Александр Любинский

В поисках разбегающихся тропинок



В Тексте нет ничего, кроме Слова, и Слово Текста — создатель его.

Так говорил Борхеда.


Братья, — вы, презревшие жизнь свою ради жизни Текста;
вы, отринувшие мирскую славу ради славы Слова;
вы, живущие в земной юдоли по Его законам —
к вам обращаюсь я.

Так говорил Борхеда.


Но что разумеет Борхеда, когда говорит: «В Тексте нет ничего, кроме Слова?» Как понимать это «ничего»? Если мы говорим «нет ничего», не утверждаем ли мы тем самым отсутствие «ничего» в качестве наличествующего? Но как «ничего» может наличествовать в качестве отсутствующего?

Однажды толпа собралась у жилища Борхеды. «Есть ничто как не нечто!» — кричали одни. «Ничто нет!» — возражали им другие. Наконец, все стали взывать к Борхеде, дабы он разрешил их спор. И, выйдя из жилища, Борхеда сказал так: «Текст есть — и Текста нет. Как это понимать? Слово есть — и Слова нет? Как осознать это? Есть ничто — и ничто нет. Как представить это?

Некогда жила старая женщина, и было у нее старое корыто. А кроме корыта у нее был еще старый муж. И вот, случилось как-то: мылся муж в корыте — и разбил корыто. Так спрашиваю я вас, братья, есть ли у старухи разбившееся корыто, или остался у нее только муж? Нет корыта, ибо на осколки рассыпалось оно. Есть корыто, ибо плачет по нему старуха и видит его в памяти своей целым. Это я называю — следом, ибо если рассматривать случившееся как Текст, корыто никуда не исчезло из Текста, но перевоплотилось во след, обретя жизнь вечную».

Так сказал Борхеда и, покинув спорящих, ушел в лес. И спустившись в долину Адес, сел на камень у ручья. Пораженные словами его, немногие осмелились идти за ним, ибо не решались тревожить его уединение. Но сказали братья Мафдул и Рафул: «Пойдем за ним следом». Так сказали — и сделали так. Спустились они в долину Адес вослед за Борхедой и сели поодаль от него.

И пошел дождь сильный, и возопил Борхеда, подъяв голову к Небу: «О Слово, создавшее меня, о Текст всех текстов! Не восхожу я по ступеням смыслов, в межтекстии блуждаю я. В Слове, которое есть, умираю я. Словом, которого нет, жив я. О Словесность бессловесная и бессловесность, обретшая Слово! Дай мне силу постичь тебя, дай мне веру подчиниться тебе! Дабы Слово стало плоть моя, а плоть моя обрела Слово!»

Так говорил Борхеда, воздев руки к Небу, пока не кончился дождь. И взошло солнце. И птицы земные запели, зверей земных раздался рык, и в солнечном луче воссиял осколок Старого Корыта. Но Борхеда, погруженный в думу, неподвижно сидел у ручья.

А братья стали спорить меж собой:

Говорил Мафдул: «Сказал Борхеда: сначала Слово, а потом — Текст. Ибо говорил он вначале о Слове, а лишь затем о Тексте. Вначале было Слово!»

Говорил Рафул: «Сказал Борхеда: Слово есть Текст всех текстов. Слово не существует вне Текста, но и Текст не существует вне Слова. Они причастны друг другу, и не есть один без другого. Раскрывается Слово навстречу Тексту, и Текст говорит в нем».

И сказал Мафдул: «Старое ты корыто, негодное ты корыто, брат мой Рафул! Полнит тебя яд дуализма, трясина пантеизма заглатывает тебя. Смердит мне плоть твоя, и не в силах я быть рядом с тобою! Вот, пойду я от тебя в страну Пицараим, в городе Пита найду себе пристанище». Сказал — и сделал. И восстал Мафдул, и покинул Рафула, и отправился в страну Пицараим. И в городе Пита основал монастырь. И назвал сие место «Цин-Ай».

А Рафул остался с Борхедой. Неподвижно сидел Борхеда у ручья, всматриваясь в его поток. А затем проговорил: «Воистину, нельзя дважды войти в одну и ту же реку, ибо янь тянет вперед, а инь устремлена назад. Потому-то и движения не существует вовсе. Обман зрения — поток вод сиих». В это время приблизился к нему Рафул, дабы записать сказанное. И увидев его, воскликнул Борхеда: «Ты, движущаяся тень, не обман ли ты зрения?». И испугался Борхеда, и повторял в отчаяньи: «О Текст всех текстов, сколь непосильную задачу даешь ты! Ибо заставляешь усомниться в очевидном, и неочевидным полнишь души. Истина непосильна сынам человеческим — во лжи родятся, во лжи умирают они».

И восстал Борхеда, и направился через лес. И шел вслед за ним Рафул, отгоняя хищников, защищая его плащом от дождя и ветра. И хотя дождь слепил глаза Рафулу и темнотою был окружен, не уставал Рафул вслушиваться в слова Борхеды. И вышли наутро они из леса, и взобрались на высокий холм.

И сказал Борхеда: «Здесь, вдали от людей, я буду жить. Со звездами беседовать в молчании, слушать тишину. Ибо устал я от собственных речей, и мой язык выдает пустоту мою». Как сказал, так и сделал: построил он с помощью Рафула хижину и поселился в ней, и назвал место сие «Ю-Ань».

Рафул же, спустившись в долину, рассказал о месте сем, и устремились сюда люди со всех концов света, и стали строиться и селиться по склонам холма. А Борхеда ничего об этом не знал, ибо не выходил из хижины. И вот, по истечении трех лет молчания и поста вышел он и смотрит: вокруг город раскинулся, в полях рожь колосится, лотосы плавают в прудах. И сказал Борхеда: «Следует уничтожать самолюбие как выдергивают из пруда увядшие листья лотоса. Но не могу я выдернуть листья сии — силы мои на исходе. Прочь пойду я, ибо люди преследуют меня как дикого зверя».

Восстал Борхеда и двинулся из Ю-Аня, а Рафул последовал за ним. И стали взбираться они в горы — все выше и выше уходили они, пока деревья не сменились лугами, а луга обернулись камнями, и вот уже снег заблестел на них. И устал Борхеда, и, остановившись, глянул вниз: «Человеческое, слишком человеческое! — сказал он. — Кто поймет, как слишком человеческое становится нечеловеческим? Как жалость рождает гнев, а сострадание — ненависть? О, Текст всех текстов, что я знаю? Лишь грамматику Твою, да синтаксис Твой. Трансцендентность Твоя недоступна мне, и деконструкция Твоя мне неподвластна. Все старше становлюсь я, все выше подымаюсь. Вот, скоро уже смерть придет за мной, и стану я буквой в Твоем Тексте».

И, приблизясь к нему, спросил Рафул: «Учитель, а что есть буква?». И обернулся Борхеда, словно впервые увидел перед собой Рафула, и возопил: «Человек, зачем ты ходишь за мной?» И бросился он в гневе и страхе от Рафула, и поскользнулся, и упал с горы в ущелье, и умер так Борхеда. Но пока летел он, расправив руки, как крылья, успел проговорить Борхеда: «Оооооооо!» Поэтому и ученье его стали называть так: «Оооооооо!». Как бы ответил Борхеда на вопрос Рафула: «Что есть буква?» И сказал «Оооооооо!»

«Не есть ли «Оооооооо!» круг совершенный, круг всех кругов, заключающий в себе божественную восьмерицу, каковая символизирует бесконечность Текста?» — проговорил Рафул. И отныне место сие стали звать Квинь-Кунь, что на языке кунейцев, населяющих эти места, значит: восьмерка.

И не ранее отправился Рафул предать земле тело учителя, нежели записал он сию мысль, ибо человек умирает, а Текст — остается. Говорил Борхеда: «Текст живет смертью человека, а человек — смертью Текста». Но отсюда совсем не следует, что Текст — смертен. Означает это лишь, что инаковость Текста есть человек, инаковость человека — Текст. А комментарий сей был дан спустя 500 лет после смерти Борхеды Блаженным Авгелем.

Услышал Мафдул о смерти Борхеды и пришел в Квинь-Кунь из Пицараима вместе с учениками своими. И встретился здесь с Рафулом. Рафул же собрал всех последователей своих, живших в Ю-Ане. И стали они спорить, кто из них наследует учителю. И так спорили они, что погибли в споре сем три тысячи рафулцев и пять тысяч мафдулцев. И сказал тогда Рафул Мафдулу: «Вот, земля большая, и места на ней хватит всем. Возьми стада свои, своих чад и домочадцев, и отправляйся на Запад. Я же пойду на Восток». И сделали так Рафул с Мафдулом. Потому-то страна, расположенная к Западу от Квинь-Кунь, зовется Мафдулией, а страна, расположенная к Востоку от Квинь-Кунь — Рафулией.

И заселили потомки Мафдула земли, что между горой Фу-зяма и рекой Фу-няма, а потомкам Рафула досталась область обильная, богатая молоком и медом, где они и живут по сей день. Мафдулцы же, соблюдая святость договора, не переходят границ Рафулии, а воюют со своими западными соседями хань-анцами, поскольку хань-анцы не признают божественной восьмеричности, воплощенной в «Оооооооо!», но поклоняются семеричности, каковую представляют в виде цепи, скрепляющей собой все мироздание: 0-0-0-0-0-0-0.

Война эта идет без перерыва вот уже тысячу двести семьдесят пять лет, три месяца и два дня. Мафдулцы смогли полонить пять дунамов Хань-ании, а хань-анцы завоевали семьдесят семь камней мафдулцев, каковые почитают как святыню, поскольку семерка для них — священное число.

А на могиле Борхеды, в том месте, где пал он, установлен Текст в виде Старого Корыта высотой в 25 локтей, сверху донизу покрытый изречениями Борхеды. Согласно поверию, паломник, побывавший здесь, добьется исполнения своих желаний, ежели к Тексту прибавит имя свое и дату посещения сего места. А поскольку в самом Тексте свободного межстрочия вскоре не осталось, вокруг были возведены другие Тексты, и паломники вписывали в них свои имена. Так возник здесь за столетия целый лес Текстов, называемый также Садом камней.

Я же, скромный инок, слежу за сохранностью Текстов сих и ежевечерне — вместе с другими братьями — протираю их тряпкою. Наш Орден Тряпичников древен и славен, и увеличивается год от года, поскольку Сад камней все растет. Вскоре и я останусь лишь именем в Тексте, следом следов, надписью, подписью… Оооооооо!..


Ремарка автора

«Поиск утраченного времени» зачастую приводит к «Саду расходящихся тропинок…», и по какой из них ни пойдешь, натолкнешься на Сад камней с древними полустертыми надписями… О чем говорят они? Что пытаются нам, сегодняшним, рассказать? Нам, у которых избыток «информации», и недостаток — разума…

Александр Любинский


* * *

Книги Александра Любинского (Израиль) изданы в России и Израиле. Он — автор прозы и эссеистики «Фабула», романов «Заповедная зона» и «Виноградники ночи», сборника эссе и культурологических статей «На перекрестье». На странице «Наши авторы» — ссылки на эссе, уже опубликованные у нас в журнале.

Новелла «В поисках разбегающихся тропинок» с разрешения автора печатается по изданию: Александр Любинский. «На перекрестье». Санкт-Петербург. Алетейя. 2007.

(Мария Ольшанская)