Володя толкнул дверь — она была еще не заперта — прошёл сквозь узкое жерло входа во двор. Горел тусклый свет над аркой, и в его жёлтом круге две едва различимые, стёртые до белизны фигуры простирали обломки рук к святому древу. Острый серп месяца едва проглядывал сквозь ветви кипарисов; вполукруг, как в амфитеатре, разглядывали пришельца пустые глазницы келий.

Шорох… Он прислушался. Женский голос? Да. Доносится сверху, где размещались когда-то кухня и трапезная.

— Не надо… Перестань!

Тишина. Шорох. Тяжелое дыханье.

— Прошу тебя! Я так не могу… Я так не хочу!

— Дурёха… Не строй из себя целку… Ты ведь хочешь, да?.. Ты хочешь… Дай я тебе…

— Нет!

Прерывистое дыханье. Мужской голос:

— О, ччёрт! Ненормальная!

Стук туфелек. Володя вжался в стену… Пересекла двор, взметнулась туда, где кельи. Лязг железа о камень.

Тяжёлые шаги. Спустился вниз.

Он стоял в двух метрах от Володи — бычья голова на толстой шее, мускулистые ноги, короткие шорты — думал, сопел… Шагнул было в направлении келий — остановился… Направился вглубь двора. Скрылся в узком проходе между церковью и стеной.

Володя оторвался от стены. Билось сердце, перехватывало дыханье. Пересёк двор, вгляделся: среди чёрных провалов теплился свет. И тогда он поднялся по каменным ступеням, стукнул в дверь.

…Андрей вздрогнул — показалось или нет? Что-то мелькнуло в окне, на мгновенье закрыв его.

Поднялся, подкрался к окну… В нескольких метрах от него отчётливо выделялась тёмная фигура на фоне стены. Похоже, Семён… Снова чинит водопровод!? В руке Семёна вспыхнул фонарик, вобрав в свой жёлтый круг кусок стены и начало узкой железной лестницы, ползущей по стене собора. Семён стал медленно подыматься по ней. Наконец, пляшущий свет фонаря исчез в высоте, там, где навис над стеной костлявый очерк колокольни.

Андрей натянул джинсы, выскользнул за дверь, приблизился к лестнице… Что он делает наверху? Посмотреть? А если они столкнутся лицом к лицу… Ничего! Всегда можно сказать, что заподозрил что-то неладное, чужака, разгуливающего ночью по монастырю.

Ржавые поручни были влажны от росы. В нескольких местах болты, державшие лестницу, выскочили из стены, она шаталась при малейшем движении. Захотелось повернуть назад… но осталось уже совсем немного! Последнее усилие — и он уже на плоской крыше, с которой виден внутренний двор — полукруг низких построек, тянущихся вдоль стены: туда можно проникнуть только через окованную железными листами дверь церковного портала. Но она всегда закрыта… Огонек пляшет справа, возле чердака с зарешёченным окном. Нет, скорее, это не чердак, а верхний этаж постройки с рядом окон, вытянувшихся вдоль фасада.

Створка крайнего окна приоткрыта, его решётка, аккуратно вывернутая, прислонена к стене. Свет фонаря — уже внутри — скользит по полкам с книгами, длинным столам, каким-то иконам, подсвечникам, чашам… Вот, замер, взлетел вверх, выхватил чьё-то лицо с жезлом и в клобуке — на мгновенье глаза ожили, сверкнули! Грохот, словно что-то обрушилось. Хриплый мат… Отпрянул. Пора уходить. Тот — в любой момент может выскочить на крышу! Вернулся к лестнице, нащупал в темноте ржавые поручни и — вниз, по шатким ступеням; метнулся за выступ… Семён спускался медленно, тяжело дыша. Коснулся земли, остановился. В руке — большой пластиковый пакет. Переложил в другую руку, с усильем поднял… По-видимому, добыча весома.

Скрип гравия. Длинная тень скользнула по светлой лунной стене. Исчезла.

…Стукнул в дверь. Пауза… щелчок замка.

— Это ты? Так поздно…

— А ты думала, кто? Курево кончилось. Помоги страдальцу.

Смешок.

— Подожди здесь. У меня ужасный бардак…

Вернулась, протянула пачку.

— Как… Все?

— Там две штуки. До утра хватит?

Взял пачку. Коснулся прохладных пальцев.

— Я слышал…

Прислонилась к дверному косяку.

— Подслушивал?

— Так получилось… Вы возились довольно громко.

— Я должна что-то объяснять?!

— Не терплю ханжества!

Подалась назад, схватилась за ручку двери… остановилась.

— Ты слишком строг ко мне! Почему?.. Сказать, или сам догадаешься?

— Тебя притягивает это животное! Ты боишься выйти за ограду, но даже здесь отыскиваешь грязь!

— Бедный… Мне тебя жаль…

— А себя тебе не жаль?

— Нет… Это мой земной опыт.

— Ха! Думаешь, пригодится?

— Хочу надеяться, что да… И не только мне.

Она стояла в полуметре от него. Протянуть руку, дотронуться… Словно угадав его движенье, подалась назад.

— Пока!.. — и уже тише, с коротким смешком, — постарайся уснуть…

Щёлкнул замок.

Ночь огромной птицей простёрла свои крылья над холмами, изогнулся её клюв — серп молодого месяца. Знобкий ветер шуршал ветвями старых кипарисов, и они недовольно шумели.

Володя прошёл по полукругу двора до своей двери, открыл её, оглянулся… В окне, на другом конце галереи, погас свет.

…Она пила кофе, прислушиваясь к звукам, доносившимся из спальни Юстина. Уже вторая чашка, но голова по-прежнему отчаянно гудит.

В середине ночи к ней постучал Коля — с Юстином плохо! И впрямь, Юстин лежал на своём топчане, тяжело дыша, черты его заострились. Казалось, он был без сознанья. Но при звуке её голоса — открыл глаза.

— Я думал, уже всё. Отошёл… — Коля перекрестился.

Села на край топчана, взяла руку Юстина. Пульс едва прослушивался.

— Давай вызовем скорую!

— Они возьмут его в больницу, а там он точно не выживет.

Показалось или нет, — пальцы Юстина сжали её запястье…

— С ним надо говорить.

— Что?

— С ним надо разговаривать! Нельзя позволить ему уйти!

И она стала произносить слова, осторожно поглаживая его руку. Главное — был голос, тихий, неотвязный, настойчивый… Юстин лежал; открыв глаза, слушал… Лина пересела в кресло, и вот уже Коля, склонившись над настоятелем, забормотал молитвы. Лина погружалась в темноту, выныривала под тусклый свет лампады… Сменила Колю и снова сжимала невесомые пальцы Юстина. Они уже не были так холодны… На рассвете Юстин заснул — припав к его рту, она уловила ровное дыханье.

Шорох за спиной… Лина оглянулась. Коля вышел из спальни со своей сумкой в руке — такой же, как всегда, только морщины на щеках проступили резче.

— Как он?

— Спит. Уже не задыхается.

Поставила на стол пустую чашку.

— Купи еды. Деньги-то есть?

— Есть пока.

— Только не задерживайся.

— Да уж, постараюсь…

Прошёл во двор. Жилистая фигура, обтянутая выцветшей ковбойкой, исчезла в утреннем свете.

Откинулась к стене, но только прикрыла глаза, раздался шорох… Разлепила веки. Напротив неё сидит этот мальчишка, которого привел Володя. Рот кривится, глаза лихорадочно блестят. Похоже, у него тоже была бессонная ночь.

— Что случилось?

Провёл подрагивающими пальцами по лбу:

— Семён — вор!

Медленно склонила голову.

— Знаю…

— Он крадёт монастырскую утварь!

— О, да. Такой гадкий… В этом-то и дело.

— Тебе всё равно? Он… грязный, понимаешь? И опасный!

— Правда?

Губы сложились в едва заметную презрительную улыбку.

Отвёл взгляд.

Помолчала…

— Как ты думаешь, на какие средства мы живём? На милостыню Коли? Или подачки Володе? Он единственный достаёт деньги. Работает, ну и…

Вздохнула, поправила рассыпавшиеся по плечам волосы.

— Если бы всё было так просто… Пойду к Юстину. Он очень плох.

— Да, я понимаю…

Занавеска, скрывающая проход в спальню, приподнялась. Опустилась.

Вот как… Единственный достаёт деньги. Работает! Но зачем ему работать, если он ворует? Интересное дело…

Соорудил бутерброд из остатков сыра и хлеба, заварил кофе. Из-за занавески не доносилось ни звука. Пойти в магазин? Хотя уже поздно, да и видеть подонка неохота. Но куда деваться? От этой девчонки, с презрением глядящей на него, этой чёртовой тюрьмы под видом монастыря?

Вдруг — словно обручем сдавило горло. Поперхнулся, вскочил, выбежал во двор. Бежать отсюда! Но бежать-то некуда… Просто уйти. Хотя бы в город. Если ворота открыты… А там — видно будет.

Ворота были открыты. За стеной, с дорожки, петляющей среди кустов, свернул на узкую улицу, где раскалённые машины непрерывной цепочкой ползли вверх мимо редких пешеходов, хоронящихся от солнца под едва различимой тенью невысоких домов. На вершине холма улочка превратилась в маленькую площадь, и вдруг внизу вдалеке на фоне ярко-синего неба — очерк стен Старого города.

На перекрёстке Андрей остановился. Раскалённая громада дня, зависшая над городом, придавливала всё живое к земле, прерывалось дыханье, но ей наперекор тянулись вдаль не иссушенные солнцем, взращённые бережной человеческой рукой, деревья. И Андрей пошёл вниз по улице мимо их терпеливых, упрямых стволов. Справа у старинного особняка стоял солдат — американский флаг осенял его, а слева, за полуразрушенной каменной изгородью, виднелись лужайки с жухлой травой, и среди них, как выветренные черепа, возвышались камни надгробий, покрытых арабской вязью.

Казалось, стены с их очерком церквей и минаретов были уже совсем рядом… Но нет, пошли какие-то домишки, громоздящиеся друг на друга, и среди них, как линкор в окружении лодчонок, разрезал синеву фасад собора с каменной фигурой Богоматери на фронтоне. Народу становилось всё больше: туристы с флягами и фотоаппаратами мелькали розовыми свежезагорелыми икрами и плечами, сквозь них с трудом пробивались евреи в чёрных шляпах и пиджаках, мальчишки-арабы вертелись под ногами со своей мелочовкой; у ворот, сквозь которые непрерывно сновали жёлтые мерседесы-такси; на помосте мальчишки и девчонки в одинаковых футболках танцевали и пели по-английски, взявшись за руки.

За воротами толпа стала еще гуще. Казалось, узкие улочки с трудом выдерживали её. Непрерывной линией тянулись лавчонки, шли туристические группы, впереди которых семенили озабоченные экскурсоводы. Один из них, плотный бородач со взмокшей на спине рубашкой, поравнявшись с Андреем, крикнул своим белолицым, с бесцветными плоскими лицами подопечным: «Не отставааать! Это Старый город! Здесь всякое может случиться!»

И Андрей двинулся вслед за ними по узкой улочке, каменными, вытертыми от бесчисленных ног ступенями уходящей вниз. Сплошные навесы лавок закрывали небо, рябило в глазах от блеска поддельного золота, переливов серебра, всего этого пёстрого, яркого, окутанного плотной вонью косметики, смешанной с восточными приторно-сладкими запахами…

Повернули вбок в длинный, как кишка, переулок, вдруг резко остановились возле каких-то ступеней, над которыми висела полустёртая табличка на иврите, английском и арабском. «Виа Долороса!» — возгласил проводник. Под табличкой фотографировались, нетерпеливо ждали очереди, щёлкали, ослепляя друг друга белыми вспышками. Дошла очередь и до русских.

Рядом c Андреем остановились две девушки, по-видимому, из группы. Одна, высокая и полная, с волосами, подвязанными платком, отрешенно глядела вокруг, а другая — простоволосая, с острым лицом, улыбалась радостно и изумленно… Она была похожа на встревоженную птичку. Группа двинулась дальше. Девушки пристроились сзади. Андрей шёл за ними сквозь толпу, едва различая впереди экскурсовода: с поднятым жезлом, наверху которого болтался желтый флажок, он был похож на диковинного мажордома.

Вышли на площадь возле какого-то собора. Солнце палило; сквозь потную поволоку, наплывавшую на глаза, был едва различим тёмный вход, к которому и двинулась группа. Девушки мелькнули где-то впереди. Андрей стал пробиваться к ним, толпа внесла его внутрь собора — на мгновенье отхлынула, разделившись на множество ручейков — и он вдруг остался один… В полутьме горели свечи, голоса сливались в один тревожный, неотвязный гул. Он воздымался вверх, к едва различимому куполу, нависавшему над массивными каменными стенами. Толпа завивалась вокруг саркофага в центре, окружённого мерцаньем свечей. Кто-то рядом произнес по-русски: Гроб Господень.

Медленно нисходили куда-то вниз, осеняя себя крестным знамением, подымались, исчезали в полутьме. Андрей стоял, заворожённо глядя на блики, дрожащие на поверхности саркофага… Рядом остановилась экскурсовод с флажком, болтающимся на жезле, заверещала! Рванулся от неё вбок, по каменным ступеням, ведущим в подземелье. И вдруг — различил на стене, на ноздреватом камне — вырезанный полустёршийся знак — крест и рядом год: 1237. Он стал спускаться ниже, и увидел ещё и ещё… Пилигримы, достигнув цели, оставляли свои зарубки. Он шёл сквозь строй веков…

Лестница кончилась, и Андрей оказался в просторной зале, в дальнем конце которой за железной изгородью скрывалась, по-видимому, очередная могила. А рядом с ней на низкой мраморной плите сидели — его девушки! Они сидели, поджав под себя усталые ноги, и их туфельки, отдыхая, валялись рядом. Худенькая положила голову на плечо подруги, а та что-то шептала ей, обняв за плечи… Они достигли цели.

Лучше всего — подождать их наверху… Он вернулся к входу, протолкался в ворота, сквозь которые вливался в собор непрерывный людской поток. Бородач, помахивая жезлом, уже созывал зычным голосом вверенное его заботам стадо. Девушки подошли последними. Группа двинулась в обратный путь.

Как-то нужно заговорить с ними… А между тем возникла уже чистая просторная площадь с лавочками и закусочными. Хасид в своей неизменной шляпе наматывал тфилин на руку молоденького туриста в полуспущенных шортах и выглядывающих из-под майки цицит. Слышался ивритский говор. Экскурсовод провозгласил двадцатиминутный привал. Девушки направились к фалафельной, встали в очередь. Эх, была не была! Подошёл к ним и, заглядывая маленькой в лицо, выпалил первую пришедшую на ум фразу: «Простите, как пройти к Яффским воротам?!..» Пауза… «Не могли придумать ничего умней?» — сказала, нахмурившись, подруга. А маленькая, глядя в смущённое лицо Андрея, — рассмеялась!

— Вы всегда такой изобретательный?

— Нет… — сказал он. — Только сейчас.

— Вы и впрямь не знаете, где находятся эти самые ворота?

— На ваш вопрос так уж сразу не ответишь…

— Вот как? Забавно.

Очередь быстро двигалась.

— Что возьмём? — спросила подруга.

Даже не знаю… Шварму?

— Я бы вам посоветовал фалафель, — сказал Андрей.

— А что это?

— Это такие обжаренные шарики из гороховой муки. Вкусно. И дешевле швармы.

— Ага! — сказала маленькая. — И он тут еще про ворота темнит!.. Так что будем брать?

Они уже стояли напротив продавца.

— Фалафель, — сказала высокая. — Поверим уж этому знатоку.

— Фалафель! — объявила маленькая заплывшему от жара продавцу, подняв вверх два пальца. Получила в руки масляные пакеты с питами, обернулась к Андрею.

— А вы почему не заказываете?

— Я? Я… я не хочу.

— Вот как…

Несколько мгновений она смотрела на него… Посерьёзнела, качнула головой.

— Я вас угощаю.

— Нет!

— Что ты делаешь!? — воскликнула подруга.

Но маленькая уже с помощью пальцев всё разъяснила понятливому продавцу. Протянула Андрею питу.

— Берите.

— Но…

— Берите же!

— Спасибо…

— Вон пустая скамейка! Пошли, пока не заняли! — провозгласила подруга.

Подбежали, уселись рядком.

Он стал есть, захватывая зубами край питы, втягивая в рот… Какая вкуснятина!

Маленькая смотрела на него…

— Вы неправильно едите, — сказала она.

— Почему это?

— Надо вот так, слоями.

И она принялась подбирать своими быстрыми пальчиками лежащие сверху чипсы.

— Вот так.

— Вы когда-нибудь ели питу?!

— Нет. Но я уже поняла.

Засмеялся.

— Вы чудо!

— Ну, да, — сказала подруга. — Во всём разбирается и обо всём судит.

— Меня вообще-то зовут Андрей, — рот, набитый питой, мешал говорить, но звуки всё-таки проходили.

— А меня — Маша.

— Анна, — сказала подруга. Она задумчиво изучала эту странную еду…

— Ешь, а то не успеем! Надо бы колу ещё купить.

— Не надо, — питы уже не было. Андрей подобрал остатки чипсов с донышка пакета. — Где-то должен быть фонтанчик с водой. У них всегда так.

— Вкусно! — пользуясь своим методом, Маша добралась уже до шариков с фалафелем. — Вы давно здесь?

— Нет… Не очень. Я здесь проездом.

— И куда направляетесь?

— Вообще-то в Индию… А сейчас даже и не знаю…

Засмеялась, обернула к нему к нему узкое лицо с большими сияющими глазами.

— Сбились с маршрута?

— Можно сказать и так… — ткнул пальцем куда-то вбок. — А вон и фонтанчик! Видите?

В нескольких шагах от них стоял бородач в кипе. Склонившись над плоской чашей, из которой била струйка воды, заглатывал её толстыми губами.

— Очень аппетитно! — сказала Анна.

— Ничего страшного. Пошли.

Подбежали. Припали по очереди…

Вода была тепловатая, но фонтанчик работал исправно.

Андрей вытер губы ладонью, огляделся: площадь возбуждённо и радостно гудела, сиял над головой тёмно-синий карбункул неба. А рядом… рядом была эта замечательная девчонка!

Вожак уже покрикивал, воздымая свой жезл. Снова двинулись по узким проулкам, облепленным разноцветными лавочками.

— Вы откуда?

— Из Харькова, — сказала Маша. — По студенческому обмену. В рамках ИМКи. Слышали про такую?

— Слышал… И… надолго вы здесь?

— Сначала поедем в двухдневную экскурсию по стране. Потом возвращаемся в Иерусалим на какой-то семинар… Еще неделя.

— Вот как…

— Остаться бы недельки на две!

— Кончай эти глупости, — сказала Анна.

— Ну правда, ведь здесь так здорово! А вы… — обернулась к Андрею, снизу вверх заглядывая в его глаза.

— Я?.. Я в стране уже месяца два…

— Собираете деньги на билет в Индию?

— Уже нет.

Он произнес эти слова и сам им удивился. Голос звучал твердо, даже жёстко:

— Нет, в Индию я уже не хочу.

Дошли до Яффских ворот. Вожак провозгласил конец экскурсии. Те, кто приехал с ним, пусть идут к автобусу. Остальные — свободны! Толпа устало побрела к автобусам. Девушки и еще несколько человек — задержались.

— Куда вы сейчас?

— В гостиницу, — проговорила Анна. — Хватит шляться.

Маша молчала.

— А хотите, я вас ещё повожу по городу?

— Да вы что, с ума сошли!?

— Поводите нас завтра, — проговорила задумчиво Маша. — Ладно?

— Но мы решили завтра сделать шопинг!

— Не хочу. Лучше ещё город посмотреть. Давайте встретимся завтра?

— Конечно! Э… снова у Яффских ворот. Чтобы не искать друг друга. Во сколько?

— Ну… пораньше. Чтобы времени было побольше.

— В десять?

— Отлично!

— Ну, знаете, я вам не попутчик! Пошли уже!

— До завтра! — сказала Маша и — улыбнулась.

— До свиданья!

Андрей смотрел им вслед, пока они не исчезли среди серых домиков Мамиллы. Раскалённый зрачок солнца закатывался за холмы, высвечивая контуры высотных домов и гостиниц, а ближе, на противоположной стороне оврага, уже простёрлась фиолетовая тьма, и едва различимые сквозь её пелену, зависли над черепичными крышами Мишкенот Шаананим недвижные крылья мельницы.

По всем признакам завтра — обещало быть.

Володя сидел на скамейке в парке в прозрачной тени куста у выхода к американскому консульству и из своего укрытия разглядывал фасад здания, вдоль которого прогуливался охранник в чёрном пиджаке. Ещё один, в таком же пиджаке, заглядывал в припаркованные у тротуара машины. Что и говорить, тяжёлая работа. А у него нет никакой… Позвонить этой сволочи возле рынка?.. Бесполезно. Лучше узнать у Нахмана. Может, он уже решился переводить Пиркей Авот?

Прошёл к выходу, под раскалённым козырьком телефонной кабинки набрал номер… Нахман ответил сразу.

— Кен?

— Нахман, привет! Это Володя!

— А…

— Извини, что беспокою… То есть, я хотел сказать… Как там насчёт Пиркей авот?..

Пауза.

Ровный бесстрастный голос:

— Ещё не принято решение.

— А когда…

— Не знаю. Это зависит не от меня.

— Понятно…

— А… когда позвонить?

— Звони. Заходи. Всегда рады.

Вышел из-под козырька. Перевел дыханье… Бесполезно!

Вниз по улице спускался Андрей. Долговязая фигура, спутанные волосы… Прошёл мимо, не глядя по сторонам. Интересно, куда он идёт… Окликнуть? Зачем… У каждого — своя жизнь. Привёл парнишку в монастырь — думал, это поможет. Но всё осталось по-прежнему.

Побрёл вдоль улицы. На углу — свернул на Кинг Джордж. Вынул кошелёк из сумки, пересчитал мелочь. Странно, почему-то не прибавилось… Купить на последние курево или поесть? Лучше — курево, в магазинчике возле Сохнута. Всё те же дома, та же улица… Словно пойман в сеть, и её уже не разорвать!

Купил сигареты, закурил… Полегчало… Эта, бывшая, стоит сейчас за своим прилавком, словно всю жизнь там стояла. Словно и не было у неё ничего другого. Счастливая! А он — и не здесь, и не там. Нигде… Надо пересидеть жару. Не возвращаться же в монастырь…

Дошёл до Бецалель, спустился с горки к библиотеке. У входа пусто — видать, занятия в ульпане уже кончились. Поднялся по знакомой лестнице на второй этаж, вошёл в пустой и тихий зал… Последнее пристанище.

У окна сидит недавний знакомец, читает. Увидел Володю, улыбнулся, направился к нему.

— Есть разговор!

Вышли в коридор, устроились на широком подоконнике.

— Я уж думал — не поймаю вас. А мы ведь и не познакомились ещё. Как вас зовут?

— Володя.

Быстрая твердая рука.

— Марк!

— Очень приятно…

— Я к вам — с предложением.

— Правда? Это уже интересно…

— Надеюсь… Мы решили издавать еженедельную русскую газету в Иерусалиме. Пора! Количество русских здесь перевалило уже за десять тысяч. Этого достаточно, чтобы начать.

— А кто эти… мы?

— Я и ещё один… Он старожил, знает местные условия. Будет собирать рекламу и отвечать за финансы. А я буду редактировать. Я журналист. Нужен профессиональный переводчик. Переводить всё — рекламу, газетные статьи… Любую информацию, которая требуется газете. Можете?

— Могу. Только я устал от посулов. Сколько раз уже это было… Работаешь, работаешь, а деньги не платят…

Марк задумался, понимающе мотнул седой гривой.

— Я сам с этим сталкивался… Поэтому лучше начать свое дело. Тогда уж точно не обманут. Я говорю вам как профессионал. Уже есть рынок.

— Надо подумать…

— Думайте. Только недолго. Позвоните дня через два… Есть на чём записать телефон?

И — чиркнув авторучкой по протянутой сигаретной пачке:

— Надеюсь, смогу сказать что-то более конкретное. Идет?

— Ладно… Почему не поговорить…

— До встречи!

Едва слышно мяукнула дверь.

Медленно спустился по лестнице, вышел на улицу. Двинулся вниз по Бецалель в сторону монастыря. Что это? Очередная обманка или наконец серьезное дело? Можно ли чему-нибудь верить в этом городе, дрожащем маревным миражом по склонам холмов…

Монастырь был едва различим среди жёлтой выгоревшей травы и серых камней. Но уже надвигались, нависали его контрфорсы… Володя открыл тяжёлую дверь; привычно согнувшись, пробрался по узкому проходу за стену. Из внутреннего двора доносились громкие голоса… О, так тут целая делегация!

Посреди двора расположились трое представительных мужчин, одетых в тёмные костюмы и рубашки с галстуками. Выделялся среди них самый полный и высокий, говоривший с веской начальственной интонацией. Рядом с ним стоял Семён, по-видимому, переводивший его слова. Семён явно нервничал — его голос звучал отрывисто и резко. Двери, ведущие внутрь собора, загораживали Лина и Коля. Лина покуривала, молча разглядывала пришельцев.

Скрестив на груди жилистые руки, Коля что-то тихо произнес. Семён обернулся к начальнику, торопливо зашептал… Начальник повысил голос, его округлая речь словно катилась по гулким камням двора. Это был грузинский — гортанный цокающий звук.

— Они хотят пройти в собор! Только и всего! Они ничего не тронут! Им надо только посмотреть! Господин Цирхадзе ручается за это! — вскрикнул Семён — и простёр воздетую длань в сторону Коли.

— Не велено пускать.

— Да пойми ты, дурья твоя башка, они хорошие деньги дают!

Господин Цирхадзе снова произнес свою длинную гортанную тираду.

— Ладно, пора кончать этот бардак, — Лина обернулась к Коле. — Пусть посмотрят. От нас не убудет. Только деньги — вперед.

Под недовольное бурчание Коли подошла к начальнику, протянула к нему маленькую ладошку. Радостно урча, вложил в неё увесистую пачку.

Обернулась к Коле:

— Пропусти!

Коля посторонился, делегация последовала к входу в собор, скрытому обитыми кованым железом створками массивной двери. Коля снял висевший у него на ремне длинный бронзовый ключ, вложил в затвор, с лязгом повернул, потянул на себя — створки медленно приоткрылись… Торопливо Семен шагнул вперед, раздвинул их — и гости вошли внутрь.

Сверху из-под купола проникал скудный свет, едва освещая зыбкие сумерки, сквозь которые проступали колонны со стёртыми фресками, ветхие скамьи, большая круглая люстра в центре зала…

Пахло влажной прелью, отвалившаяся от стен штукатурка хрустела под ногами.

Гости, по-видимому, знали, зачем пришли, поскольку сразу направились к дальнему правому приделу. Остановились у колонны, всматриваясь в очертания какого-то седобородого старика с раскрытой книгой в руках… Начальник уважительно отодвинулся, дав место худенькому человечку с напряженным, словно сжатым в кулачок лицом и внимательным взглядом. Вперившись в изображение, тот молча разглядывал его… Третий, молодой — красивый и гладкий — достал из кармана пиджака блокнот и ручку. Тишина зависла в воздухе… Вдруг человечек резко подался назад, прикрыв глаза — утвердительно качнул головой! Господин Цирхадзе издал восторженный гортанный крик! Молодой что-то торопливо писал в блокноте.

Семён обернулся к стоящим в дверях Володе и Лине:

— Определили! Это Руставели!

— Я рада за них.

Коля, стоявший поодаль и не сводивший с пришельцев настороженного взгляда, подошел к господину Цирхадзе; положив руку ему на плечо, другою — указал на дверь. Обернувшись к нему, тот — сжал Колю в своих объятьях! Между тем маленький что-то быстро говорил молодому, который, кивая головой, заносил всё в блокнот. Господин Цирхадзе выпустил, наконец, Колю и, подойдя вплотную к фреске, восторженно уставился в неё…

— Пусть насладятся. Они заплатили за это, — Лина прошла во двор, за ней потянулся Володя.

— Сколько дали?

— Пять тысяч.

— Ого!

— Да… Месяца на полтора хватит.

— Почаще бы приходили!

Улыбнулась своими бледными припухлыми губами:

— Лучше не надо. От них одна суета.

— Ну и что они теперь будут делать?

— Вернутся в Тбилиси и устроят национальный праздник. А потом обратятся с требованием вернуть монастырь.

— Да кто им отдаст!

— Разумеется. Монастырь перешёл к патриархии на законных основаниях. Но они попытаются…

Во дворе показался господин Цирхадзе. Лицо его раскраснелось от волнения. За ним шёл Семён — внимательный, готовый к услугам… Господин Цирхадзе подскочил к Лине, протянул ей руки; смеясь, вложила в его пальцы свои маленькие ладони, а он нежно и страстно припал к ним! Между тем, вышли уже искусствовед с секретарем. Обернувшись к ним, начальник издал победный клич — и они двинулись к выходу. Семён последовал за ними.

Со стуком и лязгом Коля закрывал двери…

Еще во дворе Андрей услышал голоса — непривычно-громко они звучали в вечерней тишине. Спустился по ступенькам вниз, вошёл в кофейню… Ну и ну! Настоящий пир! И впрямь, комната плывет в табачном дыму, сквозь него проступают раскрасневшиеся лица. Порозовевшая Лина держит в руке тонкий кубок на длинной ножке; Семён, примостившийся рядом, перегнулся через стол, что-то говорит смеющемуся Володе. И только Коля молча сидит на стуле у плотно прикрытой двери, ведущей в покои Юстина.

— А вот и наш юный друг! Присаживайся и вкушай! — улыбка как волчий оскал.

Андрей сел рядом с Володей, оглядел стол… Никогда еще не видел он такого изобилия: скатерть уставлена закуской; на огромном, едва ли не в половину стола, фарфоровом блюде ароматно дымится мясо, призывно манят бутыли с вином. И какие тарелки! Тонкие, белые, с проступающими сквозь белизну голубыми разводами цветов.

— Это Линочка решила устроить нам праздник!

Андрей зачерпнул большой серебряной ложкой мясо с густой подливкой, и ещё… Налил в кубок тёмно-красное густое вино.

— По какому поводу веселимся?

— Мы нашли Руставели. Здорово, правда? За это стоит выпить! — Володя приложился к кубку.

— Какого Руставели? Где?

— Изображение Руставели в соборе. Ну как живой!

— Закусывай, ладно? — сказала Лина. — Чтобы неприятностей не было.

— Какие могут быть неприятности, если мы нашли Руставели?

— Не мы нашли, а грузины нашли, — проговорил раздумчиво Семён.

— Ага! — сказала Лина, — не без твоей помощи…

Поморщился.

— Если б не я, так бы и сидели с голодными животами.

— Это точно…

Комната слегка покачивалась, как лодка. Яркий свет слепил глаза. Андрей ухватился ладонями за край скамьи.

— Только вот воровать не надо…

— Чтооо!?

Вскочив, Семён перегнулся через стол к Андрею. Тот увернулся. Володя перехватил руки Семёна. Скатерть сдвинулась. Звон посуды о каменный пол. Глухая ругань, пыхтенье.

— Перестаньте вы, идиоты! Да перестаньте же!

Тяжело отдуваясь, Семён опустился на скамью.

— Поговори у меня ещё, щенок!

— Я знаю, что говорю!

— Ничего ты не знаешь…

Хруст черепков под ногами Коли, шуршанье метлы.

Подрагивающими пальцами Лина вытащила сигарету из пачки, закурила…

— Твои поиски этой тарелки уже не нужны… Они получили, что хотели.

— Вернее, сами сотворили! — залпом Володя заглотнул вино из кубка.

— Это неважно. Теперь им не нужно то самое блюдо с изображением Тамары и Руставели… Я правильно понимаю?

Молча Семён кивнул головой.

— Из всех нас лишь Сёма — добытчик. А монастырю не убудет… Грузины ничего не добьются. Патриархия своего не отдаст. Тем более, купчие остались… Всё равно — скоро нас уже здесь не будет.

— Где? — Володя снова потянулся к бутыли. — На этом свете?

— Ха! — сказал Сёмен. — Ха! Ну ты и шутник!

Обернулся к Лине:

— Что-нибудь знаешь?

— После смерти Юстина они сделают здесь женский монастырь.

— И когда же это… случится?

— В любой момент.

Пошатываясь, Андрей встал, вышел во двор. Струйка ударила в камень, зашуршала по траве. Проступили из темноты стены келий. Перерезая их, протянулась тень колокольни. Такая огромная в лунном свете, что, казалось, она тянется куда-то за стены, исчезает среди холмов.

Они встретились, как и договорились, возле Яффских ворот. Маша не опоздала. Сегодня она была одета как дама: в светло-серую узкую юбку и белую кофточку, прикрывающую грудь. На голове — маленькая соломенная шляпка.

— Привет! Давно ждешь?

— Только пришёл.

— Ты чего улыбаешься?

— Так… Смотрю на тебя…

— А я-то думала, уже маршрут придумал!

— Не успел.

Огляделась, махнула рукой в сторону мельницы на противоположной стороне оврага.

— Пойдём туда!

И они двинулись вниз по узкому петляющему шоссе, забитому туристическими автобусами и машинами, и мимо парка за оградой поднялись наверх. Но мельница была справа и довольно далеко, а прямо перед ними оказалось унылое серое здание со стенами, испещрёнными граффити. За ржавой железной дверью входа виднелся растрескавшийся камень перрона, а дальше — заросшие бурьяном пути.

— Это станция железной дороги, — сказала Маша, — Но она не действует.

— Правда? Неужели?..

Обернулась к нему, придерживая рукою шляпку.

— Ты всегда будешь смеяться надо мной?

Он задохнулся от этого «всегда». Захотелось сжать в пальцах её узкую ладошку…

— Видишь, какой замечательный холм напротив? Давай посмотрим, что там!

И впрямь, через дорогу возвышался каменистый холм, поросший жухлой травой.

Среди камней Маша сразу отыскала петляющую тропинку и, подобрав юбку, мелькая узкими лодыжками, поскакала вверх.

А там — рыжее, спалённое солнцем плато с бетонными надолбами, вросшими в землю, и небо, огромной ярко-синей кипой прикрывшее город.

— Смотри, какой отсюда вид!

Да уж… На все четыре стороны… Старый город с его стенами, храмами, мечетями, минаретами… Пустыня, уходящая за горизонт, едва различимые сквозь зелень черепичные крыши, башни высотных гостиниц, белые улицы новых районов, птичьи гнезда домиков, теснящихся к Старому городу, а над ними — фасад собора с каменной девой: бредет куда-то вдаль, прижимая ребёнка к груди, защищая каменным плащом.

— Здорово!

— Ага…

— Видишь, там церковь!

И правда, слева от них вздымались к небу стены церкви, почти сливающиеся с выжженной землей.

— Пойдем туда!

И побежала вперед. Когда он подошёл, она уже стояла на поребрике, заглядывая внутрь сквозь прутья ограды.

— Смотри, там норы в скале. Жаль, нельзя подойти поближе!

— Похоже на древние захоронения. Я читал, так раньше хоронили. В скалах.

— Раньше — это когда?

— Не знаю… Тыщу лет назад. Может, две…

Посерьёзнела, поправила съехавшую на бок шляпку. Струйка пота течет по виску.

— Пить хочется…

— И мне.

Спустились по другую сторону холма к стоянке, забитой раскалёнными машинами, и у поворота на широкое шоссе обнаружили лавчонку. Внутри в прохладной тишине сидел за стойкой молодой красивый араб. Андрей нащупал в нагрудном кармане куртки стошекелевую бумажку — её утром выдала ему Лина, а Маша уже нашла полку с водой и соками.

— Смотри, как их много!

— Хочешь поесть?

— Неа…

— Давай съедим по бутеру.

— Не хочу.

— Зря. Самое время перекусить.

— Не хочу! Что ты как… как мамка какая! Вот… возьмем эту.

И понесла к стойке большую бутыль с прозрачной газировкой. Неподвижный араб назвал цену; не поворачивая головы, принял от Андрея бумажку, дал сдачу. Задумался на мгновенье — добавил два пластмассовых стакана с трубочками.

Вышли из магазина, сели на лавку под кустом.

— А он милый. Только скучно ему, наверное, ужас. Никого нет!

— Очень милый. Все они такие милые… Пей. Здесь нужно много пить.

Протянул ей стаканчик с пузырящейся влагой.

— Спасибо…

Поставила пустой стаканчик на скамейку, улыбнулась.

— Хорошо!

Осторожно, с бьющимся сердцем сжал её ладошку, отдыхающую на коленке… Повернула ладошку, и он почувствовал маленькие сильные пальцы.

На рассвете, когда плыл еще по воздуху сизый знобкий дымок, не стало Юстина.

Лина, дремавшая в кресле рядом с кроватью, вздрогнула, открыла глаза, подалась вперед… но не услышала ничего, кроме мёртвой серой тишины. Вскрикнула. Коля выбежал из соседней комнаты, склонился над Юстином… Обернулся к Лине:

— Отошёл…

Молча стояли они, глядя в это заострившееся, вдруг помолодевшее лицо.

Юстин спал и видел сон. А какой, им было знать не дано.

Коля прикрыл лицо Юстина покрывалом, зажёг в изголовье свечу. Обернувшись к образам, забормотал, крестясь.

Лина снова села в кресло; укрывшись пледом, смотрела на едва проступающее из-под покрывала тело — то, что ещё несколько минут назад было Юстином и вот уже стало пугающе-чужим, ничьим… Она задремала — проснулась от шороха. Посреди комнаты стоял Володя, с ужасом вглядываясь в это непонятное и страшное, вдруг — вторгшееся в жизнь.

— Когда это… случилось?

— Часа два назад. Пойдём выпьем кофе. Очень устала…

Мимо Коли, истово бившего поклоны, прошли в столовую, уже ярко освещённую утренним солнцем.

— Садись. Я приготовлю.

Тяжело опустилась на диван, спрятала лицо в ладони… На столе с лёгким стуком возникла дымящаяся чашка — потянулась к ней, стала пить маленькими быстрыми глотками.

— Привет честной компании!

В дверях стоял Семён в майке и шортах.

— Привет…

— Что случилось?

Повернула к нему серое лицо с запавшими глазами.

— То, что должно было случиться.

— Таак…

Прошёл к кухонному шкафчику, достал початую бутылку водки, обернулся к Володе, сидящему рядом с Линой.

— Будешь?

— Не хочу.

— Как хочешь…

Плеснул в стакан, залпом выпил. Не закусывая, поставил бутылку на место, сел на стул напротив Лины.

— Что делать будем?

— Надо позвонить начальству.

— А номер есть?

— Где-то был…

— Похоже, придется давать отсюда дёру.

— Если бы знать, куда… — сказал Володя.

— Я-то всегда найду себе место.

— Не сомневаюсь… Грузинские друзья помогут.

Склонив голову к плечу, Лина поправила растрепавшиеся волосы:

— Где мальчик?

— Спит ещё. Без задних ног, — Семён хохотнул, — Дело молодое!

Поднялась.

— Пойду позвоню. Телефон — в конторе наверху… Если ещё не развалился от старости.

— Да уж, местечко — что надо. За что ни возьмись, рассыпается в пыль.

— Погоди немного, — Володя поднял на Семёна глаза, — и ты пылью станешь!

— А я не тороплюсь!

— Дождитесь меня.

Вышла во двор.

Из-за закрытой двери пробивался голос: взмывал — и падал, срывался на крик, тянулся вверх…

Семён снова достал из шкафчика бутылку, приложился к горлу.

— Пройдусь, пожалуй.

Володя не отвечал.

…Направился по выступу, огибающему двор, к маленькой двери в стене. Дернул. Закрыта… Тронул ладонью гладкую поверхность тяжёлой бронзовой ручки, нащупал едва заметный бугорок, надавил… Дверь приоткрылась. Проскользнул внутрь и оказался в длинной зале с пыльными пурпурными шторами на зарешёченных окнах. Свет едва пробивался сквозь них, окрашивая стены в тёмно-багровые тона.

В центре располагался стол с тяжёлыми толстыми ножками, вокруг него — кресла с резными спинками и вытертой обивкой. Со стен смотрели на пришельца бородатые лица в клобуках.

Не раздумывая, Семен двинулся в дальний конец залы. Дверь, ведущая в кабинет, распахнута настежь… В полутьме у стола, заваленного книгами, едва различимый очерк женской фигуры. Обернулась на шорох. Ты?.. Подошел, обнял, стал гладить плечи осторожными быстрыми пальцами. Почувствовал, как затряслось её тело. Она плакала, уткнувшись лицом в его грудь. Стихла… И тогда он приподнял ее, посадил на край стола, и она — раздвинула ноги…

В полдень, когда солнце стояло уже высоко, у ворот монастыря остановился пикап. Из него вышел высокий полный священник в сопровождении трёх монахов. Двое несли узкий гроб. За ними шел священник, шествие замыкал монах со свежеоструганным крестом в руках. Молча проследовали мимо насельников, столпившихся во дворе, в спальню Юстина.

Через несколько минут священник появился снова. Глядя поверх голов, произнёс по-английски несколько фраз. Лина приблизилась к нему, что-то сказала… Брови священника удивлённо скакнули вверх — она говорила на его языке! Повторил тихо и веско — ответила быстро, словно уже была готова к этому разговору. Помолчал, кивнул головой… Повернулся широкой спиной — скрылся в тёмном проеме двери. Обернулась к своим, молча стоящим поодаль.

— Нужно выкопать могилу. У задней стены монастыря. Есть лопаты?

— Найдутся… — Коля направился в дальний угол двора, на своих тощих негнущихся ногах похожий на журавля.

— Хочет, чтобы мы убрались отсюда… Завтра же. Но я уговорила его дать нам два дня.

— Так… — Володя потянулся за сигаретами. — И что же делать?

— Жить. Это я вам гарантирую!

— Ты, Сёма, всегда такой весёлый…

— Хватит, нажились, — сказал Андрей. — Пора уходить.

Вернулся Коля с двумя ржавыми лопатами.

— Пошли. Солнце уже высоко.

Семён перехватил лопату.

— Привет, приживалы!

Скрылись за углом.

— А ты куда?

Володя протянул Лине пачку. Вытянула сигарету — щёлкнул зажигалкой, затянулась…

— Остаюсь.

— Таак… А знаешь, меня не удивляет твое решение.

— Какая проницательность! До сегодняшнего утра я сама этого не знала.

— Смерть Юстина?..

Глубоко затянулась, дымок поплыл от розовых губ.

— Не только.

— Вот оно что… Не зря по телефону звонила! Теперь можно стать и невестой Христовой?

— Перестань!

— Этот-то хоть знает?

Стряхнула пепел, едва заметно кивнула головой.

— Да что ему… Подтянул штаны и — гуляй Сёма!

Не отвечая, смотрела в сторону.

— Ладно… Справитесь без меня. Желаю здравствовать.

— Зря ты так!

Торопливыми шагами пересёк двор. Звонко стукнула дверь.

— Что он так разволновался?

Печально улыбнулась.

— Глупый потому что…

— А ты умная? Умнее всех?

— Пойдём поедим, пока суд да дело… Очень хочется есть.

Через час вернулись Семен и Коля. Поставили лопаты у входа в кофейню, вошли. Из спальни доносились глухие голоса. Лина сидела одна, прислонившись к стене.

— Готово?

— Копать-то особо нечего. Он маленький.

— Пора! Надо помочь нести.

В душном полумраке спальни горели свечи. В гробу, сложив руки на груди, лежал Юстин в белом одеянии: жёлтое лицо, чёрные провалы вместо глаз. Монахи спереди, Семён и Коля сзади подхватили гроб.

Во дворе гроб вознесся вверх, лег на плечи и, мимо стоящего поодаль Андрея — к выходу.

Лина открыла дверь. Согнулись, протащили гроб по узкому проходу; за оградой снова подняли на плечи. Понесли вдоль стены. Скрытое кустами с их белыми и розовыми цветами шумело шоссе.

Остановились возле свежевыкопанной неглубокой ямы, поставили гроб на землю. Стена с выпирающими контрфорсами не защищала от солнечных лучей. Священник в белом стихаре забормотал, помахивая кадилом. Коля упал на колени, склонил голову. Лина и монахи закрестились. Приподняли гроб, опустили в яму. Семён и один из монахов взялись за лопаты, и вот уже тяжёлые комья посыпались на крышку гроба… Через минуту ямы не было, остался лишь холмик с кусками бурой, поросшей рыжей травой земли. Приподняв над головой, Коля с размаху воткнул в него крест. Священник снова забормотал. Было жарко, душно. Кончил читать. Постояли, глядя на холмик. Потянулись в обратный путь…

Юстина не было нигде. И никогда больше не будет. Тень его скользнула вдалеке, растворилась в бездонном небе.

— Что делать? Времени уже нет!

— Погоди… Не тарахти.

Они сидели в парке на траве, окружённые вечерней синевой.

— Но ведь тебе надо уходить оттуда!

— А тебе — уезжать…

— Да…

Тронул её ладошку.

— Есть план. Только не перебивай, ладно?

— Ага…

— Ты остаёшься.

— Но…

— Дай досказать! Это не такая уж авантюра! Я, между прочим, еврей!

— А я русская. Православная…

— Ну и что? Бог один!

Стемнело. Вокруг, по ветвящимся аллеям, вспыхнули фонари.

— Надо будет продержаться. Хотя бы месяц… Я получу документы и пособие.

— Это безумие! Что я скажу маме? Она решит, что я сошла с ума!

— Снимем квартирку. Будем работать. Здесь чёрной работы навалом. Поженимся…

— То есть, ты предлагаешь мне… руку и сердце?

— Да! Как в старинных романах.

— Какой выгодный жених… Только у меня нет приданого.

— Знаешь, я понял… В этом месте всё реально. Только надо очень захотеть!

Обнял её за худенькие плечи.

— Не хочу потерять тебя.

На перекрёстке у перехода, разукрашенного граффити, был телефон-автомат, но он не работал. Болталась трубка, сорванная, должно быть, разбойниками школы, чьё приземистое здание виднелось на соседнем пригорке. Володя прошел по пахнущему прелью переходу на другую сторону шоссе. Отсюда монастырь виден весь — с его нелепо торчащей посреди двора колокольней. На другой стороне Азы, у входа в скверик — другой телефон. Неужели и он не работает?

Но трубка гудела… Сколько раз это уже было — торопливый вопрос, чей-то далекий безразличный голос, влажная от пота ладонь, безнадёжность, сжимающая сердце…

Достал из сумки сигаретную обёртку, расправил, вгляделся в цифры…

Трубка долго не отзывалась. Хотел, было, уже повесить, но услышал голос Марка.

— Кен?

Разумеется, кен. Мы ведь говорим на иврите…

— Привет, Марк. Это Володя. Помните меня? Библиотека…

Мгновенная пауза.

— Да… Хорошо, что позвонили.

— Правда?..

— Дам вам адресок. Пойдите, поговорите. Его зовут Леонид. Он хозяин, деловой мужик.

— То есть, газета… будет?

— Да в общем-то она уже есть. Леонид насобирал рекламу. Нужно переводить. Сможете?

— Конечно!

— Записывайте.

И продиктовал адрес.

Повесил трубку, вглядываясь в буквы… Это было бы слишком хорошо!.. Но почему? Неужели вот так, до скончания дней, отираться по чужим углам? Спокойней, спокойней!

Но он уже шел вверх по Азе, не замечая дороги… Там, где в пластмассовой будке мается солдат возле резиденции премьер-министра, свернул на Кинг Джордж, пересёк её, двинулся вниз по Гилель мимо серого здания министерства абсорбции. Маленькая площадь, домишки, налезающие друг на друга. Где-то здесь… Вот он, переулок! Длинный безликий дом из бетона, с бесчисленными подъездами, уходящими куда-то вниз… Спустился на два этажа. На облупленной, с темными разводами двери — бумажка с надписью по-русски и на иврите: редакция газеты «Наш город». Тронул дверь, вошёл. Две маленькие комнаты. В ближней — столик с компьютером, полки с папками, на стене — постер с изображением какой-то рок-группы (должно быть, остался ещё от прежних жильцов); в соседней — сидит у окна: коренастый, в вязаной кипе на лысой голове.

— Здравствуйте. Я… Владимир.

— Ах, да… Проходите. Марк говорил о вас.

Пристальные изучающие глаза. Широким жестом указывая на заваленный бумагами стол.

— Видите, сколько рекламы?

— Да уж…

— И всё это нужно переводить. Ситуация вот какая… В городе уже более десяти тысяч русских. Мы врастаем в местную жизнь, начали работать, покупать, обзаводиться всем необходимым. Русские — уже реальная покупательная сила. Израильтяне стали давать рекламу.

— Я понимаю…

— Нужна газета. Девяносто процентов рекламы с вкраплениями местных новостей.

— Да, я понимаю…

— Нужен профессиональный переводчик. Реклама не терпит приблизительности.

— Разумеется!

— Вы можете взяться за это?

— Да!

— Марк рекомендовал вас. Я ему доверяю. Он профессионал.

Пауза.

— Но я не могу платить больше двух тысяч.

— В месяц?..

— Да.

Раздраженно:

— Разумеется, это раз в пять меньше того, что платят в ивритских газетах! Но наши возможности несоизмеримы.

— Я понимаю!

…Господи, да неужели же? Наконец!?..

— Если согласны, можете начинать уже завтра.

— Со… согласен…

— Прекрасно. Ваш компьютер — в соседней комнате. Приходите утром.

— Хорошо… Так я приду часов… в девять?

— Да. Я уже буду на месте.

— До свиданья…

Встал, направился к двери, оглянулся: столик с компьютером у окна, за ним — каменный двор и уступом — другая улица с вывеской мебельного магазина на углу. Мигающий семафор, шум машин, мелькающие тени прохожих…

Пройдут годы, а он будет по-прежнему сидеть за этим столом, подымая от экрана усталые глаза на постер, глядя в то же окно; уезжать в квартирку на окраине, в переполненном утреннем автобусе возвращаться сюда…

Будет другая жизнь. Но он о ней еще не знал.

Октябрь, 2013
Иерусалим

Часть 1 повести — на этой странице. В оформлении публикации использованы фотографии автора.

Книги Александра Любинского изданы в России и Израиле. На персональной странице автора — ссылки на опубликованное у нас в журнале. Книги, изданные в России, можно посмотреть и заказать здесь.

Мария Ольшанская