Александр Любинский

Лорелея

В 182… году, в Дюссельдорфе, в гостиной советника фон Ш. собралось несколько человек. Кроме хозяина и хозяйки, у камина расположились — их старый друг граф С., пожилая пара, (соседи по имению советника фон Ш., прибывшие в Дюссельдорф по делам и остановившиеся в его доме), а также молодой адвокат Ф. — весь день он провел вместе с советником за разбором бумаг, а когда настал вечер, госпожа советница, известная своим добрым сердцем, пригласила его отужинать и скоротать вечер с друзьями дома.

Хозяин, дабы занять гостей, предложил рассказывать по кругу необычные истории, приключившиеся с ними. Предложение было воспринято без особого энтузиазма, и лишь адвокат Ф. поддержал советника. Все выразили живейшее желание выслушать адвоката, и он начал:

«Несколько лет назад по пути в Грац меня застигла в дороге непогода. К ночи поднялся ветер, и когда коляска въехала на постоялый двор, буря уже бушевала вовсю. В небольшой, с низким закопченным потолком зале, куда провел меня хозяин, находилось несколько человек, как и я, застигнутые в пути ненастьем. Я сразу же обратил внимание на молодого человека, одиноко сидевшего у двери: у него было выразительное подвижное лицо, выдававшее нездешний темперамент. Но особенно меня поразили его длинные нервные пальцы, беспокойно теребившие ворот дорожного плаща. Он поднял на меня глаза. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга.

Я кивнул головой — он поднял руку и жестом пригласил меня сесть рядом с собой…

Надо ли вам объяснять, сколь многое решается в такие секунды: бывает, взгляды скрещиваются, словно гибкие шпаги, или устремляются друг к другу, как голубки. Но здесь было ни то, ни другое. Мною овладело странное состояние… Словно я уже знал этого путешественника много лет… Или образ его пригрезился мне? Может быть, и он ощутил нечто подобное, потому что посмотрел на меня с нескрываемым любопытством.

— Не встречались ли мы в Геттингене? — спросил он с живостью, изобличавшей еще очень молодого человека.

— Нет, — отвечал я. — Мне не приходилось там бывать.

— Странно. Мне ваше лицо как будто знакомо… Но я могу и ошибаться. Впрочем, — сказал он с печальной улыбкой. — Какое это имеет сейчас значенье!

Я предложил ему разделить мою трапезу, но он решительно отказался, заявив, что не голоден, да и всю необходимую еду всегда возит с собой, поскольку не ест некошерное.

— Ах вот оно в чем дело, сударь! — сказал я со смехом. — А я вас, было, принял за итальянца!

— Шутить изволите, — проговорил он, нахмурясь.

По всему было видно, что тема эта ему крайне неприятна.

— Поверьте, —воскликнул я, — у меня уже давно нет привычки заглядывать в чужие тарелки! Бросьте, мы ведь цивилизованные люди.

— И впрямь? — проговорил он, усмехнувшись.

Пальцы его рук на мгновенье сплелись…

— Хотите, я расскажу вам историю, случившуюся со мной? Уверен, вы не станете, после того, как услышите ее, столь бездумно выставлять сей банальный тезис.

Разумеется, я согласился. Он поднял на меня темные, словно подернутые поволокой глаза, и заговорил:

— Я принадлежу к роду древнему и знатному. Среди моих предков — знаменитые раввины, банкиры, врачи… Мой дальний прадед вынужден был бежать из Испании, оставив на разграбление инквизиции все свое состояние. Он обосновался здесь, на этой земле, и вскоре наш род расцвел снова… Мой отец торгует мануфактурой в З., где благодаря своей мудрости и рассудительности стал одним из уважаемых людей города. Когда я изъявил желание отправиться в Геттинген, чтобы изучать право, он не стал противиться, как сделали бы на его месте многие; не стал уговаривать меня продолжать семейное дело. «Что ж, — сказал он, — времена меняются и, может быть, ты прав».

Я сдал экзамены и поступил на юридический факультет. Я жил, снимая комнату, в опрятной маленькой гостинице, и тех сумм, которые ежемесячно присылал отец, вполне хватало на скромное существование. Так продолжалось два года, и вдруг, в один миг — моя жизнь покатилась камнем с горы!

Как-то вечером к гостинице подъехала карета. Я выглянул в окно и увидел две фигуры, направляющиеся к двери. В этот момент она распахнулась, в луче света возникли мужчина и женщина: он — низкого роста, плотный, со шляпой, глубоко надвинутой на лоб, и она — легкая, стройная, с лицом, скрытым под капюшоном… Они вошли в гостиницу, и через несколько секунд я услышал их шаги на лестнице.

Надо вам сказать, что гостиница была приличная. Не из тех, где останавливаются на ночь случайные парочки. Поэтому я не удивился, когда, слегка приоткрыв дверь, увидел на лестнице хозяина со свечой — он почтительно указывал новым постояльцам дорогу. В колеблющемся неверном свете мелькнул передо мной жемчужно-серый плащ, локон светлых волос, выбившийся из-под капюшона… Но лицо ее попутчика я сумел рассмотреть — на какое-то мгновенье оно возникло передо мной: мясистый нос, выпяченный вперед подбородок… Этого было достаточно, чтобы я возненавидел его так, как никого еще ненавидел! Его лицо отпечаталось в моей памяти, и я знал, что отныне оно будет преследовать меня…

Хозяин открыл соседнюю с моею комнату. Они вошли, дверь захлопнулась. Я никогда не отличался особым любопытством, но на этот раз воображение мое разыгралось, ведь дама явно не хотела быть узнанной… Я вышел в коридор, где кроме наших двух комнат находилась еще одна, которая в тот вечер была пуста. Я подкрался к двери и прислушался…

— Какая мерзость! — воскликнула хозяйка дома, и ее прекрасные черты исказилось гневом. — Он подслушивал у двери!

— Но госпожа моя, он ведь был очень еще молодой человек. И его заинтриговала таинственность встречи, — ответил адвокат. — Впрочем, если вам неприятно, я могу не продолжать.

— Нет-нет, пожалуйста! — воскликнул советник фон Ш. — Мы ведь должны узнать, чем закончится история!

Граф С. молчал.

— По отрывочным репликам я понял, что мужчина не сдержал обещание, — продолжал странник. — Но о каком обещании шла речь? Наконец, я уяснил, что дело идет о… ребенке! Да-да, она обвиняла его в том, что вот уже в течение полугода все не может забеременеть. И что мужу, несмотря на принимаемые предосторожности, становятся подозрительны ее слишком частые поездки в город. По-видимому, мужчина попытался силой овладеть ею… «Ты забываешься, — закричала она. — Нет, нет!» Послышался шум борьбы. «Ты все равно никуда от меня не денешься!» — раздался злобный голос. Дверь распахнулась. Я едва успел прижаться к стене. Она промчалась мимо меня разъяренной фурией. Наверно, глаза у нее были как у кошки — она ни разу не оступилась в темноте…

— А что же ее спутник? — спросил я, когда рассказчик замолчал, видимо вновь переживая события той злосчастной ночи.

— Ничего! Он даже не попытался ее остановить. Минут через пятнадцать хозяин пронес ему в комнату поднос с едой, а еще через час он покинул гостиницу.

Я все яснее чувствовал, что судьба этих двоих таинственными, но неразрывными нитями связана с моей… Я двинулся вслед за ним. Полная луна заливала серебряным светом улицу. Он неторопливо шел, что-то напевая и помахивая длинной узкой тростью. К моему удивлению он направился не к центру города, но в тот мерзкий район, где ютится нищета, и подойдя к полуразвалившейся лачуге, трижды постучал в дверь набалдашником трости. Дверь тут же отворилась, и он вошел внутрь…

Было уже около двух часов ночи. Меня била дрожь волнения и усталости. Но я не уходил. Почему? Я ненавидел этого человека, я — завидовал ему! Он был из тех, кому принадлежат все блага жизни, для кого все — положение в обществе, женщины, деньги — столь же естественно как воздух, которым он дышит! И я никогда, слышите вы, никогда не смогу сравняться с ним! Я обречен пробиваться, словно карабкаться в гору по отвесной стене, и мой единственный неверный шаг станет моим последним…

Я ждал. Наконец, он вышел. Я видел, как он остановился на мгновенье, оглядев пустынную улицу. Он уже не напевал. Он быстро шел к центру города, и я едва поспевал за ним. На мое несчастье я споткнулся. Он резко остановился и, обернувшись закричал: «Кто там?» Я поднялся. В это мгновенье, видимо приняв меня за бандита, он, не раздумывая ни секунды, бросился на меня, вытянув, как рапиру, трость. Я сумел увернуться. Но он сделал новую попытку, и я увидел, как на конце трости блеснуло в луче луны лезвие… Уже не помня себя, я схватил первый подвернувшийся под руку камень и что было сил швырнул его… Нападавший находился всего в полуметре от меня. Послышался глухой удар. Незнакомец упал, а я… я бросился бежать! Не помню, как я добрался до гостиницы. Встревоженная служанка впустила меня в дом; я открыл дверь своей комнаты и, не раздеваясь, рухнул на кровать…

Это была ужасная ночь. Я бредил, просыпался, снова забывался тяжким сном… Через день я прочитал в газете, что на барона Т. было совершено нападение. Бандиты едва не размозжили ему голову, но тем не менее жизни барона опасность не угрожает. В кармане его плаща были обнаружены драгоценности, которые бандиты не взяли. А посему полиция считает, что мотив преступления — не банальный грабеж… Ситуация прояснилась, и я мог трезво оценить ее. Прежде всего нужно было подумать о собственной безопасности. Вечером я выехал из гостиницы, сказав хозяевам, что покидаю город, а сам переехал в грязную ночлежку на окраине, где никому ни до кого не было дела.

Итак, вот почему барон был настороже! В кармане у него находились драгоценности. Но ведь он вел себя совершенно иначе, выходя из гостиницы… Не значит ли это, что драгоценности оказались у него в кармане после посещения лачуги? И я вновь отправился туда.

При дневном свете улица была еще отвратительней, чем при свете луны. Я уже подходил к лачуге, когда увидел, что из отворившейся двери вышла женщина, и по торопливо-грациозной походке, по этой прядке, выбившейся из-под капюшона, я понял, что это — она! Я остановился в растерянности. Я не знал, что предпринять! А между тем подъехала коляска, по-видимому, ждавшая ее за соседним углом, женщина вскочила в нее и скрылась из глаз.

Не знаю, сколько времени я простоял, глядя ей вслед… Наконец, я вспомнил о цели своего путешествия и уже более не раздумывая, направился к лачуге. Войдя в нее, я увидел старика-еврея, сидевшего за облупившейся конторкой, всеми повадками напоминавшего ростовщика. Молча я подошел к нему, и положив перед ним на стол три золотых — полуторамесячное свое содержание — попросил назвать имя прекрасной незнакомки. Глаза старика вспыхнули. «Вы расточительны, — проговорил он, и быстрым движением схватив одну из монет, поднес ее к глазам. — Да и зачем вам лишние неприятности? Сегодня здесь уже была полиция». Я молчал. Он вновь, уже более внимательно оглядел меня с ног до головы.

— Послушайте, молодой человек, — сказал он более мягко. — Поверьте моему опыту — не вам гоняться за такими дамами, не вам навещать этот дом…

— Я вам плачу! — вскричал я. — Что же вам еще нужно?

С легким звоном одну за другой он бросил монетки в ящик конторки.

— Хорошо же, — сказал он, — я скажу… Вам ведь до нее все равно не добраться.

И он назвал имя… Да, конечно, я знал его! Ее муж, престарелый сановник, занимал важный пост, а их фамильный особняк украшал одну из площадей города.

— Но что она делает в этой лавке? — воскликнул я.

— То же, что и остальные, — отвечал ростовщик.

— Она нуждается в деньгах?

— Она нуждается в своих драгоценностях.

И помолчав, добавил:

— Похоже, они были заложены без ее ведома. Барон Т. — игрок.

Не говоря более ни слова, ростовщик скрылся за тяжелой занавесью, перегородившей надвое комнату, а я вернулся в свою ночлежку…

Я понимал, что мне нужно как можно скорее бежать из города. Ведь если полиция следит за домом ростовщика, она вот-вот нагрянет сюда! Но я и не думал уезжать. Мною овладело необычное чувство… Все, что я совершал с этого мгновенья, я делал словно механически; я будто глядел на себя со стороны, изумляясь, но не смея перечить. Может быть, именно это состояние и зовется вдохновением?

Я достал письменный прибор и единым духом написал письмо госпоже советнице Н. Я не знал почти ничего. Или, может быть, знал уже слишком много… Я хотел дать ей понять, что мне кое-что известно. Более того, я могу ей помочь выпутаться из весьма затруднительного положения… Какого? Я не пояснял. Я намекал, что она имеет дело с человеком, влюбленным в нее, и даже живописал ее грациозно-стремительную походку… Я просил о встрече, умолял о встрече! Письмо было восторженно-сумбурным и тем не менее таило скрытую угрозу. «Каждый день в течение недели с десяти до одиннадцати часов утра я буду ждать вас в кофейне, что на углу Рыночной площади». Так завершалось мое послание.

Я вышел на улицу, поймал мальчишку, и вручив ему письмо, попросил незаметно передать его советнице. Через несколько часов мальчишка вернулся, сообщив, что смог незаметно вложить письмо ей в ридикюль, когда она в толпе выходила из церкви. Я вручил ему монетку, чему он был несказанно рад, и стал ждать…

Прошла неделя. Я напрасно являлся на место встречи — она не приходила… А между тем город вдруг утратил свой привычно-благочинный облик: начался ежегодный карнавал студенческих братств, улицы наполнились «вандалами» и «тевтонцами» в шлемах, украшенных рогами. Они пили, буянили, били стекла в домах университетских преподавателей, задирали жителей, и те предпочитали отсиживаться дома.

Я уже не надеялся получить ответ и в отчаянии был готов навсегда покинуть город. Тем не менее, я решился в последний раз отправиться в кофейню, и дабы не подвергаться риску быть узнанным и избитым за свой слишком длинный нос, водрузил на голову жестяной шлем с рогами и надел на лицо черную маску.

…Она была там. Она ждала меня! Я узнал ее сразу по жемчужно-серому плащу, в котором она пришла в гостиницу той ночью. Она стояла у прилавка, словно выбирая сорт кофе. Я подошел к ней. Она подняла на меня свои прекрасные глаза. Она была так хороша, что на мгновенье я утратил дар речи… «Вот, я пришел…», — только и смог вымолвить я.

В ее лице не дрогнул ни один мускул. Она положила ладонь на сгиб моей руки и кивнула головой в сторону двери. Мы вышли из кофейни. Улица была пуста. Лишь «вандалы» и «тевтонцы» с гоготом проносились мимо нас. Все так же, не говоря ни слова, мы свернули за угол, прошли один безлюдный переулок, другой… Наконец, она подозвала извозчика, и когда мы скрылись под полумраком полога, назвала адрес… Я не знал этой улицы. Я попытался заговорить, но она снова молча сжала мою руку.

Мы ехали долго. Наконец, коляска остановилась… Я помог моей даме спуститься на гравий дорожки. Мы прошли в ворота, ведущие в сад, в глубине которого стоял одноэтажный дом или скорее дачный павильон… Она открыла ключом боковую дверь и провела меня по коридору в просторную комнату с плотно занавешенными окнами. Дверь захлопнулась. «Послушайте!», — воскликнул я и сделал шаг ей навстречу. Но она тотчас отошла к столу и взяла в руку бронзовый колокольчик. «Одно ваше неосторожное движенье, и в комнату войдут! А там — пеняйте на себя, — проговорила она. — Да снимите же, наконец, эту гадость!» — добавила она вдруг со смехом, указывая на шлем, по-прежнему венчавший мою голову. Я сдернул и отбросил его.

Этот смех сразил меня. Я понял, что заблуждался и на сей раз. Я думал, что почти взобрался уже на вершину горы. Но, оказывается, находился лишь у ее подножья. И по-прежнему пропасть разделяла нас… «Рассказывайте же! — властно проговорила госпожа советница. — Откуда вам известно про встречу в гостинице и ростовщика?» И я стал говорить так, как никогда не говорил и более, наверное, не скажу. Я говорил с вдохновением и отчаянием страсти. Я говорил о том, что произошло со мной, что я пережил, что передумал… Возможно, я не сказал всей правды; но кто знает, где кончается правда — и начинается вымысел?

По комнате бродил полусвет, и ее глаза то вспыхивали, то гасли… Я замолк. А где-то в огромном мире словно перекатывал далекий гром… Она подошла ко мне. «Похоже, ты единственный любишь меня, — проговорила она. — Даже если ты любишь на самом деле лишь свое тщеславие». И провела рукой по моей маске… «Оставайся в ней, — сказала она. — Так лучше. Я не хочу видеть твоего лица. Дай же слово, что завтра ты навсегда уедешь из города, и чтобы ни случилось, не вернешься сюда!» И я поклялся ей в этом.

Мой собеседник прервал рассказ и опустил голову. «Что же было дальше?», — спросил я. «Дальше? — сказал он, словно просыпаясь и медленно обводя глазами залу. — Дальше — мы любили друг друга, и ничего прекрасней не было с тех пор в моей жизни! А когда стало смеркаться, я ушел, и за мною захлопнулась дверь… Что ж, я сделал свое дело, я должен был уйти. И я — ушел.

А через год до меня дошла весть, что госпожа советница Н., наконец-то разродилась. На радость престарелому мужу и барону Т.! Я не смог сдержаться, сел в первую же карету и прибыл в Геттинген…» — «И что же, неужто вы смогли увидеть ребенка?» — «Да. Один Бог знает, скольких это стоило денег и сил. Я увидел ее. Это моя дочь…» — «А что же госпожа советница?» — «О, у нее все прекрасно… Говорят, она обожает дочь, ласкова с мужем… И барон Т. по-прежнему — друг дома. Правда, его злосчастная страсть не уменьшилась, и он почти разорен. Да лицо иногда дергается, словно от тика, после той злосчастной ночи… Впрочем, мы заболтались. Смотрите, уже рассвело!»

Через полчаса прибыла почтовая карета, направлявшаяся в Бонн. Пока перезапрягали лошадей, я проводил незнакомца и сердечно попрощался с ним. Дверь кареты захлопнулась, мой собеседник растаял в утреннем тумане… Навсегда».

Адвокат замолчал. Было слышно лишь, как уютно посапывает сельский помещик, уткнувшись в плечо жены.

— Однако же вы и сказочку придумали! — воскликнул советник фон Ш., утирая пот со лба. — Меня бросало то в жар, то в холод!

— А вы прекрасный рассказчик, — советница поднялась с кресла. — Вам бы писать, а не корпеть над бумагами в суде. Впрочем, адвокатов и писак развелось сейчас слишком много.

— Увы! — отвечал адвокат, вставая и сгибаясь в полупоклоне.

— Вы уже покидаете нас? — проговорил граф С., с тяжеловесной грацией старого ловеласа подходя к советнице и целуя ей руку.

— Хочу попрощаться на ночь с Вероникой. Ежели я не делаю этого, она плохо спит. Да и голова что-то разболелась…

Прекрасные черты советницы на мгновенье исказились, словно от боли.

— Уж не испугали ли вас эти россказни? — вскричал граф.

Не отвечая, она направилась к двери; уже на пороге обернулась и посмотрела на адвоката.

Он стоял посреди комнаты, скрестив на груди руки, устало прикрыв глаза…

— Послушай, — сказала она, оборачиваясь к нему от компьютерного экрана. — Но ты ведь оборвал на полуслове!

— Эта история не имеет завершенья.

— Почему же?

Он подошел к окну. Из долины восходила тьма, и лишь вершины Иудейских гор еще светлели на фоне темно-розового неба — там, где закатилось солнце.

— Ночи становятся все холодней, — сказал он.

— Пора доставать теплые одеяла.

— Думаешь, это поможет?

Не отвечая, встала, заглянула в соседнюю комнату.

— Она спит.

— Будет жаль, если проснется…

— Послушай, неужели на тебя так подействовали все эти россказни?!

Он молчал, устало прикрыв глаза.

Писатель Александр Любинский (Израиль, Иерусалим) печатается в России и Израиле. Он — автор прозы и эссеистики «Фабула», романов «Заповедная зона» и «Виноградники ночи», сборника эссе и культурологических статей «На перекрестье». Один из лауреатов «Русской Премии — 2011» за роман «Виноградники ночи»

Список всех публикаций А. Любинского в нашем журнале на странице «Наши авторы»).

Новелла «Лорелея» с разрешения автора напечатана по изданию: Александр Любинский. На перекрестье. Санкт-Петербург. Алетейя. 2007.

В оформлении страницы использована картина немецкого художника Каспара Давида Фридриха «Странник над морем тумана», 1818 год.

Мария Ольшанская