* * *

Ты хватаешь мою сумку. Бежишь. Я отнимаю ее.
Вдруг останавливаешься, что-то спрашиваешь. Снова бежишь.
Надо спешить, автобус вот-вот отойдёт!
Но, оказывается, еще много времени, так много, 
и ты не знаешь, чем заполнить его, и говоришь, говоришь…
Бедная девочка, как тебе трудно!
Тянешься за сигаретами, где они?
Руки подрагивают, в синих сумерках пляшет огонек,
вот-вот погаснет…

* * *

Неработающий телевизор, несколько полок с книгами,
торшер, диван, кресло…
Здесь живет никто.
Но ты ведь — рядом!
Пальцы осторожно движутся, прокладывают дорожку
от живота — к груди. 
Здесь завиток, можно передохнуть
и снова пуститься в путь 
на разведку.
Коснуться соска, засмеяться, отбросить прядку со лба.
Попутешествуй, привыкни.

* * *

Квартира наполняется тенями.
Всё гуще, плотнее.
Диван стоял вон у той стены а там стояло кресло и я
не выдержала вскочила закричала не помню что было потом
совсем не помню
а брат пришел сидел вот здесь
где ты сейчас сидишь у окна и плакал
он любил ее 
уже пятый год как его нет мы съездим
к маме но чуть попозже.
Так много 
нужно 
сказать.

* * *

У тебя нет хороших брюк.
Давай пойдем вот сейчас и купим брюки здесь недалеко.
И — в цветастой юбчонке, чуть покачивая бедрами,
мимо старух у подъезда — девочки, привет!
Не поворачивая головы, выговаривать продавщице: не эти,
пожалуй, на размер побольше… и лучше цвет потемней…
Полна ответственности.
Занимаешься делом.

* * *

В переулках — дома-развалюхи, а ветви
тянутся к нам через разломы в заборах. Под ногами — 
раздавленные абрикосы, спалённые листья каштанов, здесь мы жили
когда-то.
Жили да поживали. Потом — расстались.
Когда это было?
Давай купим по баночке,
сядем в траве у речки.
Помолчим.

* * *

Там, на вершине холма —
пинии как менады
распустили по ветру волосы,
качаются, сплетают пушистые космы,
ветер гудит в их кронах,
приникает, целует, ласкает, а они
вырываются, не даются, 
хохочут 
ему в лицо.
Там, на вершине холма я
сфотографировал тебя.
Ты сидишь, вытряхивая иголки из туфелек. Разумеется,
ты свернула с дороги, нашла тропинку
между камней и —
поскакала!
Голые лодыжки мелькают в сухой траве,
сверкают глаза. 
Не отставааай!
Отсюда — монастырь как на ладони. Желтовато-серый
на фоне желтых холмов. 
Сколько нам лет с тобой?
Давай сложим их вместе, ведь уже — пора.
Сфотографируемся на память.

* * *

Как печально быть мэром Иерусалима! — написал Иегуда Амихай.
Табличка с этими словами,
прибитая у входа на заросший сорняками пустырь,
выгорела, едва видна.
Как печально быть мэром ночью, когда сладко и пряно
пахнут цветы, посверкивает
стена Старого города,
дышат холмы.
И твои руки — на моих плечах.

* * *

Зачем ты притащила меня сюда?
Какая ты хозяйственная!
Конечно, ты права — вечером по дешевке
можно скупить всю Агриппас.
Ты таскаешь меня по рынку,
прицениваешься, выбираешь, проталкиваешься, кружишь.
Сколько можно?
Ну, слава Богу! Купила? Выбрала! Нет?
Хватит! Я больше не могу!
Рассорились у лотков — 
помирились у входа.
В вечернем дрожащем свете дома
расплываются,
торопливые фигурки, 
говор, затихающий шум.
Видишь, какие мы молодцы, всё купили. Сейчас
передохнем немножко 
и поедем домой.
Завтра —
твой 
самолет.

* * *

Я просыпаюсь.
Ты стоишь в распашонке у окна.
Внимательно смотришь вниз.
Оказывается, там кошки.
Рыжая, два черно-белых котенка, и еще один
приблудный, серый.
Ты садишься на край постели, поглаживаешь, 
рассказываешь о них.
Ну вот, теперь я их тоже знаю.

… Просыпаюсь, встаю, медленно подхожу к окну.
Никого! 
Тень пихты перерезала 
дорожку.
Кожица граната —
на пластмассовом
стуле.