Часть 1

Эта тихая тель-авивская улица тянется параллельно гудящей машинами ха-Яркон и сверкающей как выставочная витрина набережной. Высокие старые эвкалипты своими серебристыми стволами загораживают фасады разлаписто-бесформенных домов, потемневших от ветра и морской соли, а их обитатели живут своей неприметной жизнью и вряд ли когда-нибудь забредали на забитый туристами пляж.

Несколько лет назад рядом с букинистическим магазином польского еврея и марокканской лавчонкой располагалось кафе, которое держала энергичная сабра Ривка — ее родители добрались до этих берегов откуда-то из Центральной Европы еще в тридцатые годы прошлого века. Я любил заходить в это кафе. В небольшом зальчике, стены которого были увешаны выцветшими киноафишами, изображавшими женщин в разлетающихся платьях и мужчин в пиджаках и шляпах, размещалось несколько столиков, покрытых бело-красными полосатыми скатертями. На столиках всегда стояли свежие цветы, было уютно и приятно — наверно, благодаря доброжелательной и весёлой хозяйке, полной и статной, с крупными чертами лица и густыми прядями иссиня-чёрных волос, ниспадающими на плечи — они всегда были оголены, поскольку тель-авивские маечки имеют загадочную особенность ненароком сползать с женских плеч.

Самым лучшим был столик у окна, потому что вдали, над крышами белых домов и стволами пальм с их вечно растрёпанными ветром причёсками виднелся морской окоём, менявший цвет в зависимости от времени года.

Но не мне одному нравился этот столик. Более того, должен сознаться, что за ним мне почти не пришлось посидеть — его оккупировала дама в соломенной шляпке и платье, напоминавшем платья, в которые были одеты кинодивы со старых афиш. Однажды я застал её с огромным пушистым сиамским котом, который чувствовал себя вполне вольготно — разгуливал по залу и время от времени вспрыгивал на стол хозяйки, уютно располагаясь между кофе и пирожными.

Ривка, относившаяся к ней уважительно и слегка покровительственно, называла ее — Мири. У неё было худое подвижное лицо и внимательные глаза. Лёгкая фигурка и быстрые движения в первый момент могли ввести в заблуждение относительно её возраста, но его выдавали шея и руки. Должно быть, ей было около пятидесяти… Иногда к Ривке заходили соседи — хозяин книжного магазина (он подходил к столику у окна и, называя Мири «пани Мария», целовал ей руку), забегал всегда переполненный новостями ханутчик-марокканец в цветастых трусах. «Привет, Мэри!» — кричал он. И даже пару раз заглянул в кафе высокий полный господин славянской внешности с каким-то странно отрешённым взглядом, словно он смотрел на мир из невидимой стеклянной колбы. Он держал ресторанчик через дорогу. Ресторанчик всегда пустовал, и на что жил его хозяин, оставалось загадкой.

Потом я перестал появляться на этой улице — ушёл из газеты, в которой работал, и в конце недели уже не гулял, чтобы рассеяться после сдачи очередного номера, по Тель-Авиву. Однажды, через несколько лет, я снова решил наведаться сюда и по старой памяти заглянул в кафе. Но там вместо Ривки за стойкой орудовал какой-то парень с косичкой, а кафе превратилось в молодёжный бар. Я постоял, глядя на противоположную сторону улицы, где по-прежнему располагался ресторан, правда, уже без матрёшек на вывеске. В витрине закрытого книжного магазина посверкивала на солнце слежавшаяся пыль, но марокканская лавочка жила своей обычной жизнью — дверь, которую подпирали банки и ящики, была распахнута настежь. Я вошёл в лавку, где тот же хозяин, немного постаревший, сидел за стойкой в тех же цветастых трусах, подставив лоснящееся от пота лицо вентилятору.

Я поздоровался с ним и купил бутылку пива, которую тут же и открыл болтающимся на ручке холодильника ключом. Разумеется, хозяин не помнил меня, но сделанная мною покупка и неспешные уверенные действия по-видимому расположили его в мою пользу. Мы перекинулись нескольким фразами о погоде и о ситуации в стране, которая — вся — вмещается в ёмкое ивритское слово «мацав». Наконец, и эта тема, ещё больше сблизившая нас, была исчерпана, и я, приложившись к бутылке, спросил, что сталось с Ривкой.

— У неё дело не пошло, — сказал хозяин.

Помолчал.

— Вот молодёжный бар неподалеку от пляжа — в самый раз… Хорошая была женщина. А от этих прыщавых лишь одни неприятности.

— И то правда, — сказал я и снова приложился к бутылке. — И книжный магазин закрыт…

— Умер Ицхак, — хозяин печально качнул головой. — Полгода назад. Вежливый был такой… Тихий. А магазин так и стоит, закрытый. Наверно, у наследников руки до него не доходят. Если есть наследники…

Я поставил бутылку на прилавок.

— А как поживает та женщина… Мири? В шляпке и с сиамским котом?

— Ты и её помнишь… — хозяин вздохнул и сложил руки на волосатом животе (он виднелся сквозь незастёгнутую рубашку) — Мири уже здесь не живёт.

— Правда?

— Уехала куда-то… У неё были две квартиры. Остались от родителей. Одна здесь, а другая на Ротшильд. Ту, которая на Ротшильд, она продала. А эту сдает. Через маклера.

— Да… Многое изменилось…

Я стоял вплотную к вентилятору, но воздух был недвижим.

— Похоже, вы всех здесь знаете.

— Да уж… Как не знать… Такая работа.

— Здесь жил где-то неподалеку один русский… Невысокий, худощавый, в очках… Лет сорока.

— А… этот странный… в сером пиджаке… Так он!..

— Да-да…

— Совсем молодой… Жалко… Он жил в том же доме, что и Мири.

— Вот как?..

Хозяин молчал, глядя в пол.

Я попрощался, взял с прилавка бутылку и вышел из магазина.

Была середина дня. Казалось, дома теряли очертанья, расплывались, плавились от зноя, воздух дрожал, и в ослепительном этом мареве были едва различимы бредущие по улице люди. Мимо бывшего книжного магазина, мимо прачечной и парикмахерской, агентства по недвижимости и турагентства я вышел к перекрёстку с Алленби, где на противоположной стороне площади с её выеденными морским кариесом домами сияла, вся в разноцветных огнях, реклама секс-шопа. Я допил бутылку, швырнул её в урну, которая, как ни странно, оказалась рядом, и двинулся по шумной и потной Алленби. Дошёл до перекрёстка с бульваром Ротшильд — и остановился… Огромные высокие платаны тянулись вглубь квартала. Они почти не отбрасывали тени, деревянные скамьи, расставленные вдоль дорожки, были открыты солнцу, но тротуаров, защищённых высокими домами, свет не достигал. Прогорклая вонь выхлопных труб мешалась с запахами булочных и кофеен.

Я брел по улице, вглядываясь в дома. Они были построены ещё в тридцатые годы прошлого века из серых бетонных блоков. Этой дорогой шла и Мири… точно, другой дороги нет. Правда, ещё остаются переулки, чтобы не пробиваться сквозь толпу на Алленби.

Я вошёл в ограду бульвара, отыскал скамью, больше других укрытую прозрачной тенью. Сел, вытянул усталые ноги… Отсюда хорошо просматривался подъезд дома на противоположной стороне улицы. Вот, из него вышла молоденькая девушка с огромным догом. Он сразу же поволочил её по тротуару, и она бросилась за ним, на ходу поправляя съехавшую майку. Подъехал парень на мотоцикле. Не спеша заглушил мотор, снял шлем…

Где-то здесь была квартирка Мири… Может быть, она жила здесь вместе с родителями… А потом переехала ближе к морю? Ни её, ни Ривки… А этот странный, в сером пиджаке и вовсе — какую нелепость отмочил! Но ведь ничто не кончается… Длится, длится день, и Мири по-прежнему спешит сюда, в этот дом — или тот, что рядом?.. Город гудит, небеса пылают; тянется вдаль бульвар Ротшильд, каждое мгновенье погружаясь в память и оживая снова, и в этом всплеске уже нет ни прошлого, ни будущего — есть лишь вечный полдень над древним побережьем, шумный улей, построенный на песке, и чья-то жизнь как солнечный блик, мелькнувший в одном из окон — в этом или в том?

Она опустила жалюзи и оглянулась. Девушка по-прежнему стояла посреди комнаты и с плохо скрываемым отвращением разглядывала облезлые стены. Девушка была интеллигентная, с острым, высокомерно вздёрнутым личиком.

— Квартира давно не ремонтировалась, — сказала она.

Её невидящий взгляд скользнул по Мири.

— К сожалению, у меня нет на это средств…

Выщипанные брови удивлённо скакнули вверх.

— Это меня не касается!

— Да, конечно… Но место хорошее. В центре.

Девушка не ответила, глядя в потолок, где в углу над окном расплылось тёмное пятно.

— Квартира в неплохом состоянии. За такие деньги вы вряд ли найдёте жильё на Ротшильд.

— Спасибо, — девушка слегка растянула в улыбке тонкие губы, — всего хорошего!

— Будьте здоровы…

Стукнула дверь.

Мири прошла на кухню, села на табурет у стола. С улицы сквозь немытые стёкла доносился слитный гул… Как она ненавидела это время смены жильцов! Сколько нервов! И эта квартира, уже утратившая признаки человеческого жилья. Пустое вместилище, голые стены… На короткое время очередной обитатель пытается на свой лад переиначить что-то, вдохнуть свою душу в эту пустоту, но всё напрасно… А потом и он сгинет, оставив после себя лишь какой-нибудь рваный постер на стене. Правда, балаганисты не предъявляют претензий хозяйке квартиры. Не то, что эта снобка с тонкими губами.

Подошла к кухонной полке, вздувшейся струпьями отставшей краски. Да, он был там — маленький плюшевый мишка, болтающийся на тонкой проволоке, намотанной на гвоздь. Никому не нужный. Даже ей… Единственная память о тех временах, когда в этой квартире жила семья — три человека. Потом два. Потом — один… Взглянула на часики-браслет — пора уходить. Должен был явиться ещё кто-то, но вряд ли придёт, даже для нынешнего разболтанного поколения — слишком поздно…

На улице её охватил жар, словно сжал большими мягкими ладонями. Она пересекла бульвар, свернула на Шенкин. Была пятница. Все столики кафе, непрерывной прихотливой линией тянувшихся вдоль тротуара, были заняты. Ей казалось, что она идёт сквозь строй скользящих, увёртливых, настойчивых, вызывающих взглядов. Ну и пусть смотрят… Пусть! Вот она, даже ещё вполне стройная, с лёгкой фигуркой в светлом плотно облегающем платье, ей никак не дашь её лет, правда эти морщинки у губ и глаз, и на шее… но лицо укрыто широкополой, чуть сдвинутой на бок шляпкой, и никуда она не спешит, туфли-лодочки цокают по асфальту, этот в яркой распахнутой на груди рубахе посмотрел, а она отвернулась, краем глаза увидела своё отражение в витрине, поправила волосы, они уже отросли, надо бы подкоротить, и вышла на Алленби.

На перекрёстке возле рынка как всегда пришлось пробиваться сквозь галдящую толпу, но когда свернула на свою улицу, обступила — тишина… Улица разворачивалась вдаль с её бутиками и офисами, с неторопливыми людьми, бредущими по тротуару, а переулки соскальзывали вниз к синеве, проступающей в разрывах между высотными домами на набережной. Там листья пальм подрагивали под лёгким бризом, волны накатывали на золотой песок.

Мири миновала магазин мара Ицхака (дверь приоткрыта — хозяин экономит на кондиционере, предпочитая естественную циркуляцию воздуха), продуктовую лавку Рони (у него как всегда по пятницам толпится народ) и, толкнув стеклянную дверь, вошла в кафе. Было занято несколько столиков. Ривка стояла за стойкой, разговаривала с посетителем — очки в круглой железной оправе, серый с вислыми карманами пиджак.

— Привет! — крикнула Ривка. — Как дела?

Мири подошла к стойке.

— Вернулась с Ротшильд, — сняла шляпку, поправила волосы.

— И что? Сдала?

— Нет. С каждым годом все труднее… Квартира очень уж запущена.

— Можно подумать, что твоим жильцам не всё равно. Им лишь бы стены были. Да и расположение какое!

Посетитель внимательно слушал.

— Вы сдаёте квартиру? — спросил он тихим и ровным голосом, тщательно выговаривая слова.

— Да. Однокомнатную.

— И где?

— На бульваре Ротшильд.

Задумчиво кивнул головой.

— Это слишком дорого для меня… Да и шумно. Я снял здесь, неподалеку. Отсюда направо, через дорогу.

— Он будет твоим соседом, — Ривка, совершившая проход по залу, снова вернулась к стойке.

— Вот как…

— Да. В соседнем подъезде на третьем этаже.

— В однокомнатной… Этой толстухи Иды…

— Именно!

Очкастый повернулся всем телом к Мири:

— Рад познакомиться… Леонид.

— Леон. Так проще! — Ривка с чашечкой кофе в руке направилась к ближайшему столику, за которым сидел пожилой господин. Он читал газету.

— Пусть так… — Леон улыбнулся. У него была застенчивая улыбка. Словно он в чём-то извинялся.

— Вы… вы ведь русский?

— Что делать! Есть такой грех.

— Вы хорошо говорите. Но акцент вас выдает.

Подумал, склонив голову к плечу. На кого же он похож… На серую нахохлившуюся птичку?

— Я не собираюсь прятаться, — слова эти были произнесены уже без улыбки.

— Что вы! Я не хотела вас оскорбить!

— Не сомневаюсь… И вы даже не спросите, когда я приехал в страну?

Он говорил тихо и медленно. Нужно было вслушиваться, чтобы различать его слова в гуле голосов.

— Не спрошу. Даже если бы хотела… Меня зовут Мири.

Важно кивнул головой.

— Очень приятно…

— И… у вас есть работа?

— Разумеется. Должен же я платить за жильё. Я работаю в газете.

— Вы журналист?

— Можно сказать и так.

Взяла шляпку со стойки. Снова поправила волосы.

— А на какие темы вы пишете?

— Культура… вообще-то.

Слова эти были произнесены как-то неуверенно. И даже с оттенком печали.

— Вам не нравится ваша работа?

— Нет… почему же… Надо же зарабатывать на жизнь. Но о культуре лучше писать не в газете.

— Если заниматься этим серьезно, то да… Что ж, надеюсь, ещё встретимся!

Надела шляпку.

— До свиданья, Леон.

Направилась к двери, лавируя между столиками.

— Бай-бай! — слова эти, произнесенные с легковесной игривостью, заставили ее на мгновенье остановиться… Это что, ирония!? Мири обернулась… Он стоял, опустив голову, с чашечкой кофе в руке.

Было то время дня, когда подымается ветер, и, налетая с моря, приносит обманную прохладу раскалённому душному городу. Свет меркнет, в воздухе разлита будоражащая тягостная истома. Вот-вот — и ветер стихнет, зажгутся фонари.

Мири перешла на противоположную сторону улицы и в просвете между домами увидела небо — оно было тускло-багровым, а солнце уже закатилось за горизонт, и лишь верхний обод его сверкал над потемневшим морем.

Она свернула во двор, отгороженный от улицы невысокой каменной кладкой; между пахучими светляками магнолии, горящими в фиолетовой мгле, прошла к дому. Возле парадного, над которым уже горела лампа, Дафна кормила кошек. Силуэт её ссохшейся маленькой фигурки тёмным пятном проступал в жёлтом свете. Мири остановилась, глядя, как Дафна расставляет по земле пластмассовые блюдца, а кошки шныряют вокруг неё, пытаясь отбить друг у друга добычу. Дафна услышала шорох гравия, распрямилась.

— Не могут и секунду обождать! Добрый вечер, Мири!

— Добрый вечер.

Бедняжка, она такая некрасивая с её узким лицом и выпирающим тяжёлым носом…

Вдруг — серая длинная кошка, молнией вынырнув из-под кустов, бросилась к блюдцу. Дафна отпихнула ее.

— Иди отсюда!

Кошка отпрыгнула за куст; были видны лишь её горящие глаза.

— У меня их шесть… Я просто не могу прокормить больше!

— Я тебя вполне понимаю. Я и с одним-то еле управляюсь.

— Знаешь, я ещё когда маленькая была, мечтала, чтобы каждая кошка жила в своем домике… В сытости и тепле.

— Хорошая мечта. И ты её осуществила… Почти.

— Что поделать! Я уже не могу брать других кошек!

Дафна поправила ногой перевернувшееся блюдце.

— Дам им попить.

— Конечно… А что, у толстой Иды появился новый жилец? Я не заметила.

— Въехал вчера утром. Русский… Вежливый такой.

— Он работает в газете.

— Вот как? Может, не будет оглушать музыкой, как прошлый жилец…

— Просто ужас! И ничего ведь нельзя было поделать!

Наклонившись, Дафна стала плескать воду в тарелки из пластмассовой канистры. Длинная юбка сползла с тощих бёдер.

— Спокойной ночи, Дафна!

— Спокойной ночи…

Мири прошла к парадному, остановилась, взглянула вверх — в тёмном окне идиной квартиры мерцал свет уличного фонаря… Интересно, этот русский всё ещё в кафе? Стоит у бара в своём сером бесформенном пиджаке? Да вряд ли… Уже ушёл. Куда-нибудь… Поднялась на свой второй этаж. Было тихо, и может быть, потому так явственно доносились голоса из квартиры Леви: что-то обсуждали, как всегда на повышенных тонах. И не разобрать — то ли ссорятся, то ли мирно беседуют.

Открыла дверь, щёлкнула выключателем… Так и есть — Мур лежит на коврике у двери. Медленно встал, выгнул спину — важный, неторопливый, пушистый… Это вам не подзаборные кошки Дафны! Прикрыв от наслаждения щёлочки глаз, тихонько урча, потёрся о ногу хозяйки. Мири прошла в спальню. В распахнутое настежь окно была видна крона пальмы возле соседнего дома. Длинный ствол и лишь наверху — тёмные листья, словно короткая торчащая во все стороны причёска девочки-подростка. Не хочется зажигать свет. Вот так бы сидеть у окна, глядя на кусты и низкорослые гранатовые деревья — днём видны их плоды, набрякшие бордовой кровью. Под их тяжестью тонкие ветви пригибаются едва не до земли.

Включила настольную лампу, сбросила платье, надела халат… Он был лёгкий и прохладный. Прошла в ванную, ополоснулась… Мур лежал на боку возле открытой двери и, задрав лапу, лизал языком живот. Чем заняться? Может, просмотреть гранки? Или отложить до завтра? Все равно, с изданием спешки нет… Наверно, они правы… Какому ребёнку нужна сейчас книжка о приключениях старой черепахи? Есть компьютер, интернет…

Зазвонил телефон в гостиной. Отрывисто, громко. Бросилась в гостиную, схватила трубку… Мужской голос. По поводу квартиры на Ротшильд. Эта их гнусавая развязная скороговорка. Он может завтра. И только в 10 утра. Он музыкант. О, да! Дым коромыслом, матрац на полу… Платит без задержки… Пауза. Она ему не доверяет?! Если ему подойдет, заплатит сразу, за три месяца! Вот как? Что ж, тогда они встретятся завтра в 10. Но ждать она не намерена. О-кей… Бааай! Трубка отрывисто и тонко запищала…

Бай-бай… Села в кресло, поджав ноги. Потянулась к телепульту под торшером. Неужели и впрямь будет что-то новое? Нет. Всё то же. Мирные переговоры, которых нет. Ненависть и взаимонепонимание… Очередной премьер с его очередными обещаньями. Иерусалим, раздираемый на части… Несчастный город! Как хорошо, что религиозные не уживаются в Тель-Авиве… Выключила телевизор. Мур прошествовал в комнату из передней, прыгнул к Мири на колени. Мягкий, уютный. Она погладила его… Но квартиру надо уже сдать! Нужны деньги! Может, получится завтра? Музыкант, который регулярно платит… Хм… Лучше бы уж этот русский… Интересно, как выглядит его женщина? У него ведь должна быть женщина… Приходящая женщина. Уходящая женщина. Такому ведь вряд ли нужна семья… Что за глупые мысли! Резко встала, Мур кубарем свалился на пол. Отряхнулся как ни в чем не бывало — выгнул спину… Снова звонок!

Рути. Её запинающийся дрожащий голос. Она уехала к маме вместе дочкой. Шломо стал совершенно невыносим! Она просто не знает, что делать! Нужно, наконец, все окончательно решить!.. В трубке раздались всхлипы. Мири снова села в кресло. Это было надолго. Мур подошёл ней, растянулся у ног.

Интересно всё же, как этот толстенький Шломо может причинять столько беспокойств! «Да, — сказала она, — ты должна, наконец, на что-то решиться». В трубке снова усиленно заверещало. Что в Рути находят мужчины? У неё никогда не было недостатка в ухажёрах… Крашеные волосы, худое бесцветное лицо… Фигурка? Пожалуй… «Да, — сказала она, — это нелегко. Поживи у мамы. Подумай». Трубка всхлипнула в последний раз — и умолкла. Мири задержала руку на рычаге… Как Рути сказала однажды? Ты так любишь детей, потому что их у тебя никогда не было. Так люблю, что пишу для них сказки… наверно потому, что их некому рассказывать.

Встала, прошла на кухню, достала с полки бутылочку с оливковым маслом. Рути посоветовала… Лучшее средство против сухости кожи. Рути всё знает… Только вот счастья нет. А у кого оно есть?

В ванной, с угрюмым отвращением глядя на своё отражение в зеркале, стала втирать масло в кожу шеи и ниже, у груди… Повязалась лёгкой косынкой. Вот и всё. Пора спать… В спальне было душно. Она включила вентилятор, разделась, легла на влажную простыню. Косынка мешала, но она не стала её снимать. Мур мягко вспрыгнул на кровать, свернулся клубочком у подушки. Вентилятор едва слышно шумел, и в окне под тусклым светом молодого месяца стояла пальма с причёской девочки-подростка. Мири положила ладонь на шёрстку Мура — она была прохладная — и заскользила в темноту, наполненную до краев, как море, какими-то неясными расплывчатыми образами, и — растворилась в ней…

На рассвете она открыла глаза. В окно вползал серый туман. Встала, закрыла окно, задёрнула занавеску, легла. Ах, да — выключить вентилятор… Снова встала, прошлепала на кухню, достала из холодильника таблетку, заглотнула её… Всё. Теперь — спать! Может, поставить будильник?.. Не нужно… Всё равно, действие таблетки — лишь часа на три…

Она проснулась с головной болью. Механически, с полузакрытыми глазами, совершила утренний ритуал. Выпила кофе. Стало легче. Привела в порядок коробочку Мура, поменяла воду в блюдце… Мур ходил за ней как привязанный. Тёрся о ноги. Лишь у зеркала, натянув вчерашнее платье, она окончательно проснулась. Да что она в самом деле? Опять это декольте! Лучше вот это, со стоячим воротом, прикрывающим шею… Изящно и строго. Как и подобает хозяйке квартиры. Повернулась, поправила платье на бёдрах… Застегнула серебряный браслет часов на запястье, надела шляпку, снова взглянула в зеркало… Сдвинуть чуть-чуть набок. Не легкомысленно. Совсем нет! Скорее, элегантно. Всё в порядке… Пора уже идти. Время поджимает. Ах, да, сумочка!.. Открывая дверь, взглянула на Мура — он лежал у зеркала, прикрыв глаза, положив голову на лапы: маленький сфинкс, хранитель дома.

Несмотря на ранний час, было жарко. У подъезда стоял мар Коэн в шортах. Видны были кривые лодыжки, заросшие черными волосами. Не отвечая на приветствие Мири, ткнул толстым пальцем куда-то вбок:

— Смотрите, блюдца раскиданы по всему двору!

— Это Дафна кормит кошек.

— Именно! Так хоть бы прибиралась! От них только грязь и вонь! Я уже сколько раз ей говорил — не слушает… Безобразие!

Повернулся, скрылся в парадном. Жилистая шея, жесткий венчик волос.

Мири вышла на улицу. Сквозь стеклянную стенку кафе видны пустые столики. По утрам у Ривки — мало посетителей… Ресторан русского, конечно, закрыт. Интересно, он когда-нибудь работает? А вот и мар Ицхак… Стоит у дверей своего магазина — увидел её, вскинул в приветствии руку.

— Доброе утро.

— Доброе утро, пани Мария! Как ваши дела? Уже сдали квартиру?

— Нет ещё… Может, сегодня получится.

— Будьте осторожны! Последняя девица вам не платила несколько месяцев!

— Да уж…

Мар Ицхак стоял, заложив руки за спину, слегка наклонив вперёд узкую голову. И эти глаза — как у собаки без хозяина…

— Хорошего вам дня!

— И вам того же! Заходите! Вы ведь знаете, я вам всегда рад.

— Спасибо…

Она чувствовала, что он смотрит ей вслед. Как неприятно это повышенное внимание, когда ничего не можешь дать взамен! Но ведь только он один еще помнит, что её родители когда-то — очень давно — приехали сюда из Польши…

Мири дошла до угла, свернула на Алленби. Она лавировала в толпе, стараясь не натыкаться на это потное, душное, крикливое… Сколько раз она ходила здесь, а всё не может привыкнуть… Может быть, где-то в Кракове или Варшаве ей было бы лучше? Но ведь другого не дано…

Дойдя до угла, свернула на Ротшильд. Эти высокие платаны не защищают ни от жара, ни от влаги, и потому скамейки, открытые солнцу, всегда пусты. И всё же отцы города когда-то рассудили правильно: здесь тоже должен быть свой бульвар.

Подойдя к дому, посмотрела на часы — десять, без семи… Прожив в этой стране всю жизнь, так и не научилась опаздывать.

Поднялась по щербатой лестнице на третий этаж, открыла настежь дверь, (пусть сразу входит, звонок всё равно не работает), нырнула в загустевший от жары воздух, прошла в комнату и на кухню, распахнула окна. С бульвара ворвался гул и шум. Села на единственный стул на кухне, положила на стол сумочку и приготовилась ждать… Но ждать не пришлось. На лестнице послышался топот — по-видимому претендент на съём взбежал на этаж и — и вот он уже перед ней: всклокоченный, потный, с увесистым футляром, перекинутым через плечо.

— Доброе утро! Я не опоздал!

Вылинявшая голубая майка, джинсы такого же цвета и качества. Порваны на колене.

— Да, — сказала она, — вы не опоздали… Как ни странно.

Взгляд молодого человека, скользивший по стенам, задержался на ней… Пристальный, словно изучающий… Нет, не то… Словно он — сразу — увидел её всю, с её шляпкой и платьем, крупными бусами, прикрывающими грудь, и… Одёрнула платье, выпрямилась.

— Я обычно прихожу вовремя… — улыбнулся; сбросив с плеча футляр, поставил его в угол. — Можно посмотреть?

— Конечно.

Хорошая улыбка — как огонёк, от которого мгновенно вспыхивает лицо.

— А потолок не протекает?

Он уже был в комнате.

— Нет. Это ведь не последний этаж.

Прошла в переднюю. В дверной проём было видно, как он, стоя посреди комнаты, всматривается в потолок.

— Главное, чтобы не протекал!

— Правда?

— Да… — мотнул кудлатой головой. — На прошлой квартире меня каждую зиму заливало. Измучился!

— Ну… здесь не бывает сильных дождей.

— Как не бывает… Каждый год в Яффо потоп! Хоть на лодке плыви!

— Вы жили в Яффо?

— Ага! Я люблю море. А вы?

— Не знаю… Я как-то никогда об этом не думала…

Подошёл к окну, высунулся по пояс наружу. Обернулся.

— Замечательно!

— Правда?

Прошёл мимо неё в переднюю — словно полоснул крепким запахом мужского пота.

— Мне здесь нравится.

И, через секунду, где-то в районе туалета:

— Кран протекает… Но ничего, я поменяю прокладки.

— Вы умеете?

— Пришлось обучиться.

Он уже стоял перед ней, выставив вперед узкую ладонь с длинными тонкими пальцами:

— Йоэль.

Улыбнулась, протянула навстречу руку.

— Мири…

Взглянул на её ладонь — помедлил… осторожно сжал в своей:

— У вас такие пальцы, что до них боязно дотрагиваться…

— Вот как? А вас не учили, что женщина первой должна подать руку?

Его лицо снова вспыхнуло улыбкой.

— Нет…

С улицы как волна накатывал уличный гул и влажный летний жар.

— Так вы берёте?

— Что?.. Ах, да, конечно… Я должен выписать чеки?

— Именно. И подписать договор. Вы дадите мне гарантийный чек.

— Разумеется! Как же без него…

— Идемте на кухню. Я принесла бумаги.

Он сел у стола, вытащил из заднего кармана мятую чековую книжку и ручку (как они помещаются там?), быстро и чётко заполнил чеки, подписал, не глядя, протянутый договор…

— Пожалуйста. И не сомневайтесь — я платежеспособен!

Взяла чеки, просмотрела, положила в сумочку.

— Почему-то я склонна верить вам… У вас много мебели?

— Не очень. Думаю, завтра и перееду.

Он уже стоял в дверях со своим футляром, перекинутым через плечо.

— Возьмите ключи. Они вам пригодятся.

Засмеялся, подхватил протянутую связку.

— Их два. Если вам понадобится…

— Хм… — сказал он, — хм!

И покачал головой. Он снова смотрел на неё. Но уже не видел.

— До свиданья.

— Бай!

Шорох в передней, удаляющийся перестук на лестнице… И снова этот плотный неотвязный гул. Как они могут здесь жить? Но ведь и она когда-то здесь жила. И не обращала внимания… Прошлась по квартире, закрыла окна (всё же жара лучше, чем пыль), вышла на лестницу, прихлопнула дверь… Почему они любят это развязное бааай? Бай-бай… Но он хороший мальчик. Не пустой… Однако ж, как он посмотрел!? Платье слишком прозрачное. Нужно было надеть юбку — ту, бордовую. И тогда уж коричневую кофточку в крупную клетку…

Она вышла на улицу. Была середина дня. Солнце палило, а небо — пронзительно-синее. Такое синее, что больно смотреть. Она опустила голову, поправила шляпку… Надо вести себя, наконец, разумнее, практичней. Например, пойти вот сейчас, вот прямо сейчас в издательство и поговорить с Деборой. До издательства всего минут пятнадцать ходьбы. И не бояться. Пусть откажет, но будет хоть какая-то определённость! Может, зайти к Боазу, если он на месте… Нет! Это уж слишком унизительно…

А она уже шла по бульвару своей лёгкой походкой, с отрешённо-высокомерным выражением лица, которое так часто вводило в заблуждение других… Но не её саму.

Она пересекла Алленби и углубилась в тишину ветвящихся переулков и низкорослых домов, растрескавшихся от солнца и влаги. Как всегда, она с трудом отыскала безымянный подъезд и, поднявшись по грязной лестнице на второй этаж, вошла через неплотно прикрытую дверь в белый коридор — скорее испачканный, чем покрашенный. Из комнаты Боаза доносились голоса. Она прошла в дальний конец коридора мимо длинного и узкого помещения, впритык заставленного столами с компьютерами (большинство столов были пусты), и остановилась на пороге… Дебора была на месте! Она подняла голову от стола, заваленного бумагами, и улыбнулась. Но, как уже давно поняла Мири, эта фарфоровая улыбка не предназначалась никому. Кокетливо завитой головке и фарфоровой улыбке противоречили неподвижные набрякшие усталостью глаза.

— Здравствуй, Дебора! — сказала Мири. — Вот, шла мимо, решила зайти…

Молча Дебора указала на стул и, тряхнув ровно уложенными кудрями, провела ладонями по лицу.

— Да? Слушаю тебя.

Мири села на стул, положила сумочку на колени.

— Я хотела узнать о моей книге… Есть ли уже какое-то решение?

Склонив голову к плечу, Дебора задумалась, постукивая остро отточенным карандашом по столу…

— Н… нет… Пока я не могу сказать ничего определенного.

— Но прошло ведь уже четыре месяца!

Дебора положила карандаш и, слегка подавшись вперёд, улыбнулась.

— Ждут и по году.

— Но я не знаю… что так уж думать! Книжка маленькая…

— Вот именно. Книжка маленькая, а затраты большие.

— Да?..

— Именно. Она ведь должна быть с цветными картинками. Это значительно удорожает стоимость.

— Но… Но ведь предыдущую раскупили! И быстро!

Прикрыв глаза, Дебора откинулась на спинку кресла.

— Тяжёлый период… Мы экономим буквально на всём. А тут ещё — детская книжка… про черепаху?

— Старую мудрую черепаху.

Дебора вздохнула и покачала головой…

— А вот и Мири! Привет!

Вздрогнула, обернулась.

Сзади стоял Боаз. Заплывшее жирком лицо. Выпирающее брюшко над съехавшими на бёдра брюками. А ведь когда-то был другим…

Склонив кудрявую голову к плечу, Дебора одарила Боаза улыбкой.

— Мы обсуждаем новую книжку Мири.

— А… да… что-то помню…

— Про черепаху.

— Правда? Хм…

Обогнув Мири, Боаз подошел к столу.

— Ты не могла бы писать на более актуальные темы?

— Нет! — сказала Мири и встала. — Детям нужны книги! Умные и поэтичные! А не ваши проклятые компьютеры!

Боаз протестующе вскинул руки:

— Мири, умоляю… не так страстно!

Лицо Деборы превратилось в застывшую маску.

— У меня много работы. Извини.

Мири повернулась, споткнулась о стул — выскочила из комнаты.

На лестничной площадке её нагнал Боаз.

— Мири! Ну что ты в самом деле! Обожди…

Остановилась. Взглянула на него через плечо.

— Послушай, — полные губы его страдальчески скривились, — нельзя же так! Ты слишком резка!

— Ты мне уже говорил об этом…

— Да! Ты ведёшь себя так, словно намеренно стукаешься обо все углы! С Деборой нужно говорить спокойно и аргументировано! И у тебя есть аргументы… Предыдущая книжка реализована… Как ни странно.

— Твоей Деборе апельсинами нужно торговать на Кармель, а не книгами!

Улыбнулся, качнул поседевшей головой.

— Какая ты красивая…

— Что это с тобой?!

— Красивая… Когда вот так — вдруг — вскипаешь! Ты ведь на самом деле совсем не холодная. Какой хочешь казаться…

— Я не играю рольку в отличие от твоей Деборы! А ты… ты ничего не в состоянии решить… Как был, так и остался — тряпкой!

— Ты никогда не понимала меня…

— О, да! Можно сказать и по-другому. Ты живёшь экономно. Не тратя силы зря. Ты и на мне экономил, да так, что мне стал противен весь ваш пустой и блудливый род!

Боаз дёрнулся, скривился, словно его с размаху хлестнули по лицу. Отвернулся. Широкая спина, опущенные плечи. Исчез за дверью.

Она выскочила на улицу, остановилась… поправила шляпку. Всё. Надо расслабиться. Господи, да неужели же можно было ожидать чего-то другого! Она шла по улице, сжимая ремешок сумочки так, что он впивался в ладонь. Но выражение лица было по-прежнему отрешённо-высокомерным. Может быть, даже больше, чем всегда…

Свернула на Алленби, купила в киоске на углу какую-то шипучку, припала губами к прохладному стеклу… Так-то лучше. Ничего особенного не произошло. Дебора не из обидчивых — сведёт дебет с кредитом, и если баланс окажется положительным, издаст. Надо подождать… А Боаз… от Боаза просто тошнит!

Она медленно шла по Алленби, глядя прямо перед собой. На что похоже это чувство? Наверное, то же самое испытывает полуспущенный воздушный шарик — если он что-то чувствует… Но ведь мир на самом деле одушевлён, и нет такого закоулка, где не была бы его душа… Шарик попытался подняться вверх — и не смог, не хватило воздуха. Вот он теперь кружит, печальный, впереди, словно извиняется… тёмно-синий как это небо. И никто его не видит — только она…

У крохотного сквера на углу она остановилась — шарик исчез. Кружили мигающие огни вокруг голой дивы над секс-шопом; Алленби, потная и душная, вся в мелких лавочках и ресторанчиках, медленно брела вниз под раскалённым солнцем, чтобы исчезнуть в белом песке и сверкающих волнах, набегающих на плоский берег… Это и есть — её город, её мир… И хорошо. И ничего больше не надо…

Она свернула на свою улицу, пошла, держась узкой тени у самых домов — мимо туристического агентства и прачечной, мимо магазина мара Ицхака (силуэт хозяина едва различим за пыльным стеклом), мимо марокканской лавочки с её однообразно-шумной музыкой — к ривкиному кафе и, толкнув дверь, вошла внутрь. В кафе никого не было, кроме Ривки за стойкой. Она говорила по телефону. Мири прошла к своему столику у окна.

Ривка говорила деловито и громко, её голос гремел в маленьком пространстве кафе. Но этот привычный шум действовал успокоительно… Швырнула трубку на стойку, обернулась.

— Прямо не знаю, что делать!

— А что случилось?

— Да опять повысили арнону! Господи, не дают работать! И можно подумать, что эти деньги пойдут на нужды города… Так нет же — на повышение их зарплат!

— Ривка, нам надо держаться…

— Удержишься тут… Хочешь кофе?

— Нет. Лучше сок… Апельсиновый.

Ривка принесла фужер с оранжевым напитком и кусочком прозрачного льда, села рядом.

— А как твои дела?

— Вроде, сдала квартиру.

— Ну и хорошо! В конце концов всегда сдаёшь. Не без нервов, конечно… И где их напасёшься, этих нервов!

— А с книжкой — полная неизвестность.

Подвижное лицо Ривки застыло на мгновенье.

— Не обижайся, но… сейчас другое время… Дети не читают книжки. Я вижу это на примере своих. Сидят весь день, уставившись в эти чёртовы экраны! Хорошо, что старшего забрали в армию. Хоть повзрослеет!

— Ох, не знаю… Я просто не могу по-другому, понимаешь?

— Понимаю. Ты не такая как все. В тебе что-то есть… Как это сказать… Есть люди, словно лишённые формы… А в этом фужере есть форма. И поэтому сок в нём выглядит красиво… Ты красивая, Мири!

Мири улыбнулась, и, взяв в ладони фужер, втянула губами тонкую соломинку.

— Это мало помогает.

— Господи, какие мужчины глупые!

— А где ты видела умных мужчин?

У стойки раздался звонок. Ривка подскочила, схватила трубку. На сей раз, по-видимому, настала очередь поставщика. Ривка что-то записывала в блокнот, диктовала, повторяла снова и снова… По улице шли люди, и сквозь стекло они казались игрушечными, ненастоящими. Словно кто-то выпустил их на залитую безжалостным светом сцену, чтобы вдруг, одним махом, смахнуть куда-то вниз, в вонючую и страшную темноту… Мири вздрогнула, припала губами к соломинке. Сок был прохладный, такой кисло-сладкий. И жёлтый. Как солнце. Выгребла мелочь из кошелька, положила на стол, встала. Ривка по-прежнему говорила по телефону — вскинула в прощальном приветствии руку…

Мири вошла во двор, поднялась по тихой лестнице, открыла дверь. Мур лежал на коврике. Неторопливо поднялся, выгнул спину, потёрся о её ногу. Проследовал в спальню — медлительный и важный. Ну вот она и дома…

Скинула платье, прошла в ванную, с наслаждением подставила тело струям воды. Оно ещё совсем не старое. Гладкое, упругое. И форма есть… Как сказала Ривка — у тебя есть форма? Может, она и права. Растёрлась махровым полотенцем, прошлёпала в спальню, накинула халат. Всё совсем неплохо! У неё есть свой дом, свой мир, свой стол, свой вид из окна… Разве этого мало? Не следует требовать многого, ведь та сила, которая вбросила её в центр этой залитой светом сцены, может — вдруг — рассердиться и швырнуть куда-то вниз, в темноту… Снова эти мысли! Подошла к компьютеру у окна, включила, села перед экраном. Нужно делать свое дело. Просто делать свое дело. И у неё оно есть.

Как всегда в хаосе документов с трудом отыскала нужный файл, открыла его… О чём она расскажет в этот раз? Пусть будет так… Однажды утром черепаха Присцилла вылезла из-под камня, где она провела холодную ночь. В пустыне ведь всегда холодно по ночам… Но уже взошло солнце, и в его лучах она увидела крохотного козлёнка на тонких ножках. Он тревожно оглядывался по сторонам… Черепаха подползла к нему и, вытянув морщинистую шею, сказала: «Доброе утро! Ты, наверное, потерялся? Не волнуйся. Такое случается с маленькими козлятами. Я тебе помогу». Козлёнок не понял, кто это с ним говорит. Он огляделся, но никого не увидел…

История развивалась сама собой. Козлёнок сначала испугается, обнаружив внизу у своих копытец непонятное существо… Он ведь раньше никогда не встречал черепах! Но Присцилла его успокоит, и он перестанет удивляться её странному облику, совсем не похожему на его. И они подружатся. Правда, ненадолго…

Мири встала, прошлась по комнате. Мур лежал на диване, свернувшись в клубок. Видны были только маленькие щёлочки его глаз. Интересно, он спит или вот так, молча и неотступно, наблюдает за ней? Подошла к компьютеру, выключила его. Как всегда после работы голова была тяжёлой — и пустой. За окном улица погружалась в вечернюю мглу. Уже вспыхнули фонари, и справа на набережной потянулась сверкающая цепочка вдоль пляжа.

Зажгла свет. Мур потянулся, открыл глаза, мягко соскочил с дивана. Надо развеяться, выйти на воздух… Какая духота! У Ривки хотя бы работает кондиционер… Открыла шкаф, выбрала одним точным движением платье — тёмно-серое шелковистое с бордовыми крупными цветами, надела, огладилась в прихожей перед зеркалом. А шляпку не нужно надевать — пусть волосы свободно падают на плечи. Взяла со столика перед зеркалом сумочку и ключи, выключила свет, оглянулась — Мур стоял возле двери, подняв мордочку вверх, словно спрашивал — неужели она снова оставит его? Наклонилась, почесала за ушком, шагнула на лестницу, захлопнула дверь.

Она прошла мимо Дафны, кормившей кошек (здравствуй Дафна привет Мири какое красивое у тебя платье) и, перебежав через дорогу, вошла в кафе. Почти все столики были заняты. Ривка хозяйничала за стойкой, девочка-официантка, работавшая по вечерам, сновала по залу. Было шумно и душно. А за столиком у окна сидел этот Леон! Он был в том же сером пиджаке с вислыми карманами. Она остановилась. Он поднял голову, улыбнулся.

— Добрый вечер! Пожалуйста, подсаживайтесь ко мне!

Вскочил, чтобы отодвинуть стул.

Помедлила… направилась к нему. Ей казалось, на них смотрит весь зал. Села, повесила сумочку на спинку стула. Поправила волосы.

— Это вообще-то мой столик.

— Правда? Я не знал.

— Ну вот теперь будете знать, как садиться за чужие столы.

Осторожная, чуть смущенная улыбка.

— Что будете пить?

— Капучино. Как всегда.

К ним уже пробиралась девочка-официантка с чашечкой кофе. Подошла, поставила на стол.

— Добрый вечер, гверет Мири!

— Добрый вечер, Тали.

Он глядел на неё, склонив голову к плечу. Нахохлившаяся серая птичка.

— Вас все здесь знают.

— Разумеется. Я живу на этой улице уже много лет. Я ведь старуха.

Сморщился как от кислого.

— Зачем вы наговариваете на себя? Вам нужны комплименты? Не думаю…

Взяла чашечку с кофе, сделала глоток, поставила на стол.

— И то правда. Комплименты я не люблю… Как вам Тель-Авив?

— Вы спрашиваете, словно я вчера приехал сюда.

— Господи, ну почему вы русские такие обидчивые?

Помолчал…

— Обидчивые? Я бы так не сказал. Скорее, ранимые… А Тель-Авив мне нравится. Особенно, весной.

— Странно. Весной город какой-то неухоженный, грязный.

— Мне нравятся запахи. Прели, дождя, сырых ветвей.

— Вы привыкли к ним ещё в России, ведь так?

— Да нет… Просто люблю здешнюю весну. Хотя тель-авивский климат нельзя назвать здоровым.

— Это уж точно!

— Но море искупает все недостатки…

— Море? Я его уже давно не замечаю… Даже не помню, когда была на пляже в последний раз.

— В России я тоже жил у моря. Но это было, скорее, огромное озеро. Ощущение замкнутого пространства. А тут — такой простор!.. Во все стороны света.

— Ну… Средиземное море небольшое. И слишком уж плотно заселено.

Посмотрел ей в глаза — настойчиво и твердо.

— Но так было всегда! Я говорю о другом… Здесь зародились великие цивилизации. Они боролись за первенство, расцветали, гибли… И знаете… — наклонился к ней через стол, словно собираясь поведать некую тайну, — на самом деле они живы до сих пор. И всё ещё борются друг с другом! Это место — по-прежнему перекрёсток дорог. Мы живем на перекрёстке! И поэтому нам здесь не очень-то уютно.

Отвела взгляд. Передёрнула плечами.

— Всё это слишком абстрактно.

— Совсем нет! Просто это надо не понять, а почувствовать! Это уникальное место!

— И вы чувствуете?

— Да!

— Интересно… Возможно, нам, родившимся здесь, и впрямь уже не до столь тонких ощущений… Это ведь наш дом. А дома всё привычно и обыденно. Даже слишком… Вы говорите — море… Когда я смотрю на море, мне начинает казаться, что где-то там, по ту сторону — совсем другая жизнь… Так вы работаете в газете?

— Редактирую чужие тексты. Иногда пишу свои. Пытаюсь рассказать об этой стране, об этом городе…

— Жаль, что не смогу прочесть.

Снова эта медленная чуть смущенная улыбка.

— И мне жаль… А чем занимаетесь вы?

Задумалась на мгновенье. Провела ладонью по волосам…

— Пишу рассказы.

— Замечательно! То-то мне почудилась родная душа!

— Но это несерьёзно… Так, рассказики для детей.

— Давно известно, что для детей писать труднее, чем для взрослых!

— Может, вы и правы. Для этого нужно какое-то особое настроение, что ли…

— Лёня!

К ним пробиралась черноволосая девушка в короткой юбке, стягивающей стройные ноги.

— Почему ты не отвечаешь на мобильник?

— Выключил. Чтобы не мешал.

— Ну, знаешь!..

Она была уже у столика.

— Я зашла в квартиру… тебя нет! Хорошо, что догадалась заглянуть сюда! Зная твое пристрастие к забегаловкам…

Вжал голову в плечи, снова превратился в серого воробья.

— Извини.

Девушка хотела что-то сказать… запнулась, посмотрела на Мири.

— А… Это гверет Мирьям! Детская писательница…

— Очень приятно. Пойдём отсюда. Здесь так душно!

— Хорошо-хорошо… Сейчас.

Достал из кармана потёртый кошелек, вынул бумажку, положил под чашку с остатками кофе.

— Спасибо за приятный вечер… Надеюсь, ещё поговорим?

— Конечно! Я понимаю…

Девушка повернулась к Мири спиной.

— Пойдём уже!

Двинулась к выходу, молодая, решительная. И он за ней — с головой, вжатой в плечи. В окно было видно, как они перешли через дорогу, и она взяла его под руку. Исчезли за рамкой стекла.

… Девчонка посмотрела на неё как на пустое место. И впрямь, не соперница… Да и не нужен ей этот Леон! С ним интересно разговаривать. Но, разумеется, о большем и речи быть не может… Как он сказал? Живем на перекрёстке? Боже мой, а ведь по её комнатам и впрямь словно гуляет ветер!

Подозвала официантку, расплатилась и вышла из кафе.

На улице платье сразу прилипло к телу. Вдалеке ярко сияла набережная, по ха-Яркон непрерывным потоком скользили огни. Как давно она не была у моря! А ведь Леон в чём-то прав… Всё стало слишком обыденным, тягомотно-привычным…

Остановилась на углу и — свернула к набережной. Благополучно проскочив между машинами на ха-Яркон, вышла на широкую, залитую светом эспланаду, смешалась с галдящей многоцветной толпой под нависшими над набережной гостиницами, среди бесчисленных ресторанов и кафе. А рядом дышала в такт набегающая, плещущая в берег темнота… Мири подошла к балюстраде, ограждающей пляж. Он был пуст. Слева над морем, над древним яффским маяком завис серебряный серп молодого месяца. И она пошла вдоль балюстрады туда, где, подсвеченные снизу огнями, как декорации к какой-то итальянской опере, виднелись каменные стены крепости. Уже через несколько минут толпы не стало, и она шла одна вдоль берега, вдыхая острый терпкий запах гниющих водорослей.

Вдруг — почти под ней, где-то внизу раздался вздох, женский вскрик… Что это? Она остановилась… Снова вздох и вскрик. Ещё сильней! Она нагнулась, вглядываясь в темноту… Две тени, едва различимые, обнявшись, скользили по песку… Женщина кричала всё громче в такт тяжкой мужской силе, вонзающейся в неё! А потом… потом стало тихо.

Мири отпрянула… Остановилась. Сердце колотилось в висках, и где-то внизу живота, не спрашивая её, не считаясь ней, разливалась тягучая, сладкая боль… Пошла назад — сначала медленней, потом всё быстрей. Она уже почти бежала. Господи, как далеко она забрела! Зачем эта мука, это унизительное, невыносимое бремя? Неужели же только для того, чтобы на свет появилось еще одно существо? И чтобы оно вот так — надрывно и тонко вскрикивало в темноте, или — ненавидело себя? Её била противная мелкая дрожь, в голове шумело.

Добежала до конца эспланады, повернула обратно, замедлила шаг… Хватит метаться! Вот уже и легче — тяжесть уходит, истончается… И на неё смотрят. Нельзя так распускаться! Свернула на ха-Яркон, вошла в спасительную тень переулка…

Во дворе никого не было. Белели под кустами пластмассовые тарелки, оставленные Дафной, тускло светили окна, и в окне Леона горел свет… Что они поделывают там? Поднялись ли уже с его продавленного дивана? Но почему она считает, что он продавленный? Да-да, продавленный и грязный!.. Открыла дверь, щёлкнула выключателем. Мур, лежавший на коврике, поднялся, зевнул, приоткрыл щёлочки глаз… Наконец-то! Она — дома.

Утром Мири снова проснулась с головной болью. Заставила себя подняться… Было утро пятницы. Кудлатую причёску пальмы-подростка шевелил лёгкий ветерок. А небо было такое же, как всегда — огромное, синее до рези в глазах, бездонное… Нет уж, она не собирается чахнуть в этом отвратительном, прилипчивом как пот одиночестве! Надо что-то придумать…

Когда закончился утренний туалет и крепкий кофе был выпит, Мири подняла трубку. Рути откликнулась сразу, словно ждала.

— Привет! А я как раз вытираю пыль со столика… Как дела?

— Никак. А что слышно у тебя?

— Ничего… Шмулик взял с собой Натана на спортплощадку. Он там с друзьями по пятницам играет в свой баскетбол.

— Это прекрасно…

— Что?

— Послушай, я хочу купить сумочку. Ты ведь знаешь, у меня только маленькая. А я хочу побольше… и на ремне.

— Так я тебе об этом давно говорила!

— Ты права. Давай пройдёмся по магазинам. Может, и тебе что-то нужно…

— Ещё как! Туфли уже совсем развалились.

— Ну вот и приценишься, хотя бы…

— Почему это приценюсь? Куплю!

— Давай встретимся… через час… у Дизенгоф-центра? Успеешь переговорить со Шмуликом?

— Через полтора. Нужно собраться.

— Господи, какая же ты медлительная!

— Я не медлительная. Я ответственная.

— Разумеется. Так договорились?

— Да!

Положила трубку на рычажок, оглянулась — Мур, устроившись в кресле, смотрел на неё. Он был напряжён… напряжён и обеспокоен. Прищурил глаза, опустил мордочку на лапы…

Есть время. Лучше всего пройтись пешком. И надеть вот это платье… светлое и легкое, с коротким рукавом. Или это? Да, лучше это — с пояском! И туфли к нему подходят… Хм… Рути со своими туфлями! Можно подумать, что только у неё эта проблема! Но на сумочку и туфли денег нет. Ничего не поделаешь, придётся подождать… Мири стояла уже перед зеркалом, надевая бусы. А фигурка у неё точно лучше, чем у Рути… И было бы совсем хорошо… если забыть о возрасте.

Мур спрыгнул с кресла, на мягких лапах подошёл к ней…

— Скоро вернусь. Не волнуйся.

Взяла расческу, поправила волосы. Короткая причёска ей идет. Да… и ещё шляпка! Чуть на бок… Вот так. В самый раз.

Мур проскользнул в комнату, скрылся за креслом…

Подхватила со столика у зеркала сумочку и ключи, шагнула на лестницу, спустилась вниз сквозь пятничный шум и гам, доносившийся из квартир. В почтовом ящике — только реклама какой-то пиццерии. Во дворе никого, даже Дафны — все заняты неотложными делами. Прекрасно! И у неё есть дело!

Выйдя на улицу, повернула в направлении Фришман. Она любила этот путь — до перекрёстка и вправо, по тихой улице с приземистыми белыми домами — их просторные, во весь фасад, балконы едва различимы сквозь густые ветви старых деревьев. Ближе к Дизенгоф толпа становится всё плотнее, приходится пробираться между столиками, усеявшими тротуар. Пока они почти все пусты, но ближе к вечеру, когда с моря задует лёгкий бриз, а лица женщин как белые маски с кровавыми губами вспыхнут в свете фонарей, воздух задрожит от возбуждения, и в привычную какофонию звуков вплетутся отрывистые синкопы, доносящиеся из ресторанов и кафе.

Мири взглянула через дорогу: он сидел за столиком на перекрёстке, как обычно по пятницам — этот пожилой, какой-то весь обвисший, словно очень усталый человек… Перед ним стояла кружка с пивом — вряд ли он дотронулся до неё. Он сидел, опираясь локтями о столик и, слегка подавшись вперед, исподлобья, зорко поглядывал по сторонам. Его взгляд скользнул и по ней… Задержался? Вряд ли.

Она свернула на Дизенгоф, где непрерывным потоком шли машины, и между ними, как большие синие киты, скользили троллейбусы. Уже через несколько минут она оказалась на просторной площади — в центре её воздевал к небу свои тонкие струи городской фонтан — и села на скамейку. До встречи с Рути оставалось ещё минут двадцать… Да к тому же она и опоздает — как всегда.

Под сверкающим солнцем площадь копошилась своей привычно-сонной жизнью… Мири осмотрелась. Слева возле разложенных на асфальте картин, сложив руки на животе, подремывал на раскладном стульчике пожилой господин в кепке с козырьком. А справа… Справа у скамьи, под чахлой тенью куста, столпилось несколько человек. Судя по возгласам, они проводили время интересней… Ну да, разумеется — пятничные шахматные баталии! Никогда не понимала этой страсти, заставляющей часами сидеть, уставясь в доску… Но чья это спина в сером пиджаке? Голова, вжатая в плечи?.. Опять этот Леон! Она не видела его лица, но соперник, заросший седой щетиной, с красным испитым лицом, был виден прекрасно. Он сидел неподвижно, но рука его летала над доской. Каждый его ход сопровождался громкими выкриками. Похоже, Леон попал в переделку… Уже через пару минут он поднялся и под всё тот же насмешливо-радостный гогот протянул сопернику мятую бумажку. А перед тем сидел уже новый клиент.

Опустив голову, Леон направился в дальний конец площади. Куда он пойдёт? Свернет ли на одну из улочек, ведущих к морю, или примостится под тентом какого-нибудь кафе? Как тот человек… У них одинаковый взгляд — в этом всё дело… Цепкий, внимательный. Жизнь движется мимо них как по сцене. Но у них всегда в запасе билет в первом ряду… А она? А она живёт словно за невидимым стеклом… Как рыбка в аквариуме. Подплывает к стеклу, открывает свой розовый ротик — и ничего! Только прохладная противная скользкая поверхность! А ещё этот дурацкий шопинг… Взглянула на часики — пора!

Рути уже стояла возле входа в Дизенгоф-центр, одетая, как всегда, в безвкусное цветастое платье. Зачем эти яркие краски? Они ведь её только бледнят.

— Ох… — сказала Рути, тряхнув своими светлыми кудряшками, — я уж думала, что-то случилось!

— Да что со мной может случиться…

— Не знаю-не знаю… Ты женщина свободная. Не то, что я.

— И гуляет по комнатам ветер…

— Что?

— Вспомнила одну фразу… Так куда направимся?

— Я знаю один магазинчик на втором этаже!

— Ну и прекрасно.

Отступив на шаг, Рути внимательно посмотрела на подругу.

— Ты раздумала покупать?

— Нет… Что ты.

— Ну тогда пойдем!

Внутри они едва протолкались сквозь толпу на второй этаж. Слава Богу, в магазинчике покупателей было немного. Продавщица, двигавшаяся со скоростью мокрицы, снимала сумочки с полки — снова ставила… Рути что-то тарахтела над ухом… Это было нестерпимо!

— Вот эту, — сказала Мири.

— Но ты ведь хотела с длинным ремнем!

— И такая подойдёт.

— Ты уверена?

— Да!

— Ну что ты кричишь… Покупай, что хочешь!

— Я забыла. Нужно чек положить в банк, а он сегодня рано закрывается.

Рути молчала, отвернув лицо… Мири заплатила. Устало растянув губы, продавщица вручила ей фирменный пакет с коробкой.

Пробились сквозь толпу ко входу, вышли на улицу.

— Извини. Я сегодня что-то совсем без головы…

— Привет! — сказала Рути, и лицо её приняло жалостливо-брезгливое выражение. — Шабат шалом!

— Да. Конечно. Извини…

Рути повернулась к ней худой спиной с торчащими сквозь платье лопатками, засеменила прочь. Мири отошла к стене; поставила пакет на землю, вынула из сумочки пачку чеков… Так и есть! Вчера не обратила внимания! Эта скоропись просто нестерпима! Что здесь написано? Шишим или шлошим? При желании можно рассмотреть буквы… Но хватит ли у служащей в банке терпенья?! Надо пойти на Ротшильд. И немедленно! Если он уже перебрался… Пятница — на исходе. Он должен быть уже там! Схватила пакет с сумочкой, остановилась… Неужели же эта противная мелкая дрожь, вся эта суета — всего лишь… как звучит то ненавистное слово, которое ничего не объясняет? Сублимация? Какая чушь! Достала мобильник, нашла номер. Этот, кажется, его… У неё есть право. Как-никак — хозяйка… Долгий звонок. Снова, и снова… Наконец-то! Вялый, словно заспанный голос. Неужели она его разбудила? Нет — просто лёг отдохнуть после переезда. Чек? Это серьёзно… Она хотела бы встретиться немедленно. Он уходит через час. Она может зайти на квартиру? Будет минут через… двадцать. Он подождет.

Свернула за угол, перебежала через улицу, замедлила шаг… Надо успокоиться, а то дезодорант не поможет. Прошла вверх по улице до площади с этим нелепым зданием театра, лишённым даже какого-то намека на архитектуру — свернула на бульвар. Вот и дом, подъезд… Всегда это мгновенное чувство — словно возвращаешься в прошлое. В котором тебя уже нет.

Взошла по лестнице. На площадке достала из сумочки зеркальце — ужас, какое жалкое потное лицо! За что ей это униженье? Но она — хозяйка, и пришла к жильцу, чтобы выправить чек! Резко нажала на кнопку звонка, и ещё… Дверь распахнулась. Он был в выцветшей майке и джинсах. Курчавились жесткие волосы на загорелой груди, в вежливой улыбке кривились полные губы. Она его не задержала? О, нет, у него ещё есть время. Мимо комнаты она прошла на кухню. Полный бардак… Но что она ожидала? А над мойкой уже завис новый постер с изображением какой-то рок-группы. И не её ли постоялец — на авансцене с гитарой, непотребно торчащей чуть ли не между ног?..

Он взял протянутый чек, вгляделся… Сел за стол и, с трудом отыскав среди завалов жестянок и коробок авторучку, подправил слово.

— Подпишитесь сверху. Иначе вернут, — сказала она.

Он послушно поставил какую-то закорючку и протянул ей чек… На мгновенье пальцы их встретились. Он посмотрел на неё. Снова, как и в прошлый раз, ей показалось, что он — раздел её… Платья нет. Нет ничего, кроме голого тела! Она сжала колени.

Взяла чек. Не глядя, сунула в сумочку. Она надеется, что на его счету есть деньги? Да, сказал он и отвел глаза. Она может не беспокоиться. Если понадобится, он всегда к её услугам… До свиданья! — её голос прозвучал жёстче и громче обычного. До свиданья… — ответил он, и она вышла из квартиры.

Так нельзя! Неужели и впрямь этот самоуверенный мальчишка волнует её? Но что в нём такого?.. Фигура, волосы, губы? Какая чепуха… Но такое чувство, словно он видит её насквозь. Это ужасно! Ноет и тянет внизу живота… Медленно пошла по улице. Её толкнули в плечо — она едва не вскрикнула от боли! Остановилась, потерла ушибленное место. Будет синяк. Только этого недоставало. Но ноющая тяжесть — ушла… Чек! Надо успеть положить его на счет. Банк — на Алленби, а она идет в противоположную сторону. Хватит метаться… Какой стыд! Она годится ему в матери!

Когда дошла до банка, боль в плече утихла. Почти. В толпе, пахнущей потом и дезодорантом, отстояла долгую очередь — выскочила на улицу, зашла в магазин, купила масла и сметаны, и хлеба, лучше халу, вот эту, и что-то ещё… сосиски! В очереди к кассе к запахам пота подмешалась вонь рыбы и овощей. И снова галдящая жаркая Алленби.

Возле сверкающих огней секс-шопа свернула на свою улицу. Всё уже закрыто. В ривкином кафе девочка-официантка моет пол и гремит стульями. Во дворе — уже субботняя тишина… Спаслась!

(Окончание в следующем выпуске)

Писатель Александр Любинский (Израиль, Иерусалим) печатается в России и Израиле. Он — автор прозы и эссеистики «Фабула», романов «Заповедная зона» и «Виноградники ночи», сборника эссе и культурологических статей «На перекрестье». Один из лауреатов «Русской Премии — 2011» за роман «Виноградники ночи».

Список всех публикаций Александра Любинского в нашем журнале на его персональной странице.

В оформлении первой части повести использовано фото Семёна Левина «Ночной Тель-Авив».

Мария Ольшанская