные - армия вымирала от малярии. Заболел малярией и мой дед и многие годы потом он страдал от рецидивов. Так он поневоле и остался в армии, хотя и не хотел этого. Фактически он пошел по стопам своего отца и к концу своей военной карьеры дослужился до чина полковника медицинской службы. Дед очень любил рассказывать еврейские анекдоты, и однажды два фельдшера-еврея написали на него донос, обвиняя в антисемитизме. В тридцатых годах дед был переведен в Москву и служил в Управлении механизации и моторизации РККА под началом Василия Тимофеевича Вольского, будущего генерал-полковника танковых войск. Деда и генерала Вольского связывала крепкая дружба. В семейном архиве хранится портрет Вольского, подаренный им самим. Хочу сказать несколько слов о генерале Вольском отдельно ²⁾.

Какое-то время дед служил в танковой части под Нарофоминском, впоследствии ставшей Кантемировской дивизией. Во время маневров в Белоруссии он оказался в одном из еврейских местечек и его поразила жуткая нищета, когда в качестве туалета использовался мостик через речку. Во время Финской войны эта танковая часть понесла огромные потери. Финские снайперы стреляли по бензобакам. Погиб и преемник деда на его посту.

В 36-м году деда перевели в Подмосковье, в военный гарнизон, который впоследствии получил название Чкаловский и потом стал первым городком космонавтов и местом, где жил Гагарин (я его помню!) Дед стал начальником медицинской службы и создателем Чкаловского военного госпиталя. Он знал ведущих асов военной авиации, дружил со Степаном Супруном — первым дважды Героем СССР. Тот привез деду из Парижа бритвенные лезвия фирмы «Жилет» с портретом усатого человека на обертке. Они долго хранились у меня как память. Семья Супруна до революции эмигрировала в Канаду, но сам Супрун в 1925 году вернулся в Россию. Говорил деду, что до сих пор думает на английском. Он погиб в самом начале войны, немцы прекрасно его знали и явно охотились за ним. Дед по долгу службы присутствовал на встрече Валерия Чкалова, когда тот возвращался на местный аэродром после триумфального перелета в Америку. У меня хранится пропуск на эту встречу.

Дед рассказывал, что неожиданно возле него остановилась машина и из нее вышли Ворошилов и Сталин, маленький и рябой. Дед сожалел, что у него не было оружия, а то пристрелил бы гада. Не мог он простить ему судьбу сестры Лизы. Как начальник медицинской службы он провожал в последний полет экипаж Сигизмунда Леваневского, который должен был долететь до Аляски через Северный полюс. Самолет бесследно исчез. Дед говорил, что самолет был перегружен подарками.

В семье деда часто жила (когда арестовывали ее мать) его племянница Ада — дочь врага народа. Дед, как советский офицер, очень рисковал, на него писали доносы и вызывали в политотдел, но он на все это плевал. Однажды, при очередном аресте сестры, он открыл дверь и, увидев на пороге племянницу с вещами, моментально все поняв, схватился за голову и воскликнул на весь подъезд: «Когда же он сдохнет!» — имея, конечно, в виду усатого головореза. Он утверждал, что его не посадили только потому, что он был человеком смелым, и что трусость притягивает несчастья. Не думаю, что он стопроцентно прав, но в этом утверждении есть доля истины. Однажды один из офицеров НКВД стал от него требовать какие-то сведения, как от начальника медицинской службы — дед категорически отказался и заявил, что не обязан это делать, чем неожиданно вызвал уважение. Этот офицер после войны подарил ему альбом трофейных пластинок (фирмы «Голос хозяина» — с собакой, смотрящей в микрофон, на наклейках) с оперной и симфонической музыкой. Позже этот офицер застрелился, не выдержав, видимо, мук совести. Везде попадались люди, даже в таких учреждениях! Альбом с пластинками хранился у нас до самого отъезда в Израиль.

В первых числах мая 1937 года дед был по делам в Центральном военном госпитале и увидел там человека, сидевшего в коридоре, глубоко задумавшегося, с опущенной головой — это был маршал Тухачевский незадолго до ареста и последующего расстрела. Во времена дела врачей и последовавшей антисемитской кампании дед был вынужден уйти из армии на пенсию: он говорил, что обстановка была настолько ужасной и унизительной, что, если бы у него не было семьи, то он застрелился бы. В марте 1953 года дед услышал по радио бюллетень о болезни вождя. Услышав о дыхании Чейн-Стокса он, как врач, моментально понял, о чем идет речь, и в одном нижнем белье прибежал в комнату отца с криком: «Cдыхает!!»

Дед в послевоенные годы

На пенсии он подрабатывал врачом в близлежащих санаториях, но жаловался, что жить стало скучно. В старости его нашли друзья по гимназии в Верном, дети ссыльных поляков: два брата и сестра (я хорошо их помню). Это были первые иностранцы, которых я видел. Один брат, высокий худой, в черном берете, а второй — коренастый, с характерными «польскими» усами. Они приехали из Польши, где жили долгое время. Если я не ошибаюсь, их фамилия Комаровские. Они были участниками Варшавского восстания против немцев, рассказывали, как молодежь с голыми руками шла на танки и возмущались, что Красная армия их не поддержала.

За несколько лет до смерти деда его нашел двоюродный брат по матери, Давид Кроль. Он до войны жил в Вильно (по существу, еврейском городе), был сионистом, входил в организацию Владимира Жаботинского «Бейтар» — они нанимали греческие корабли и везли в Палестину оружие, и там Давид Кроль познакомился с будущим премьер-министром Израиля Бен Гурионом. В начале Второй мировой войны Давид стал капралом польской армии. После поражения загремел в сталинские лагеря. Вся его семья: отец, мать, молодая жена — были расстреляны немцами и как рассказывали, труп отца долго лежал неубранным возле синагоги. В лагере, сумев уже устроиться на «придурочью» должность на кухне, он неожиданно получил открытку из Израиля: «Где ты, дорогой друг?» и загремел на общие работы. Выйдя из лагеря, он поселился в Ижевске, вновь женился — на русской женщине (директоре фабрики). Она его обожала и после его смерти писала трогательные письма моей бабушке… Давид Кроль был мужественно обаятелен (настоящий мужик!), носил усы, которые носят израильские пионеры («сабры»), и очаровал всю нашу семью; говорил, что отдыхает у нас, потому что никто не говорит о болезнях. Мечтал умереть в Израиле, но судьба распорядилась иначе. Дед мой под его влиянием изменил свое мнение об Израиле, хотя ранее относился к сионистам плохо. Говорил, что знал их в студенческие годы, и они были ему не симпатичны узостью взглядов и национализмом.

У деда был врожденный художественный вкус. О Булгакове я знал задолго до того, как его стали печатать. Дед обожал МХАТовские «Дни Турбиных», и когда спектакль возобновили — сначала в театре Станиславского, — сразу повел меня туда и был очень разочарован уровнем игры. И действительно: на первый план выходил Евгений Леонов в роли Лариосика. Вообще, он любил фильмы и книги, связанные как-то с Царской и Белой армиями: «Поединок» Куприна, «Тихий Дон», «Сорок первый», «Адъютант его превосходительства» — и ненавидел советские комедии с Любовью Орловой. Смерть деда была для меня большим ударом. Умер он от инфаркта в созданном им госпитале. Тело для прощания было выставлено в гарнизонном Доме офицеров. Я не мог заставить себя зайти внутрь и увидеть его мертвым, хотя уже был студентом. Ходил кругами возле здания…

Примечания:

¹⁾ На Керенского было возведено много напраслины. То что он бежал, переодевшись в женское платье, — абсолютная ложь. Просто первое демократически избранное правительство в России не имело никаких шансов просуществовать долгое время. Страна была не готова, и не готова и по сей день из-за менталитета, исторических и географических особенностей; и западноевропейские политические рецепты в России не работают. Другое дело, что Керенский излишне обольщался восторгами толпы, и ему не доставало здорового политического прагматизма и цинизма. Михаил Зощенко в повести о Керенском писал, что ему не хватало тех качеств, которые были у Оливера Кромвеля. Когда к Кромвелю пришли и попросили выйти на балкон, чтобы посмотреть, какое огромное число людей пришло его приветствовать, то тот ответил, что их будет еще больше, когда его поведут вешать.

²⁾ Василий Тимофеевич Вольский был самородок, начинал он простым красноармейцем, а 37-38-х годах был военным атташе в Италии, где ухитрился раздобыть чертежи секретнейшего танка-амфибии. По возвращении на родину почувствовал вокруг себя вакуум и понял, чем ему это грозит. Он явился к своему армейскому руководству, стукнул кулаком по столу и сказал: «Либо сажайте, либо дайте работу!» — и его назначили заместителем начальника танковой академии. Фигура его и вклад в победу над фашизмом остались в тени, а ведь именно его танковый корпус замыкал Сталинградское кольцо, пройдя с боями более 200 километров, и сумел героически отстоять его во время мощного контр-прорыва извне танками генерала Гота. Почему он остался в тени? Причины две: первая — он умер сразу после войны от туберкулеза почек и на пире победителей ему не досталось почетного места, и вторая — то, что результатом чуть не случившейся деблокации Сталинградского котла Готом была крупная стратегическая ошибка Сталина, отказавшегося укреплять этот участок фронта, несмотря на донесения Жукова о незащищенном участке протяженностью 170 километров во внешнем кольце, особенно в районе хутора Верхне-Кумский. Сталин настаивал на скорейшем уничтожении окруженной группировки. В декабре 42 года генерал Гот двинул ударную танковую группировку до 600 танков в прорыв. Немцы имели шестикратный перевес над потрепанными в боях танковым корпусом Вольского и стрелковыми частями генерала Г.Ф. Захарова. Шесть дней до подхода основных сил наши части стояли насмерть, потеряв почти весь личный состав, причем Вольский противопоставлял танковым силам вермахта блестящую тактику, основанную на контратаках. С течением времени эти события стали замалчиваться в угоду сталинской версии и честолюбивым интересам некоторых именитых военачальников.

(Часть 2 читайте здесь)

На странице «Наши авторы» вы можете найти ссылки на другие публикации Владимира Шлаина.

(Мария Ольшанская)