Цикл стихотворений
* * *
В аэропорту «Бен Гурион»
у меня изъяли перочинный ножичек.
В самолет надо входить без оружия,
а я и есть безоружный,
как заключенный,
как пленный,
между землею и небом
балансирующий без страховки,
кроткий агнец
незримого пастыря.
Господи, спаси и помилуй!
* * *
Существует Иерусалим — всем известно — вообще, если не предстал очам твоим город сей с горами на плече! Существует Иерусалим. Знать-то знал, но разглядеть не мог. Непутёвый старый пилигрим, после долгой тысячи дорог наконец застыл я, недвижим, перед ним, с кем сообщался Бог. Существует Иерусалим.
Иерусалим
Масличная гора и Гефсиманский сад. Сегодня, как и сотни лет назад… Среди молящихся, уверовавших истово, стою, а на душе — и странно, и светло. Да будь я стопроцентным атеистом, поклялся б: что-то здесь произошло! Здесь мир един. И перекрёсток розни. Благая весть. И дьявольские козни. Оазис — рай, где пальмовые чащи, А рядом — ад, котёл песков кипящий. Пейзажи — вроде съёмки комбинированной: то ангельски сияют небеса, то рядом, там, за тучею минированной — шахидки примеряют пояса…
* * *
Небо ближе на Святой земле, ниже, чем где бы то ни было, оттого здесь, как через балкон, разговаривал Иегова с Моисеем…
Над морем и миром
1 Когда на берегу морском я в детстве строил замки из песка лепил крепостные стены, башенки, кубики домиков на террасах под солнцем палящим как над древней пустыней, — я не догадывался, что строил Иерусалим. Когда внезапные волны били, смывая белые стены, дома и храмы, я возвращался упрямо, начинал всё сначала, сбивал упругий песок, возводил между ветром и морем, как между Сциллой и Харибдой, небывалый град, беспомощный и бессмертный. Вот он теперь передо мной, беспомощный и бессмертный, под ярким солнцем, с кубиками домов на террасах, с крепостными стенами, храмами, словно великану-ребёнку купили конструктор и он сложил это чудо; или волшебник подвесил к синему куполу город, плывущий над пустыней и веком, над морем и миром. 2 А в подзорной трубе перевёрнутой временем — крохотный императорский Рим, с близоруко моргающими историками, а здесь, на выжженной солнцем окраине, крупно — бродячий бедняк проповедник с горсткой неграмотных учеников на первом плане и тогда, и теперь, и навек. Империя, между делом одобрившая распятие, не заметила день Его смерти но зато Воскресение очевидное, длится и ширится, — шире той бывшей империи и многих других. Знал и не знал Иерусалим, что здесь появится Тот, Кто Священное Писание из сокровищницы избранного народца возьмёт и откроет народам, народищам, кто Нагорной проповедью обратит к себе кругосветные земли, кроме той, не поверившей, что Он на ней родился. И вот Он опять идет на Голгофу, сгибается под крестом, между двумя Писаниями — предшествующей Торой и последующим Кораном, раной, незаживающим шрамом, храмом располовиненным, между нами идёт, как сквозь строй, на Голгофу, падает от железных гусениц танка, от безумного взрыва шахида, и поднимается вновь, и несет свой крест туда, где Его каждый день распинают, а он воскресал, воскресает, воскреснет. 3 Нечаянный паломник, я из тех христианских стран где передовые грешники не ведают, что творят, им по-прежнему легче подчинять, воевать, ненавидеть, чем смиряться, прощать и любить. В цивилизованных странах в рамах и в изваяниях мертвый Христос на кресте, но, попирающий смерть, Он и тут, и там, и везде — воскресающий в каждом, кто принял Его.
* * *
— Почему Иуда предал Христа? Пишут книги, а всё темнота. — Слышал Слово и видел чудо: Почему же Бога предал Иуда? А ответ (все заветы просты): — Потому, чтоб не предал ты!
* * *
Живая вода Иордана
втекает в Мёртвое море
с приказом не помирать…
Легко, как седой одуванчик,
по Иерусалиму Григорий
идет — мудрец Померанц.
Тело войной изранено,
лагерем жизнь поломана,
казалось бы — навсегда;
но вот на девятом десятке
сподобился стать паломником
в Святые места.
Прямо из Домодедово
сюда за четыре часа…
Наверно, он думает: всё-таки
бывают чудеса.
* * *
дорога на Голгофу?
базар ближневосточный.
арабские лавчонки
на Via dolorosa —
горячие каменья,
как лысины в аду…
(вот здесь на «третьей станции»
Он под крестом упал)
горластые торговцы
поделки сувениры
жара толкучка гвалт
дорога на Голгофу
не здесь
не только здесь
* * *
Загадала мне загадку вьюга. Нет, не зря открылось небо с юга! В ночь такую и в такой мороз Мог бы проповедовать Христос? Чёрной ночью белый снег в лесу, но не скроет русская картина, что жива другая половина, где пылает солнце на весу. Существуют, как живая рана, камни раскалённые Кумрана. Нет, теперь не кажется мне странно, что Христос к нам тысячу годов по сугробам шёл, среди снегов…
[Цикл печатается по изданию: Кирилл Ковальджи. Избранная лирика. Серия «Поэтическая библиотека». Москва. 2007]
Иисус Христос — суперзвезда
Оба моих сына стали верующими. Сами, независимо друг от друга и без моей помощи. Саня, наверное, под влиянием Анастасии Ивановны. А Володя… В детстве он рисовал церкви, много, хорошо. Зарисовал чуть ли не все московские храмы. Это, конечно, повлияло на него. А еще в период его увлечения джазом и битлами — рок-опера Вебера «Иисус Христос — суперзвезда». Он ее запомнил наизусть. Превосходная музыка, талантливая постановка. Совершенно свободная, смелая интерпретация Евангельских сюжетов оказалась куда живей и действенней, чем все реалистические «документальные» потуги иных кинорежиссеров. Володя проделал путь от искусства (в том числе современного) к религии. Саня — от близких ему людей… Оба постепенно от догматических крайностей неофитства пришли к более светлой вере.
Нина всегда была стихийно верующей, теперь вера ее усилилась, углубилась, но так и не приняла форму обрядности. Я, конечно, остался свободомыслящим, каким и был, однако сыновья помогли мне открыть в себе потаенный источник религиозной веры, чувство сопричастности вышей силе, внутреннему союзу с ней, согласию с ее волей. Мысль (левое полушарие мозга) и чувство (правое полушарие) во мне — не спор и не дуэт, скорей — диалог, порой молчаливый, основанный, так сказать, на терпимости и взаимном уважении.
Моя жизнь, мое самосознание — несомненный дар, благоволение ко мне. С самого раннего детства я так чувствовал, не изменял этому чувству и оно не изменяло мне. Настойчиво повторяю «чувство», потому что оно не требует доказательств — как боль, как любовь…
(Из книги «Моя мозаика»)
* * *
Вселенная стремится к холоду, А жизнь — к теплу. Не говори, что всё расколото На свет и мглу. Болит душа, стремится к большему, Туда, где Бог Прибавить хочет к свету Божьему Свой огонёк.
Кирилл Ковальджи
