Александр Любинский
На перекрестье времён
Вот я стою посередине мира на перекрестье времён ветер истории подхватывает уносит в Грецию Рим Александрию или вдруг на Монмартре приземляет ковёр-самолёт вот я стою посреди перекрёстка в куртке на вырост доставшейся от отца утренние подарки пачка кофе газета три пирожка под небом набрякшим дождём вдоль улицы серых домов всё дальше и дальше уже неразличим.
* * *
Монтень пишет о Цицероне… Причём, против его обыкновения, эссе, действительно, почти на треть посвящено тому, что объявлено в заголовке. Что видит Монтень в Цицероне? Немного. Неумеренное тщеславие, страсть к писательству и странную заботу о чистоте стиля.
Для Монтеня не существует Цицерон-политик, консул, последний борец за Республику, гибнущий в этой борьбе. Он не видит, или не хочет видеть главного: этого соединения, совершенно немыслимого в последующей истории – яркого писательского дарования с талантом выдающегося политика.
Сейчас, перечитывая Цицерона, видишь, что он не сказал ничего нового, хотя и весьма старался. Но он подвёл итог, собрал воедино всю греческую мудрость и передал ее нам, а сначала – последующим векам, которые были настолько благодарны ему, что едва его не обожествили. Его письма, которые он писал во множестве, стали бесценными историческими свидетельствами, а знаменитые Филиппики поражают до сих пор яростью и смелостью человека, их написавшего. И тот, против кого они были направлены, расправился с ним при первой возможности, а его жена исколола булавками язык уже мёртвой головы Цицерона.
Он был тщеславен, считал, что Отечество недооценило его заслуги, но чьи заслуги – при их жизни – оценило это Отечество? И он, действительно, заботился о чистоте и красоте слога, потому что этот выдающийся политик был еще и выдающимся писателем.
Но Монтень, мудрый и всепонимающий Монтень, не видит Цицерона во всей его уникальной цельности. Он видит лишь то, что интересно ему, а вернее, то, что раздражает его в Цицероне. Он живет в одиночестве в своём фамильном замке и смотрит со стороны на человеческую жизнь. Люди достойны жалости – это в лучшем случае, но, скорее – печального презрения. Он не участвует в политике, далёк от двора, и бури эпохи религиозных войн, среди которых он жил, почти не задевают его.
Со своей обычной меркой подходить к Цицерону? Не получается. Зато получается много и подробно – как всегда – говорить о себе, своём отношении к литературному стилю. Он описывает всю незамысловатую случайность своих выражений, свое нежелание работать над словом, но делает это так хорошо, так убедительно и даже красиво, что понимаешь: Монтень – литератор, и не из последних. И как всякому литератору, ему свойственно тщеславие, ведь не будь его, Монтень не оставил бы последующим векам объёмистые тома своих сочинений.
С годами перечитывать Монтеня становится всё труднее…
* * *
С 47-го по 43-й год Цицерон живёт, а, вернее, скрывается на своей Тускуланской вилле. Там он пережидает все перипетии прихода Цезаря к власти, его убийства; гражданской войны, в которой гибнут руководители антицезарианского заговора – Брут и Кассий. Цицерон, разумеется, на их стороне, против тирана Цезаря, ведь он, от начала до конца своей жизни – страстный защитник Республики. Брут даже предлагает ему должность главнокомандующего, но он отказывается… Может быть, потому, что пребывает в глубокой печали: умерла его любимая дочь Туллия.
И вдруг, с марта по август 44-го года, он разражается серией произведений. Его творческая активность поразительна! Большую часть своих опусов он написал именно в этот короткий период, перед тем, как снова отправиться в Рим и разыграть заключительную часть трагедии своей жизни.
О чём он с такой страстностью и энергией пишет? Цицерон подводит итог блестящего периода в развитии античной культуры. Это и итог, и завещание на будущее. Поэтому нельзя читать эти произведения, принимая на веру высказывания Цицерона. Сочинение «О моральных обязанностях» рисует идеальную картину римлянина – таким, каким он должен быть, и, главное, – остаться после всех бурь гражданской войны, (причём, сам Цицерон в своей жизни отнюдь не следовал пунктуально всем этим предписаниям), а его эссе «О старости» поражает неумеренным перелицовыванием действительности. Он создаёт – прекрасный миф.
герой произведения – престарелый Катон, это воплощение всех республиканских добродетелей. Цицерон оживляет его и вкладывает в его уста речи, обращённые, в том числе, к молодому Сципиону, тому самому, который разрушил ненавистный Катону Карфаген, завершив дело своего деда, Сципиона-Старшего. Катон Цицерона не имеет ничего общего с реальным человеком. Он восторгается подвигами Сципиона-Старшего, но ничего не говорит о том, что когда прославленный полководец вернулся в Рим с огромной добычей, именно Катон поднял вопрос о присвоении Сципионом каких-то сумм, Сципион был обвинён в коррупции и навсегда покинул Рим, оставив на своём памятнике характерную фразу: «Неблагодарное отечество, не хочу, чтобы даже мой прах достался тебе». А Платон, оказывается, мирно умирает за письменным столом… Да. Но совсем не мирно, а побывав в плену, вконец усталый и разочарованный своими неудачными попытками в реальности создать своё идеальное государство. Цицерон вспоминает блистательного Фемистокла, но забывает сказать, что этот великий политик, спасший Афины, был отправлен «благодарным народом» в изгнание и нашёл пристанище у злейшего врага своей родины.
Цицерон называет замечательные имена философов и поэтов, но это похоже на перебирание чёток. Ему не важна судьба каждого из них, подчас очень драматическая и непростая. Он повторяет, как заклинание, их имена. Помните! Не забудьте! А в философском сочинении «Об академиках» он не только подводит итог всего тысячелетнего развития эллинской философии, но делает это прекрасным прозрачным латинским языком и ставит проблемы, которые в течение сотен последующих лет будут волновать европейских философов… Но не только это создаёт Цицерон: он пишет знаменитые Филиппики, полные ярости и страсти, направленные против злейшего врага Республики Марка Антония, и тем самым подписывает себе смертный приговор.
Догадывался ли Цицерон о своей последующей судьбе? Оставил ли он это завещание в предчувствии своей гибели? Как и полагается в трагедии, которую пишет сама жизнь, так и произошло: через полгода бурной писательской деятельности он отправляется в Рим для последней решительной бескомпромиссной схватки за дело Республики – и гибнет в этой борьбе.
Плутарх описывает, как, увидев приближающегося центуриона с обнажённым мечом, он велел рабам поставить носилки на землю и вытянул ему навстречу свою старческую жилистую шею…
* * *
Весь четвёртый век проходит под знаком религиозных войн… Но что такое «религиозные войны»? Толпы фанатиков, воспламеняемых своими пастырями, топят друг друга в крови. А если еще и император поддерживает одну из сект, тогда уж в огне пылает вся империя.
Но о чём речь? Что ведет в бой озверелые толпы? Они никак не могут решить: сосубстанционально ли второе лицо Троицы – первому? Порождено ли оно Богом-отцом или предвечно сосуществует с ним? Вопрос важный, даже чрезвычайно важный для народившегося и ставшего государственной религией христианства… Но в чём причина фанатизма и взаимной ненависти? Неужели же в разном понимании Христа? Кто он? Только ли Бог, или только человек? Или, как настаивает ортодоксия, некий Бого-человек, тайна, чудо, немыслимое и непонятное соединение божественного с человеческим? Бог, воплотившийся в человека настолько, что перенес как человек, немыслимые страдания? И, тем не менее, со-вечный и со-природный Богу-отцу…
Озверелые фанатики убивают друг друга во имя понимания природы человека, собственной природы, ибо одни призывают полностью лишить ее божественности, а другие не желают оставаться без искры божества. Тайна сущности Христа – тайна сущности человека.
Казалось бы, что может быть ближе к каждому из нас, чем мы сами? Но всю жизнь мы бьёмся над тайной нашей души, – и не можем ее разгадать. И лишь вера даёт ответ на этот вопрос, А отвечая на него, она разгадывает не только нашу жизнь, но и нашу смерть.
Люди не меняются: в прошлом веке были пролиты моря крови ради построения Царства божия на Земле под именем коммунизма; в четвёртом веке уничтожали друг друга во имя понимания самой сущности человека. Правда, уже в четвёртом веке грезили об этом Царстве, но с гораздо большим размахом – еще и о воскрешении, и о вечной жизни…
Возненавидеть ли себе подобных за их глупость и нетерпимость? Пожалеть ли их?
Уйти навсегда, так и не поняв главного – самого себя?
В том городе, в котором я не жил, есть улочка – кривая, грязная, крикливая, там дом, в котором я не жил, и женщина всё ждёт за душной занавеской. В том городе брожу и повторяю – здесь был дворец, здесь – колоннада, здесь – библиотека, которую сжёг тот, кто овладел царицей, как этим городом, потом его убили, да и она сама, не выдержав разлуки с новым другом, красиво умерла. А улочка кричит, и я бреду за кем-то в хитоне рваном, кто знает лучше всех, как создан этот мир, и небосвод и звёзды, и женщина, что ждёт меня, и только я не знаю, кто я, зачем я здесь…
В оформлении публикации использована картина «Юный Цицерон за книгой» итальянского художника Винченцо Фоппа (итал. Vincenzo Foppa; около 1430–1515).
Книги Александра Любинского изданы в России и в Израиле. Книги, изданные в России, можно посмотреть и заказать здесь. На персональной странице автора — ссылки на опубликованное у нас в журнале.
Мария Ольшанская
