Предисловие
Однажды мне показали очень лирическое, очень красивое и безусловно талантливое стихотворение «Коли до губ твоїх лишається півподиху» («Когда до губ твоих остается полвдоха»).
Остальное я нашла сама, собрав в Интернете все стихи, все поэмы Григория Чубая. И когда «беспомощное воображенье окружило себя множеством намеков… и окружило и зашаталось зашаталось и упало и уже не поднялось» (это я уже воспользовалась строкой собственного перевода), я поняла, что встретилась с чем-то уникальным, с чем-то значительным, с чем-то отмеченным искрой Божией. Вот и «стою до сих пор на коленях», лишь прикоснувшись.
Григорий Чубай прожил всего 33 года — в 1949 году родился, а в 1982-м умер. О нем я позже расскажу, а сейчас я хочу показать вам поэму «Відшукування причетного», написанную в 1969 году, когда было ему двадцать лет, — в украинском оригинале и моем переводе — одну из самых значительных и сложных. Ниже на странице вы прочитаете посвященный поэме отрывок из статьи Константина Москальца, современного украинского литературного критика, эссеиста, поэта и прозаика. А я расскажу о трудностях перевода и поделюсь своими мыслями и предположениями — ведь издалека, когда смещается пространство и время, можно увидеть и по-другому.
В заключение крошечный фрагмент из статьи К. Москальца:
«Поиски причастного» без затруднений попадают в соответствующий контекст не слишком уж и необозримого ряда произведений, где авторы, такие как Малларме, Рильке или Т.С. Элиот, пытаются осмыслить для себя и для читателя более чем затяжной, бесконечный прыжок в небытие, которым является каждое пребывание в бесплодной земле, каждое самоубийство и каждый незавершенный способ смерти».
«Пытаются осмыслить» — не совсем точный перевод, потому что Константин Москалец употребляет в оригинале статьи, которую мне тоже пришлось перевести, глагол «упрытóмныты» (привожу в транскрипции и с ударением на нужном слоге), а философ и литератор Оксана Забужко ввела в обиход похожее по смыслу «опрысýтныты» — то есть, сделать какое-то понятие «присутствующим» в сознании.
Мария Ольшанская
«Поиски причастного»
Поэма
он увидел сегодня в глазу у себя вчерашнюю слезу он увидел назавтра в глазу у себя вчерашнюю слезу послезавтра он снова в глазу у себя увидел вчерашнюю слезу и понял что уже никогда не сможет ее выплакать и понял что это конец. ТОГДА лицо вечерней дороги процеловал подошвами до пропасти тишины долго и с мукой раздевал из себя последнюю фразу нервно расстегивая пуговицы слов долго боялся посмотреть на свое отражение в ноте ре а когда посмотрел — никого не узрел там ТОГДА выросло в колоколе дерево пламени ТОГДА выросло исполинское и раскололо колокол и раскололо звонницу дерево пламени и посадило себе на плечи целую стаю воронья то дерево очень долго умирало, и когда оно все-таки умерло то все увидели КАК по спазматичной застывшей линии катится черное яблоко черное яблоко катится среди поля останавливается и приезжает душа самоубийцы на седой лошадке дыма чтобы к самоубийству отыскать причастного и становится двойник ее по ту сторону яблока на зеленом коньке глиняном и оглашает душа ему свое обвинение а двойник по ту сторону черного яблока изрекает свое оправдание а потом оглашает душе двойник ее же обвинение и слово в слово повторяет душа его же оправдание. а когда двойник разъярившись утраиваться начнет то душа спрячется за нож а когда учетверится двойник то душа спрячется за свечку и спрячется душа за маковое зернышко когда удесятерится двойник а испуг наугад всех идти зовет меж тремя путеводными вехами в наитии зовет блуждать оттого что уже пасёт-попасает своего зеленого конька по ту сторону яблока тысяча двойников ПО ТУ СТОРОНУ ЯБЛОКА ТЫСЯЧА ДВОЙНИКОВ а спрятаться негде нет то не я не я может то цветок нет то не я не я кузнечик зеленый нет то не я не я ТЫСЯЧА ДВОЙНИКОВ а что если впрямь то цветок далекий цветок уж три века напуганный слухами об инквизиции на причелке дома пламенеет может то инквизитора он в нем увидел и оттого привел его к самоубийству то восемь его лепестков как восемь обличий ему примерещились то его запах тихо скользнул над звенящим плёсом окна и он увидел в аквариуме своей вчерашней слезы золотую рыбку, которая задыхается а вокруг не было ни одной речки ни одного моря озера или ручья не было вокруг лишь беспомощное воображенье окружило себя множеством намеков на каждое из восьми его лиц и окружило и зашаталось зашаталось и упало и уже не поднялось и не пришло не спросило который час не спросило зачем отворилась дверь не спросило где похоронили рыбку на солнце или на луне и очень ли страшно когда инквизиция когда нельзя припомнить голос и когда нельзя забыть лицо когда очень долго никто не приходит а потом все ж приходит она с очень причастным телом с очень причастными устами и словно дальний ветер призывает себя а эхо откликается и называет ее женщиной словно птицу вблизи она призывает себя а эхо откликается и называет ее одинокой словно одинокую женщину призывает она себя И ТОГДА ПРИХОДИТ ОН и совершает самоубийство там где закат является стороной света там где трава является сон-травою там где сегодня являются всеми на свете днями обычными и знаменательными там берег одиночества слишком белый а ночь слишком быстротечна а дорога струится без единого плеска И КУДА Б НЕ ПОЙТИ то это означает разминуться разминуться с телом своим разминуться с детьми своими а потом со всеми на свете ночами а потом с крестом на своей могиле и это так просто как расходятся на улице незнакомые прохожие как расходится рука с множеством дождевых капель А ОСТАТЬСЯ ЗДЕСЬ то это значит быть причастной или даже родить затейливый жест тут не иллюзия а причастность сама даже если лишь слушать как песок говорит в ладонях шепотом даже если лишь заглянуть хлорофиллу в зелень очей даже белая бабочка лилии на воде даже круги по синей воде быстротечны круги зеленые даже тогда даже тогда когда никого нигде никогда а если действительно вдруг нигде а если действительно вдруг никого а если действительно вдруг никогда и только мы нарочито видимые и только мы подчеркнуто существующие больше всего на свете боящиеся собственного небытия верим, что все-таки кто-то верим, что все-таки где-то и наше тело, и наши души и даждь намъ днесь. ВИДИТЕ это приоткрылась дверь которая действительно есть это пришел кто-то из нас и говорит что он видел сегодня вещи за видимостью вещей и что сейчас он видит тело за видимостью нашего тела и что мы очень искусно играем в живых — но стена играет в стену еще искуснее нас — и тысяча видимых тигров нас меньше пугает чем одна невидимая звезда хоть именно ее нам недостает далеко впереди чтоб до нее идти хоть именно ее нам недостает далеко позади чтоб к ней возвращаться каждый миг кто-то из нас бежит удостовериться есть ли еще стены а тогда уж все вместе бежим каждый к своей стене и усердно рисуем какую-нибудь из видимых звезд и еще рисуем дорогу к ней мимо большого белого муравейника сквозь девять скрипок по горизонту а затем дальше по следу молнии а закончив спешим пространство между своими стенами до краев заполнить домами травой собой камнями водой живностью лишь бы там не поселился невидимый кто-то, кто-нибудь не такой как мы А УЖЕ ПРОКЛЯТИЕ за околицу рта вытолкано силком и крепко сцеплены зубы чтобы оно не могло возвратиться и замкнута в черный футляр струна чтоб она его не позвала домой его наученного притворяться кораблем водою глиной райским яблоком и синицей его наученного притворяться всем одновременно и каждым в отдельности и снаряженного на розыски причастного к самоубийству который есть под каким-то деревом который есть при какой-то двери который есть над каким-то глазом ЕСТЬ НО ТАМ КУДА ПРИДЕТ ПРОКЛЯТИЕ Только долгие параллельные улыбки Только маленький бумажный цветок Только большое игрушечное ружье ТАМ не бегут берега вдогонку убегающей воде и брови не бегут вдогонку убегающим глазам и дорога течет сквозь окно до самой иконы и дым над пепелищем стоит на коленях ТАМ ТАМ ПРИШЕД ПРОКЛЯТИЕ УСЛЫШИТ ты проклятие проклятие но мы не уши ты проклятие дерево но мы не листья ты проклятие корабль но мы не пристань и наши параллельные улыбки никогда не пересекутся в злую гримасу мы слишком добры и тебе остается только мертвым упасть здесь поперёк наших бесконечных параллельных улыбок даже если ты корабль даже если ты листья ДАЖЕ ЕСЛИ ОН САМ придет туда то себя не увидит там и удивится и закричит — почему меня здесь нет я же хорошо помню что именно здесь должен был быть Я почему ж тут стоит какой-то дом? почему ж тут летает какая-то пташка? ведь здесь именно здесь должен быть Я И ВЫЙДЕТ ТОГДА ИЗ ДОМА ТОГО кто-то один очень добрый и еще кто-то добрее его и еще кто-то совсем уж предобрый и трижды в красном катафалке на колесиках смеха обвезут вкруг того кто пришел его же проклятие умершее для того чтобы он поверил что его самого уже нет нигде но он не поверит тогда они девять раз обведут вкруг него седую лошадку дыма на которой давно уж не ездит всадник его души но он не поверит и придет его тело и будет искать собственные следы и будет растерянно бегать вокруг дома и захочет его разрушить на найдя о себе ни единого воспоминания захочет поймать пташку и выщипать из нее перья но разминется тело с домом но разминется тело с пташкой и будет бессильно плакать в тени дерева и пройдет мимо него пылающая туча и пройдет мимо него рука что дает копейку и пройдет мимо него рука что берет копейку и пройдет мимо него «гарадской савет депутатов трудящихся» и пригонит туда кладбище целую толпу самоубийц заподозренных в чем-то живом они усядутся на траве вокруг тела его вокруг тела вокруг дерева вокруг дома вокруг пташки и долго будут говорить о том что одно лишь подозрение в живом не дает им уйти из этого мира и воскреснуть не дает и заставляет быть нарочито сущими вот здесь вокруг тела вокруг дома вокруг дерева вокруг пташки ОНИ БУДУТ СИДЕТЬ НА ТРАВЕ и за плечами у каждого будет сидеть пепел они будут слушать как учится плакать вода еще не научившись быть соленой кто-то будет говорить обдуманные слова кто-то раскачает маковое зернышко и пустит его по полу все испугаются его страшного грохотанья все скажут то идет тысяча звезд все скажут то идет тысяча женщин все скажут то идет тысяча цветов а за плечами у каждого будет сидеть пепел но кто-то невидимый неожиданно скажет ХРИСТОС ВОСКРЕС! и все медленно повернут головы назад каждый захочет увидеть за плечами у себя огонь и каждый увидит за плечами у себя пепел кто-то предложит прекратить дебаты но тот невидимый снова скажет ХРИСТОС ВОСКРЕС! все медленно будут поворачивать головы назад чтобы не испугать того кто за плечами все вдруг услышат как на море осокора желтеют зеленые волны все вдруг увидят на том берегу звезду которой раньше никогда не видели все начнут ожидать крошечный кораблик соловья который должен перевезти их к тому берегу желтеют угасают волны на море осокора становится прозрачнее засорённое дно кто-то невидимый говорит ХРИСТОС ВОСКРЕС! все медленно поворачивают головы назад вот сейчас сейчас они должны увидеть за плечами у себя ОГОНЬ!
Перевод Марии Ольшанской
«Увидеть слово за видимостью слова»
Мне настолько «припав до душі» Григорий Чубай — с первой прочитанной строки — именно «припал к душе», а не «пришелся по душе» (если переводить фразеологизм грамматически правильно), что интуитивно, по со-чувствию и со-пониманию, я сделала три вывода, которые могу поставить себе в крошечную заслугу и которые могут стать своеобразным оправданием моей самоуверенности, с которой я взялась переводить действительно уникального поэта.
Еще не читая статьи Миколы Рябчука, но уже зная о некоторых трагических обстоятельствах жизни Григория, я сказала: «Это Моцарт в окружении «сальери». Еще не читая замечательной работы Константина Москальца «Пять медитаций на «Плач Еремии», в своей статье-дайджесте «Украинский поэт Григорий Чубай» я заметила, что «уникального львовского поэта стали «размазывать», выравнивать, снижать масштаб, обставлять именами, имеющими к нему косвенное отношение».
«Наверное, эта угроза изъятия через присутствие и нивелирование в общей шеренге никогда не была настолько близкой, как в январе 1989 года, когда Союз писателей разрешил устроить у себя вечер памяти, посвященный 40-летию со дня рождения Чубая… Над сценой висел портрет Грицька, и казалось, что он хочет отвернуться», — пишет Москалец.
И в той же статье «Пять медитаций…» Константин Москалец, пытаясь осмыслить ситуацию с арестами инакомыслящих во Львове в 1972 году, фактически приведшую к затяжной депрессии и преждевременной смерти Григория Чубая, говорит:
«Эти явления — политическая деятельность Калинцов (супруги-диссиденты, политические узники — М.О.) и литературная, эстетическая миссия Чубая и «Скрыни» (самиздатовский журнал, ставший формальной причиной ареста — М.О.) — не соприкасались и не коррелировали, они в принципе были несоединимыми, и Кант наверняка назвал бы попытку их соединения амфиболией рефлективных понятий или, по-нашему, смешиванием националистического дискурса с собственно дискурсом».
Когда у меня возникла идея — познакомить наших читателей с творчеством и личностью лучшего, на мой взгляд, украинского поэта второй половины ХХ века, то написала одному из авторов нашего журнала в качестве краткого пояснения:
«Да это, скорее, Пушкин в кругу декабристов. Он не капризный, он разошелся со временем. То есть, тут конфликт неразрешимый. Поэтом он мог стать только тогда, в те годы, но именно этим годам он был не нужен. Да и вообще никому, кроме семьи и близких друзей не нужен. Это сейчас каждый хочет рядом с ним постоять. Пишу биографию, то есть, рассказ о нем. Сложно, потому что декабристы мне ближе, чем украинские националисты, хотя и те, и другие получили шанс в декабре. «Вот ведь какая судьба…» Правда, Чубая уже среди них не было…»
А теперь вернемся к попытке перевода. Переводить вообще очень сложно, особенно непрофессиональному переводчику. Константин Москалец в «Пяти медитациях» рассказывает об одном розыгрыше, к которым был охоч Грицько Чубай, как раз связанном с переводом. Григорий переводил по подстрочникам, а его друг утверждал, что «для полноценного понимания поэтического произведения существенным условием является ощущение каждого нюанса звуковой стихии, а без знания языка это условие не выполняется». Дальше пошла речь о «всех этих вибрациях и колебаниях смысловых оттенков, заложенных в аллитерациях и ассонансах». (Аллитерация — это повтор однородных согласных звуков в стихотворении, предложении, строфе. Ассонанс — это неточная рифма, в которой похожи только гласные).
Меня же заботили вибрации и колебания смысловых оттенков в экзистенциальном тексте. (Экзистенция — то непознанное, иррациональное в индивидуальном «Я», в результате чего человек является конкретной неповторимой личностью).
Поэтому аллитерациями и ассонансами я решила пожертвовать, хотя первые ценю высоко и всегда их вижу. Но вот что делать со словами? Как увидеть «слово за видимостью слова»? Если написанное украинское слово имеет несколько русских синонимов, то задача не столь уж и сложная. А если написанное украинское слово имеет несколько разных значений? И каждому значению соответствует определенное русское слово, и это не синонимы? Как тут быть? Как быть с самим названием поэмы? «Відшукування причетного» — это просто ярчайшая иллюстрация к обоим случаям! «Відшукування» — розыски, поиски… а почему не «розшук» или «пошук» («розшуки» или пошуки»)? Что это слово употреблено в единственном числе, я узнала опять-таки из предисловия Москальца к книге Чубая, знаю, что его мнению можно доверять (так считает дочь поэта).
«Причетного» — в нем загадка, в этом слове, потому что именно это слово имеет несколько значений, и они не синонимы. «Причетный» — это причастный к чему-либо или..? Ведь есть и другое значение, даже два, хотя оба близки по смыслу. Но тогда образованное прилагательное имеет разное ударение — на втором слоге («причастный») или на первом — два похожие значения. А еще в самом тексте употреблено это прилагательное, но там оно более явно переводится как «причастный» — в одном месте из двух. Но вторично — в контексте названия поэмы.
(«Причет, причт», 1. Служители культа при отдельной православной церкви. 2. Пер. Лица, сопровождающие кого-нибудь).
Вот и кажется мне, что тут в названии загадка, что тут не «причетный» (с ударением на втором слоге) как «причастный», не о «причетності» как «причастности» речь идет, а от слова «причет» (с ударением на первом слоге) прилагательное в названии. Тогда и фонетически, и по вибрации смысла оправдано «відшукування» (с ударением на втором слоге), когда ни один звук не теряется, и действие растянуто во времени и более глубокое, более кропотливое, чем просто «пошук».
Но тогда смысл поэмы иначе видится — не «нак найти причастного — не виновного, не орудие самоубийства, а соучастника — «затейливому жесту» окончательного одиночества, которым является самоубийство?» (Константин Москалец). Но тогда вывод, что в финале поэмы «невозможный, абсурдный вопрос, которым является самоубийство, неожиданно, вопреки всем ожиданиям все-таки находит свой, не менее абсурдный, но животворный ответ и своего Причастного» тоже можно оспорить? Ведь есть же кто-то еще, «но кто-то невидимый неожиданно скажет: ХРИСТОС ВОСКРЕС!» Может, этот невидимый и есть тот, которого долго искал лирический герой? Тот, кто сделает добровольную смерть настоящей, кто оплачет эту смерть, как настоящую (слово «причет» в русском языке и есть плач по покойнику), невидимый учитель, причастный к Христу, или причетный, из причта Христового, который научит, что и в этом случае не разойдется душа с телом, который переведет на другую сторону реки, перед этим напомнив о втором, ожидаем пришествии Христа, и «сейчас они должны увидеть за плечами у себя ОГОНЬ!»
И тогда «кто-то невидимый» становится действительно причастным — только не к самоубийству, которое есть смерть настоящая, как и любая другая, а к будущему воскрешению, в которое верят христиане.
И несколько замечаний напоследок. Нота «ре», в которой герой не видит своего отражения, связана с тональностью ре минор, характерной для реквиемов, а для самоубийц реквием не играют.
Долго меня занимал «осокор» в финальной части поэмы. В русском языке есть осокорь, или черный тополь. Но черный тополь не растет на Западной Украине. Зато там растет явор — или белый клен, который на Украине иногда называют осокором. Именно в Галичине, где жил с 16 лет Григорий Чубай, явор встречается чаще всего.
Явор в славянских мифах — это перводерево, наряду с дубом, грушей, яблоней…
Явор, стоящий над водой, склонившийся над водой — это символ грусти, печали.
Явор — символ бессмертия. Поэтому явор садили на могилах.
Мария Ольшанская
«Відшукування причетного»
Поема
він побачив сьогодні у себе в оці вчорашню сльозу він побачив назавтра у себе в оці вчорашню сльозу післязавтра у себе в оці він знову побачив вчорашню сльозу і зрозумів що вже ніколи не зможе її виплакати і зрозумів що це вже кінець ТОДІ обличчя вечірньої дороги процілував підошвами аж до урвища тиші довго і з мукою роздягав із себе останню фразу нервово розстібаючи ґудзики слів довго боявся поглянути на своє віддзеркалення в ноті ре а коли поглянув то не уздрів нікого там ТОДІ виросло в дзвоні дерево сполоху ТОДІ виросло велетенське і розкололо дзвона і розкололо дзвіницю дерево сполоху і посадило собі на плечі цілу зграю гайвороння те дерево дуже довго миналося і коли воно все-таки минулося то всі побачили ЯК по спазматичній захололій лінії котиться чорне яблуко чорне яблуко котиться серед поля зупиняється і приїжджає душа самогубця на сивім конику диму щоби до того самогубства розшукати причетного і стає по той бік яблука її двійник на зеленім глинянім конику і каже йому душа своє звинувачення а двійник по той бік чорного яблука висловлює своє оправдання а потім каже душі двійник її ж таки звинувачення і слово в слово повторює душа його ж таки оправдання а коли двійник розлютившись потроюватись почне то душа заховається за ніж а коли почетвериться двійник то душа заховається за свічку і заховається душа за макове зернятко коли подесятериться двійник а переляк усіх навмання ходить зове між трьома дороговказами натхненно зове блукати бо вже пасе-попасає свого зеленого коника по той бік яблука тисяча двійників ПО ТОЙ БІК ЯБЛУКА ТИСЯЧА ДВІЙНИКІВ а заховатись ніде ні то не я не я може то квітка ні то не я не я коник зелений ні то не я не я ТИСЯЧА ДВІЙНИКIВ а що як справді то квітка далека квітка що вже триста років налякана чутками про інквізицію на причілку хати палахкоче може то вона інквізитора побачила в ньому і тому привела його до самогубства то вісім її пелюсток як вісім облич привиділось йому то її запах тихо перебіг над дзеленькучим плесом вікна і він побачив в акваріумі своєї вчорашньої сльози золоту рибку що задихається а довкола не було жодної річки жодного моря озера чи струмка не було довкола лише безпорадна уява оточила себе безліччю натяків на кожне з восьми її облич і оточила і заточилася заточилася і впала і вже не встала і не прийшла не запитала котра година не запитала навіщо відчинилися двері не запитала де поховали рибку на сонці чи на місяці і чи це дуже страшно коли інквізиція коли не можна пригадати голосу і коли не можна забути обличчя коли дуже довго ніхто не приходить а потім усе-таки приходить вона із дуже причетним тілом із дуже причетними вустами і начебто далекого вітра гукає себе а луна відгукується і називає її жінкою начебто близенького птаха вона гукає себе а луна відгукується і називає її самотньою начебто самотню жінку вона гукає себе І ПРИХОДИТЬ ТОДІ ВІН і вчиняє самогубство там де захід є стороною світу там де трава є сон-травою там де сьогодні є всіма на світі днями знаменними і звичайними там берег самотності надто білий а ніч надто минаюча а дорога тече без єдиного плюскоту І КУДИ Б НЕ ПІТИ то це означає розминутись розминутись із тілом своїм розминутись із дітьми своїми а потім з усіма на світі ночами а потім із хрестом на власній могилі і все це так просто як розминаються на вулиці незнайомі перехожі як розминається рука із безліччю дощових крапель А ЛИШИТИСЯ ТУТ то це означає бути причетною ба навіть народити витіюватий жест тут не ілюзія а причетність сама навіть якщо лише слухати як пісок розмовляє в долонях пошепки навіть якщо лише зазирнути хлорофілу в зелені очі навіть білий метелик лілії на воді навіть кола по синій воді скороминущі зелені кола навіть тоді навіть тоді як нікого ніде ніколи а що як і справді раптом ніде а що як і справді раптом нікого а що як і справді раптом ніколи і тільки ми нарочито видимі і тільки ми підкреслено існуючі більше всього на світі перелякані свого власного небуття віримо що все-таки хтось віримо що все-таки десь і наше тіло і наші душі і дай же нам днесь БАЧИТЕ то прочинилися двері котрі насправді є то прийшов хтось із нас і каже що він бачив сьогодні речі за видимістю речей і що зараз він бачить тіло за видимістю нашого тіла і що ми дуже дотепно граємося в живих — але стіна грає стіну ще дотепніше ніж ми — і тисяча видимих тигрів нас менше лякає ніж одна невидима зоря хоча саме її нам не вистачає далеко попереду щоб до неї іти хоча саме її нам не вистачає далеко позаду щоб до неї повертати щомиті хтось із нас біжить пересвідчитись чи є ще стіни а тоді вже всі разом біжимо кожен до своєї стіни і запопадливо малюємо яку-небудь із видимих зір і ще малюємо дорогу до неї мимо великого білого мурашника крізь дев'ять скрипок по видноколу а потім далі по стежці блискавки а закінчивши поспішаємо простір між своїми стінами вщерть заповнити будинками травою собою камінням водою курми аби там не поселився хто-небудь невидимий хто-небудь не такий як ми А ВЖЕ ПРОКЛЬОН за околицю рота випхано силоміць і міцно заціплено зуби аби він не міг повернутись і замкнено в чорний футляр струну аби та його додому не покликала його навченого прикидатись кораблем водою глиною райським яблуком і синицею його навченого прикидатися всім одночасно і кожним зокрема і спорядженого на розшуки причетного до самогубства який є під якимось деревом який є при якихось дверях який є над якимось оком Є АЛЕ ТАМ КУДИ ПРИЙДЕ ПРОКЛЬОН тільки предовгі паралельні посмішки тільки маленька паперова квітка тільки велика іграшкова рушниця ТАМ не біжать береги навперейми втікаючій воді і брови не біжать навперейми втікаючим очам і дорога тече крізь вікно аж до ікони і дим над згарищем стоїть навколішки ТАМ ТАМ ПРИЙШОВШИ ПРОКЛЬОН ПОЧУЄ ти прокльоне прокльон але ми не вуха ти прокльоне дерево але ми не листя ти прокльоне корабель але ми не пристань і наші паралельні усмішки ніколи не перетнуться в люту гримасу ми надто добрі і тобі лишається тільки впасти мертвим ось тут: упоперек наших безконечних паралельних посмішок навіть якщо ти корабель навіть якщо ти листя НАВІТЬ ЯКЩО ВІН САМ прийде туди то себе не побачить там і здивується і заволає — чому мене тут немає я ж добре пам'ятаю що саме тут мав бути Я Чому ж тут стоїть якась хата? чому ж тут літає якась пташка? адже тут саме тут маю бути Я І ВИЙДЕ ТОДІ ІЗ ХАТИ ТОЇ хтось один дуже добрий і ще хтось од нього добріший і ще хтось зовсім-таки предобрий і тричі в червоному катафалку на коліщатах сміху обвезуть довкола того що прийшов його ж таки померлий прокльон аби він повірив що його самого вже немає ніде але він не повірить тоді вони дев'ять разів обведуть довкола нього сивого коника диму на якому давно вже не їздить вершник його душі але він не повірить і прийде його тіло і шукатиме власних слідів і буде розгублено бігати довкола хати і захоче її зруйнувати не знайшовши про себе жодної згадки захоче впіймати пташку і вискубати з неї пір'я але розминеться тіло із хатою але розминеться тіло із пташкою і буде безсило плакати в затінку дерева і піде мимо нього палаюча хмара і піде мимо нього рука що дає копійку і піде мимо нього рука що бере копійку і піде мимо нього «гарадской савєт дєпутатов трудящіхся» і прижене туди цвинтар цілий гурт самовбивць запідозрених в чомусь живому вони посідають на траві довкола тіла його довкола тіла довкола дерева довкола хати довкола пташки і довго говоритимуть про те що сама лише підозра в живому не дає їм піти з цього світу й воскреснути не дає і примушує бути нарочито існуючими ось тут довкола тіла довкола хати довкола дерева довкола пташки ВОНИ СИДІТИМУТЬ НА ТРАВІ і за плечима у кожного сидітиме попіл вони будуть слухати як вчиться плакати вода ще не навчившись бути солоною хтось говоритиме розважливі слова хтось розгойдає макове зернятко і пустить його по підлозі всі налякаються його страшенного гуркоту всі скажуть то йде тисяча зір всі скажуть то йде тисяча жінок всі скажуть то йде тисяча квіток і за плечима у кожного сидітиме попіл але хтось невидимий раптом скаже ХРИСТОС ВОСКРЕС! і всі повільно повернуть голови назад кожен схоче побачити за плечима у себе вогонь і кожен побачить за плечима у себе попіл хтось запропонує припинити дебати але той невидимий знову скаже ХРИСТОС ВОСКРЕС! всі повільно повертатимуть голови назад аби не злякати того що за плечима всі раптом почують як на морі осокору жовкнуть зелені хвилі всі раптом побачать на тому березі зорю якої раніше ніколи не бачили всі почнуть чекати малесенький кораблик соловейка що має їх перевезти до того берега жовкнуть вгасають хвилі на морі осокору прозоріє сучкувате дно хтось невидимий каже ХРИСТОС ВОСКРЕС! всі повільно повертають голови назад ось зараз зараз вони мають побачити за плечима у себе ВОГОНЬ! (1969 г.)
Григорій Чубай
Авторское исполнение (последняя строфа на фото слева)
Константин Москалец
Отрывок из предисловия к стихам
Григория Чубая
Каждая слеза, говорит поэт, должна быть выплаканной, каждая остановка означает не просто задержку или застой, она означает смерть…
В произведениях Чубая перекликаются не столько отдельные слова и образы, сколько плодоносные для размышления философские ситуации, поэтому «Поиски причастного» без затруднений попадают в соответствующий контекст не слишком уж и необозримого ряда произведений, где авторы, такие как Малларме, Рильке или Т.С. Элиот, пытаются осмыслить для себя и для читателя более чем затяжной, бесконечный прыжок в небытие, которым является каждое пребывание в бесплодной земле, каждое самоубийство и каждый незавершенный способ смерти.
Самоубийство — это кардинальное проявление непричастности, молниеносный разрыв всех имеющихся связей, уничтожение времени в себе и себя во времени. Однако над ним довлеет злая судьба произвольности, капризного своеволия, или, собственно, бесталанности, которую тяжело обосновать другими, всегда более мизерными, нежели величие верности судьбе, мотивациями. Самоубийство всегда немотивированное, всегда страдает нехваткой достаточного основания, поскольку оно в нетерпении эмоционального возбуждения опередило ту смерть, которая и так собиралась наступить, а, следовательно, в этом опережении и погоне за смертью (или в бегстве от жизни) самоубийство разминулось и со смертью, и с жизнью, навсегда оставшись вопросом без ответа, хотя само претендовало стать ответом.
Самоубийство — видимая и поэтому ненастоящая смерть, говорит Чубай. Единственный способ сделать ее настоящей пусть даже задним числом (и таким способом освободиться навсегда) состоит в поиске причастного к самоубийству, в нахождении адекватного ответа на неадекватный вопрос, вопреки тому очевидному факту, что он не предусматривает никаких ответов.
Как найти причастного — не виновного, не орудие самоубийства, а соучастника — «затейливому жесту» окончательного одиночества, которым является самоубийство? Тут начинаются блуждания «между тремя путеводными вехами» и инфернальная неспособность одиночества, зафиксированного в последний миг жизни и в первый миг ненастоящей смерти добыть из себя кого-то другого помимо зеркального двойника, который в непрерывном клонировании множится до тысячи.
Но и тысяча двойников не заменит одного-единственного настоящего другого. Отказ умереть, запечатленный в невыплаканной «вчерашней слезе», становится бесприютным проклятием, которое в колебании между потусторонним бездорожьем и здешними «бесконечными параллельными улыбками» не находит ни одной дороги ни к одному уху, ни одной точки пересечения хоть с реальностью, хоть с ирреальным царством теней, двойников, зеркальных отражений и другого населения бесплодной земли.
Однако, у Чубая идет речь не столько о метафизических невзгодах погубленной души, сколько о создании наиболее адекватного образа нереальности, недо-жизни, недо-смерти, или же, как он сам формулирует, «нарочитого существования» именно здесь, в мире, который считается единственно реальным.
В «Поисках причастного» поэт выходит за хочешь-не-хочешь суженые границы социальной сатиры на лицемерных советских буржуа, объявляя более страшную экзистенциальную правду: ненастоящее существование хуже смерти, бесплодная земля является потусторонним миром здесь-и-теперь. Все, что видимое — мертвое, напомнит он в следующей книжке (стихотворение «Можно»). И чем более видимое — тем более мертвое, независимо от политического устройства земли, где это ненастоящее видно.
Для двадцатилетнего поэта, который смог увидеть такие вещи «за видимостью вещей» и выразить их на языке поэзии, это могло стать убийственным выводом из жизни и из человека как такового. Или же самоубийственным. Если бы не финал «Поисков причастного», где с полной, хоть и несколько неожиданной солидарностью с заповедями христианства возвещено воскресение Христа, единственное событие, позволяющее хоть жизнь, хоть смерть видеть истинными, независимо от способа их исполнения, а, следовательно, невозможный, абсурдный вопрос, которым является самоубийство, неожиданно, вопреки всем ожиданиям все-таки находит свой, не менее абсурдный, но животворный ответ и своего Причастного.
Статья «Украинский поэт Григорий Чубай» в нашем журнале.
Статья украинского поэта, прозаика, литературного критика Константина Москальца «Пять медитаций на «Плач Еремии».
Перевод текстов Марии О.
