Александр Любинский

Холмы Ханаана

(повесть, часть 1)



В середине июля 1912 года из дверей железнодорожной станции Иерусалима вышел господин средних лет в светлом костюме и соломенной шляпе с широкими полями. Из-под шляпы выглядывало худое бледное лицо, очерченное черной бородкой. Была вторая половина дня, солнце палило нещадно. Носильщик-араб в грязной куфие и кожаном переднике, тащивший за приезжим увесистый чемодан, кликнул стоявшего неподалеку извозчика — немедля подъехав, с привычной хваткой тот прикрутил чемодан к задку экипажа. Приезжих было немного: кроме нашего господина, две монашки в темных накидках; похожий на попугая османский офицер в ярко-красной феске и синем мундире и женщина европейского вида в светлом летнем платье, вокруг которой суетились, покрикивая и отталкивая друг друга, три носильщика: и то правда — в этот день работы у них было мало.

Перед тем, как усесться в коляску, наш господин огляделся: метрах в пятистах от него за полуразрушенным зданием, по виду напоминающим караван-сарай, возвышались городские стены, почти сливавшиеся с окружающими холмами; лишь тускло посверкивала на солнце чалма мечети Омара да высоко вознесшийся крест на колокольне собора осенял выжженные окрестности… Впрочем, если приглядеться, можно было различить серые домики, тянувшиеся вокруг стены и вдоль глубокого оврага, и, возвышаясь над ними, висели в маревном воздухе неподвижные крылья — по-видимому, это была мельница.

— О, да! — пробормотал приезжий по-немецки, взбираясь на сиденье, — воистину, центр мира!

Возница в куфие и белой до пят галибие обернулся и неожиданно проговорил на том же языке:

— Вы правы. Как сказано у пророка: возвеличу тебя и поставлю над всеми городами земными!

— А! Я-то думал, ты араб.

— Вообще-то я из Швабии. Вы не смотрите на внешний вид. Для этого климата галибия — самая лучшая одежда. Так куда везти?

— В клинику доктора Хансена, — задумчиво проговорил приезжий, по-видимому всё еще пытаясь осмыслить ситуацию…

— В лепрозорий!

— Вот-вот… Прямо туда.

В этот момент мимо них в облаке пыли пронеслась коляска с дамой на заднем сиденье. Торопливо приезжий достал платок, прикрыл нос.

— Жена английского советника прибыла навестить мужа, — сказал возница, хлестнув вожжами по спине откормленной и потому тяжелой на подъем лошадки. — Ннну!… Пошла!

Коляска заскрипела всеми колесами, тронулась, покатила по узкой посыпанной мелким гравием колее. Повернули в гору. Медленно переступая ногами, лошадка тянула экипаж.

— Какая глухомань! — проговорил приезжий, вытирая платком, который уже потерял свой белый цвет, пот с шеи и лба.

— Это так только кажется, — возница махнул рукавом галибии влево, — видите?

Среди тонкоствольных эвкалиптов и пиний виднелись черепичные островерхие крыши.

— Там мы и живем, в Мошаве Германит… Вот уж лет тридцать будет… Господи, как быстро время летит! Когда я приехал сюда с матушкой, царство ей небесное, ничего ведь не было — пустошь одна… И сколько нас было? Несколько семей… А теперь — целый поселок отстроили, да какой!

— Зачем? — проговорил приезжий, отводя глаза и, видимо, думая о чем-то своем.

— Как зачем?! Это ведь земля Господа! Кому она достанется, тот и будет править миром! «Взойди, Светило, ибо настало время твое! — пропел возница неожиданно сильным низким басом. — И соберутся здесь все народы земные, и поклонятся Тебе!»

— О, да, это уж точно… — приподняв шляпу, приезжий обмахнулся ею. — А далеко еще?

— Да вот же! — рукав галибии снова взметнулся вверх.

И правда, на выжженной вершине холма в сверкающем сиянии синего как карбункул неба проступили очертания просторного особняка под покатой крышей, окруженного каменной стеной.

— Ого! Это же дворец! — воскликнул приезжий, из-под приставленной к глазам ладони разглядывая особняк.

— Да! Его построил наш архитектор Шик! Замечательный человек, настоящий праведник! Когда королева Августа-Виктория посетила Святой Город, она была поражена видом многочисленных прокаженных… И выделила деньги на создание лепрозория. Так всё началось.

Приезжий поморщился.

— Представляю, что там делается…

— А ничего не делается! Живут как у Христа за пазухой. В довольстве и чистоте.

Между тем коляска подъехала уже к закрытым наглухо воротам.

— А вы к кому приехали, если не секрет?

— Да, так… Навестить.

Возница остановил лошадь; спрыгнув с облучка, отвязал чемодан, поставил на землю.

— Если вам негде будет остановиться, можете у меня. Спросите в Мошаве Франца Шваба. Меня все знают. И не дорого возьму.

Осторожно, потирая затекшие ноги, приезжий вылез из коляски.

— Сколько с меня?

Названная сумма, видимо, неприятно удивила его, но, ни слова не говоря, он вынул из кармана мятую пачку; вытянув из нее две бумажки, передал вознице.

— Премного благодарен! — важно проговорил тот, подошел к обитым жестью воротам и рукоятью хлыста звонко ударил в них. Ни звука… Снова ударил, уже громче. Загремела тяжелая щеколда, ворота приоткрылись — показалась круглая лысая голова, украшенная понизу роскошными усами.

— Гуго, ты что, не узнаешь меня? — спросил возница.

— Узнаю… — пробормотал привратник, уставив неподвижный взгляд студенистых глаз на приезжего.

— Я к госпоже Саре!.. — быстро и внятно проговорил тот и приподнял шляпу.

— Господин издалека приехал! Открывай!

— Не велено никого пускать…

— Да ладно, не видишь что ли человека?

Приезжий, видимо уже начинавший терять терпение, вынул из кармана несколько монет, сунул их в щель.

Раздалось невнятное бормотанье, ворота приотворились чуть больше и наш господин, торопливо прихватив чемодан, протиснулся внутрь.

— Так не забудьте, Франц Шваб! — прозвучал из-за ограды раскатистый бас.

Поставив чемодан на посыпанную свежим песком дорожку, приезжий огляделся…

Прямо перед ним возвышался двухэтажный особняк с угловыми башнями по краям, которые делали его похожим на готический замок. На каменной балюстраде, разделявшей дорожку и молодые саженцы деревьев, росшие вперемежку с хилым кустарником, сидело несколько человек в серых халатах, по-видимому, больные. От них отделилась женщина в коричневом платье с белым передником и такого же цвета головной наколке и быстрым шагом направилась к посетителю.

— Добрый день! — проговорил он, приподымая шляпу, и улыбнулся. Улыбка на его худом лице вышла вымученной, даже какой-то кривоватой, словно он слегка подсмеивался над собеседником.

— Это лечебное учреждение! Сюда нельзя посторонним! — вскрикнула женщина. — Гуго, ты почему открыл?

Гуго, предусмотрительно спрятавшийся в свою каморку у ворот, не отвечал. Взгляды всех сидевших на балюстраде, обратились в сторону ворот. Двое поднялись и даже пододвинулись поближе. Лицо одного из них было обмотано бинтом так плотно, что виднелись только глаза.

— Меня зовут Артур Шмуцлер, — пробормотал приезжий. — Я приехал из Вены, чтобы… в общем… Если я уже здесь…

Сбившись, он замолчал.

В этот решающий для него момент из-за угла дома показался высокий полный господин в пробковом шлеме и куртке; штаны, облегающие стройные ноги, были заправлены в резиновые сапоги.

— Что здесь происходит? Кто вы? — проговорил он, подходя и в упор разглядывая незнакомца.

— Артур Шмуцлер. Из Вены! — выкрикнул приезжий уже с некоторым вызовом, поскольку начал терять терпенье.

— Из самой Вены! И прямо к нам…

Не отводя внимательно-изучающего взгляда от лица Артура, мужчина в шлеме протянул руку.

— Будем знакомы! Доктор Зэев Розенфельд. Я здесь работаю.

У него был крупный чуть висловатый нос и полные губы.

— Это замечательно! — с неожиданным жаром воскликнул посетитель и улыбнулся своей кривоватой улыбкой.

Доктор Розенфельд кивнул головой, видимо удовлетворенный своим диагнозом.

— Чем могу служить?

— Э… здесь работает… Сара Игельсон… Мы были знакомы когда-то… еще в Вене… да, можно сказать, были знакомы… — сказал приезжий, отводя взгляд.

Доктор Розенфельд нахмурился.

— Она знает о вашем приезде?

— Наверно! Я отправил ей письмо!

— Письма сюда идут долго. А иногда и вовсе не доходят. Впрочем, если вы уже приехали… Ее кабинет там, на втором этаже.

И, махнув рукой в сторону особняка, доктор отвернулся.

— Я провожу вас, — сказала женщина в коричневом платье и, поджав узкие губы, двинулась к центральному входу, к которому с двух сторон вели полукруглые лестницы. Артур, бросив чемодан посреди дорожки, поспешил за ней, провожаемый любопытными взглядами больных.

Они поднялись по лестнице и через широкие двустворчатые двери вошли в длинный коридор, который огибал по прямоугольному периметру внутренний дворик. В дворике несколько больных с перевязанными руками и головами копались в земле, по-видимому, что-то сажая. Двери палат, мимо которых проходил приезжий, распахивались одна за другой, но он, стараясь не смотреть по сторонам, спешил за провожатой, уставив взгляд в ее широкую спину.

Поднялись по лестнице на второй этаж. Провожатая, приоткрыв ближайшую дверь, на которой висела табличка «Старшая сестра», провозгласила: « Госпожа Сара, к вам пришли!» — и отступила, давая дорогу гостю. Он шагнул в комнату — остановился… Стукнула закрывшаяся дверь. Женщина в белом халате, сидевшая у распахнутого окна, вскинула голову — медленно поднялась… Поправила белую косынку на голове, из-под которой выбилась прядь густых каштановых волос.

— Здравствуй, — сказал он, — я приехал… Как обещал!

Молча она разглядывала его…

— Ты получила мое письмо? А два дня назад я отправил телеграмму.

Шагнул к ней и, обогнув стол, попытался взять ее за руки. Отдернула руки, отскочила к окну.

— Умоляю тебя, не надо!

Быстрым движением задернула занавеску на окне, обернулась… Вполоборота стояла она, глядя на него своими темными глазами, склонив голову к плечу…

— А ты изменился.

— Похудел? Да-да, я знаю, похудел… Но ничего. Не обращай вниманья… Я чувствую себя вполне нормально… Видишь, даже добрался до тебя!

Дверь приоткрылась. Просунулась чья-то голова — скрылась… Послышался приглушенный смешок.

Отошла от окна, снова села за стол.

— Тебе нельзя оставаться здесь.

Голос звучал отрывисто, резко.

Улыбнулся своей кривоватой улыбкой.

— Ты здесь большая начальница, да? Надеюсь, мы увидимся вне этого замечательного учреждения?

— Послушай… — проговорила она устало и коснулась длинными узкими пальцами лба, — если ты и впрямь этого хочешь…

— О, да!

— Хорошо, мы увидимся вечером.

— Где?

Отвернув голову, она смотрела в окно. Хрупкая шея, тяжелая копна густых волос…

— Поезжай в гостиницу «Петра», что у Яффских ворот. Там остановишься. К семи часам подойди к ресторации, что напротив…

— Прекрасно!

Она хотела еще что-то сказать, но дверь распахнулась и в комнату быстрым шагом вошел невысокий пожилой господин. Остроту его лица, резким треугольником сходящегося книзу, скрадывал седой венчик бороды.

— Здравствуйте! — энергичным движением он протянул руку гостю. — Неужто из самой Вены?

Сверкающие глаза его из-под широких надбровных дуг, казалось, впились в собеседника.

— Да-да, из Вены! — быстро проговорила Сара, вставая. — Господин Артур Шмуцлер — журналист! А это…

— Доктор Хансен, главный врач этого учреждения, — с ласковой твердостью доктор сжал руку гостя, — журналистам мы всегда рады! По какому случаю прибыли к нам?

Приезжий открыл было рот, но не успел ничего сказать.

— Господин Шмуцлер получил задание написать несколько очерков о городе!… — Сара одарила гостя вежливо-официальной улыбкой.

— Вот как?

Слегка склонив голову, доктор посмотрел на Сару, перевел взгляд на гостя из Вены… В этот момент на пороге полураскрытой двери возникла медсестра.

— Али в коме! — выдохнула она. — Сестра Марта уже…

Сара вскочила, торопливо выбежала из комнаты. За ней твердым шагом последовал доктор. Приостановился на пороге:

— Извините, работа! Всегда буду рад побеседовать с вами. Нам очень нужны хорошие статьи. Ведь мы существуем только на пожертвования!

И, кивнув головой, он вышел из комнаты.

Артур постоял, прислушиваясь к тревожным голосам в коридоре. Подошел к окну. Из него открывался вид на каменистые холмы, кое-где по склонам поросшие низкими кривыми оливами. Под сверкающим ярко-синим небом они тянулись к горизонту, и лишь где-то справа, вдалеке, проступали очертания колокольни с вознесенным над нею крестом.

Он вышел из комнаты и, стараясь не привлекать внимания, быстро спустился вниз, подошел к воротам. Гуго уже ожидал его.

— Хозяин приказал доставить вас, куда скажете, — сказал он уже более вежливым тоном, — а чемодан я внес в сторожку.

Приезжий вышел за ворота. И правда, сразу, откуда ни возьмись, возникла коляска. Гуго вынес чемодан.

— Куда вас доставить?

— В гостиницу «Петра», — сказал Артур, взбираясь в коляску.

Обратясь к молчаливому пожилому вознице, Гуго сказал по-арабски несколько слов, и коляска тронулась. Она катила вниз с холма, и, все увеличиваясь, вырастали, нависали уже, казалось, над самой головой городские стены. У ворот к ней бросилась толпа нищих. Яростно отбиваясь от них кнутом, возница направил коляску в широкий проход в стене и уже через несколько секунд притормозил у приземистого двухэтажного белого здания с надписью по-английски «Петра» над входом.

Пока мальчишка-араб, выскочивший из двери, перетаскивал чемодан вовнутрь, Артур огляделся: солнце садилось, окрашивая в тревожный багровый цвет стены каменных и глинобитных домишек, превращая в сверкающие драгоценности кальяны, бусы, меноры и оклады, выставленные перед бесчисленными лавочками, тянущимися вглубь города. На противоположной стороне маленькой площади располагалась ресторация, о чем извещала вывеска, и несколько осликов, груженных кладью, стояли неподалеку рядом со своими крикливыми хозяевами в халатах и фесках. Скользили мимо женщины в длинных одеждах, с покрытыми головами; важно и неторопливо шел толстый францисканец в коричневой рясе, перевязанной бечевой, и какой-то господин в шляпе и с тростью в руке разглядывал Артура, стоя в дверях ресторации.

Приезжий вошел внутрь гостиницы и оказался в небольшом холле без окон. Хозяин, маленький и верткий, выскочив из-за стойки, обратился к гостю сразу на нескольких языках, а, выяснив, откуда тот прибыл, перешел на ломаный, но вполне сносный немецкий. На стене за стойкой висел греческий православный крест, увитый искусственными цветами. Хозяин не без гордости сообщил гостю, что в гостинице имеется электричество, правда, только до десяти часов, и вручил ему тяжелый, покрытый зеленой патиной, бронзовый ключ. В сопровождении того же мальчишки-посыльного Артур поднялся на второй этаж по пыльному ковру и вошел в свою комнату, оказавшуюся в конце длинного узкого коридора. В комнате не было ничего, кроме кровати с железной сеткой, стола и двух стульев у окна и узкого платяного шкафа. Слева в углу рядом с дверью висела маленькая иконка из дешевой финифти. За платяной ширмой, почему-то раскрашенной розовыми японскими цветами, находились унитаз и рукомойник. В кране и бачке, к радости Артура, оказалась вода.

Ополоснувшись и сменив белье, он спустился вниз. Хозяин сидел на стуле; дремал, склонив голову на грудь. Артур стукнул ключом по дереву конторки. Хозяин вскинулся.

— Здесь есть почта?

— Почта? Конечно! Э… вам какая нужна?

— В каком смысле?..

— Турецкая, русская, английская, австрийская, немецкая…

— Австрийская.

— Ах, да… Конечно! Это недалеко. Идите вниз по центральной улице. И метров через триста справа увидите над дверью австрийский флаг.

Артур вышел на улицу, в темноту. И здесь, как всегда на юге, вечерняя мгла была лишь кратким мгновением между днем и ночью. Слева, по узкому каменному проходу тянулась вглубь города редкая цепочка фонарей. Кое-где, забранные решетками, мерцали окна. Наискосок, над входом в ресторацию, светил фонарь, стояла неподвижно коляска, словно вырезанная из черного картона, в ожидании загулявшего седока.

Артур двинулся влево, спускаясь по широким каменным ступеням, и действительно, вскоре заметил в полутьме австрийский флаг, по размеру раза в два больше, нежели дверь, которую он осенял.

Звякнул колокольчик над дверью, и Артур оказался в большом пустом помещении с низким потолком. В дальнем от двери углу за стойкой сидела русоволосая девушка. Перед нею, почти скрывая ее, посверкивал никелем новенький телеграфный аппарат. Артур подошел к стойке, но девушка, не обращая внимания, продолжала читать маленькую библию в кожаной вытертой обложке.

— Добрый вечер!

Девушка подняла глаза. У нее было простое милое лицо. Голубые глаза смотрели словно сквозь невидимую поволоку…

— Я хочу отправить телеграмму в Вену. Это возможно?

— Конечно! — проложив книгу закладкой, девушка закрыла её.

Артур взял бланк, написал своим корявым почерком несколько слов.

— И когда дойдет?

Девушка укоризненно качнула головой.

— Сегодня же!

Взяла протянутые деньги, неторопливо отсчитала сдачу, включила глухо загудевший аппарат.

— Странно всё-таки…

— Что?

— Вот так, через несколько секунд, мои слова окажутся в Вене…

— Ничего странного, — девушка склонилась над буквами клавиатуры. — Так действует электричество.

— Ну, да!.. Разумеется. А что вы, позвольте узнать, делаете в этой глухомани?

— Я из Мошавы Германит, Немецкой колонии, — сухо отвечала девушка, сосредоточенно стуча по клавишам.

Наконец, аппарат издал нечто подобное рыку — и умолк.

— А откуда вы приехали сюда?

— Родители — из Вюртенберга. А я здесь родилась. Мы живем здесь уже четверть века.

— И не тянет обратно?

— Куда? — щелчком девушка выключила аппарат. Близился конец рабочего дня. — Мы хотели вернуться сюда, домой, к своим истокам.

— Конечно-конечно… — в задумчивости Артур почесал нервными длинными пальцами черную бородку. — И что же? Цель достигнута?

— Настало время прихода Спасителя, — сказала девушка так просто, будто речь шла о приезде какого-то близкого родственника. Подняла на Артура вспыхнувшие глаза. Кожа на щеках ее порозовела. — Об этом прекрасно говорит пастор Рейнхардт! Если бы вы его слышали!

— Как там? Проложите дорогу Господу? Нда…

Лицо девушки потухло.

— Мы в семь закрываемся, — проговорила она сухо и опустила голову.

— Разумеется! Не смею задерживать… Всего наилучшего.

Приподняв шляпу, Артур отвесил поклон и вышел на улицу.

Резко похолодало. Он подрагивал в своем летнем пиджаке, но времени зайти в гостиницу и переодеться уже не было. Вернулся к Яффским воротам, остановился перед тускло освещенной дверью ресторана. В каменной утробе города возник звук колоколов, словно на тяжёлых крыльях оторвался от земли — воспарил, растаял в темном беззвездном небе.

Время от времени торопливые тени пересекали площадь, исчезали в проулках. Артур ждал, нетерпеливо прохаживаясь у двери… Наконец, раздался перестук каблучков, и в свете фонаря возникла женская фигура.

— Господи, я думал, ты уже не придёшь! — вскрикнул он, бросаясь ей навстречу.

Она была в вечернем платье, ниспадающем вниз широкими волнами, но без головного убора; тяжелые волосы забраны в высокий пучок.

— А ты всё такой же, — выпростала из-под маленькой сумочки руку для поцелуя. — Нетерпелив и не умеешь ждать.

— Пойдем же! — и он распахнул перед нею дверь.

Они оказались в просторном помещении, в центре которого нависала над белыми столиками бронзовая кованая люстра. Стены были сплошь выложены разноцветной глазурью из переплетающихся цветов и растений.

— Красиво!

— Это армянский ресторан. Они творят чудеса из обыкновенной глины. Пойдем, сядем вон там…

И она провела его в дальний, скрытый полумраком угол залы.

— Ты не хочешь, чтобы нас видели вместе? — проговорил он, привычно отодвигая ей стул.

— Так уютней… Разве нет?

— Сегодня я не собираюсь спорить с тобой!

Она засмеялась, и этот смех, кажется, успокоил его. Легким изящным движением бросил он шляпу на соседний стул и огляделся…

Были заняты еще два столика: ближе к ним располагался в одиночестве полный господин — его апоплексическая шея была туго стянута галстуком. Он задумчиво курил сигару, не обращая внимания на пепел, густо усыпавший пиджак. В противоположном конце залы сидела молодая пара. Слышался женский смех.

Возник официант в белой рубахе и черной бабочке. Густо намазанные бриллиантином волосы посверкивали под светом люстры.

— Я закажу. Ты не против?

Взяла меню, обернулась к официанту. Заговорила с ним по-английски, преувеличенно-четко выговаривая слова. Слегка улыбаясь, тот торопливо записывал, по-видимому довольный тем, что на сей раз дело обошлось без бесконечных обсуждений.

— Ты изменилась, — сказал Артур, когда официант отошел.

— Правда?

— Ты стала увереннее и… жёстче.

— А ты совсем не изменился. Только…

— Что? — проговорил он, протягивая через стол руку… Торопливо Сара взяла бокал — рука повисла в пустоте. Плеснул в бокал воды из графина. Она пахла мятой. На поверхности плавал зеленый листок.

— А ты не боишься меня?..

— Почему это…

— Но я ведь из лепрозория!

Скривился, мотнул головой.

— Что за глупости!

— Это не глупости. Заражаются. Правда, очень редко… Надо тщательно соблюдать гигиену.

— Зачем ты мне все это говоришь?

— Чтобы ты был в курсе дела. Я ведь знаю твою мнительность.

Подошел официант, расставил закуски.

— Сколько же мы не виделись?

Запнулась… подняла голову.

— Два года… почти.

— Ты так неожиданно уехала… И написала только через месяц. Уже из Иерусалима.

— Попробуй, это очень вкусно.

Подцепив вилкой кусок мяса, положила ему на тарелку.

Неслышно возник официант. Плеснул в бокалы густое красное вино.

— Здесь так тихо! Сейчас у нас почти в каждом кафе — по оркестру. Громкое время наступило, да?

Поднял бокал, осторожно коснулся ее бокала.

— За встречу!

Кивнула, сделала глоток.

— Хорошее вино.

— Кровь земли…

— А ты, как всегда, в фаворе у публики… Издал роман, написал пьесу…

— О, так и до вас кое-что доходит! И ты интересуешься этими пустяками?

Не отвечая, она смотрела в сторону…

— Ты так неожиданно уехала! И почти не писала!

Снова взяла бокал, пригубила, медленно поставила на стол.

— Для тебя это не должно было быть неожиданностью.

— Ну, знаешь…

— Знаю!

Посмотрела ему в глаза. Опустил голову.

— Здесь всегда так пусто?

— Что?.. А… Нет-нет… Просто не сезон. Недавно кончились Пасха и Пейсах… В начале осени снова появятся паломники.

— Интересный город…

— Ты так считаешь?

В дальнем конце зала уже слышался громкий возбужденный говор, перебиваемый взрывами смеха. Толстяк по-прежнему сидел неподвижно, время от времени прикладываясь к большой кружке с пивом.

— А как поживает фрау Фрида? По-прежнему непреклонна и сурова?

— Да… Ослабла телом, но не духом. Только после успеха моей последней пьесы она вроде бы смирилась с сыном-литератором.

— Она меня не очень-то любила. И сейчас, наверное, довольна.

— Перестань! — сказал он и резко бросил вилку на стол. Зазвенела, ударившись о тарелку. — Мы живем в мире, где всё рушится — и не за что зацепиться… Мы живем краткий миг, а всё умудряемся ссориться, расходиться, ненавидеть, бесконечно выяснять отношения. Мы живем так, словно у нас в запасе вечность! Но уже очень скоро покинем сей мир, так и не поняв, зачем мы сюда пришли!

Смех прекратился; повернув пунцовую шею, толстяк смотрел на них.

Тронула легкими пальцами его ладонь.

— Не кричи… На нас смотрят.

— Пойдем отсюда!.. — проговорил он уже тише. — Я хочу на воздух.

Подозвал официанта, стоявшего невдалеке. Подошел — внимательный, вежливо-безразличный. Артур достал бумажник, вытащил, не глядя, несколько купюр. Бросил на стол.

— Этого хватит?

Не меняясь в лице, официант кивнул головой. Взял деньги, чтобы принести сдачу, но Артур уже вскочил. Громыхнул отодвинутый стул. Артур схватил шляпу, протянул руку торопливо поднявшейся Саре… Уже на пороге, распахнув дверь, оглянулся: все смотрели на них, а официант так и остался стоять — вполоборота, приоткрыв рот.

— Послушай, что с тобой? — проговорила она, когда они очутились на улице. — Ты ведешь себя как невоспитанный мальчишка!

Он словно весь съёжился, опал.

— Понимаешь, мы говорим не о том… Какое-то сплошное ханжество! Я так устал от этого… Я приехал к тебе, понимаешь? Я страшно соскучился по тебе! Давай пойдем ко мне! — положил руки ей на плечи. — Побудем вместе! Нам ведь так много нужно сказать друг другу!

Отшатнулась, увернувшись от его губ.

— Не надо!

— Но почему?..

— Ты прав… Нам, действительно, многое нужно сказать друг другу… Но не сейчас!

— Почему?!

— Не задавай вопросы, на которые я пока не могу ответить. Здесь слишком много глаз… Эй! — крикнула она, выглянув из-за его плеча, и щелкнула пальцами.

От стены, едва видная в полумраке, отделилась коляска. Лошадь медленно подошла, тяжело переставляя копыта. Сара вскочила в коляску, тронула кучера за плечо — бесформенная фигура в галибие… Этот вез его днем? Или все они здесь на одно лицо?

— Когда мы увидимся? — крикнул он, идя вслед за развернувшейся уже коляской.

— Я дам тебе знать! — звук ее голоса слился с цокотом копыт. И вот уже всё смолкло.

Постоял, глядя ей вслед… Слишком много глаз? Резко обернулся: за его спиной стоял старый пейсатый еврей, похожий на высохший стручок, в высокой шапке и шелковом кафтане. Артур посторонился, и еврей прошел мимо, глядя прямо перед собой, словно никого не было в мире, а если и было, не стоило тратить сил, чтобы смотреть. Мелькнула тень в блеклом свете фонаря — исчезла за углом.

Торопливо Артур пересек площадь, дернул за ручку двери… Закрыта!

— Это я! — крикнул он. — Впустите же меня!

После паузы, показавшейся нестерпимо долгой, послышались покашливания, звон, дребезжание, постукивания, скрипы — дверь, наконец, слегка приоткрылась.

Оттеснив хозяина, Артур шагнул внутрь.

— Добрый вечер! — сказал хозяин, отходя к конторке. Снял ключ с доски, протянул Артуру. Блеснули черные маслины глаз на худом подвижном лице.

— Я недаром закрываюсь. У нас ведь неспокойно. Недавно в Храме Гроба Господня наши греки с коптами подрались. Началась буза. Нескольких даже убили… Пришлось вмешаться самому Анвар-паше!

— А в чем дело?

— Кто их разберет… То ли наши передвинули свои коврики, то ли копты сделали навес в неположенном месте… Вот и приходится быть настороже.

— Но постояльцы все же есть?

— О да! Слава Богу, приезжают.

Артур, наконец, заметил ключ на протянутой ладони. Схватил его, шагнул к лестнице.

— Всех благ!

— Спокойной ночи… — раздумчиво проговорил за его спиной хозяин.

Уже идя по коридору, Артур услышал внизу громыхание засовов и замков. Черт знает что такое! Как в тюрьме!

Во всем здании было тихо, так сдавленно-тихо, что Артуру вдруг захотелось крикнуть во всё горло или хлопнуть что есть сил дверью номера — благо, он сейчас распахнул ее! Сдержался, тихо прикрыл, огляделся — и впрямь, как тюрьма. Только вот эти нелепые розовые цветочки на ширме. Нелепый город… да, не странный и не своеобразный… Нелепый! Вот точное слово!

Подошел к зарешеченному окну, распахнул его. Под ним вился узкий каменный желоб, загибаясь куда-то вбок. Горело несколько масляных плошек. В их колеблющемся свете едва проступали из тьмы мостовая и фасад ближнего дома. Артур вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха! Сдернул галстук, швырнул на кровать, распахнул ворот рубашки. Уже не думая ни о чем, выскочил в коридор — бросился вниз. Хозяин сидел на высоком стуле за конторкой, свесив голову на грудь, сложив на животе маленькие руки… Поднял голову: в Артура уставился трезвый немигающий взгляд.

— Послушайте, — крикнул Артур, бросаясь к двери, — я хочу выйти отсюда! Дайте же мне выйти!

Хозяин соскочил со стула, подбежал к Артуру.

— Успокойтесь! Успокойтесь, вы перепугаете гостей!

И несильно, но ловко толкнул Артура в грудь — тот оступился, рухнул в кресло, стоящее у двери. Тут же возник и стакан с водой, который Артур торопливо и жадно выпил.

Склонившись, хозяин стоял над ним; разглядывал своими цепкими блестящими глазками.

— Вам надо успокоиться, — удовлетворенно проговорил он, наконец, с видом врача, поставившего трудный диагноз. — Вернитесь в номер и подождите немного. К вам придет девушка.

— Какая девушка!?

— Хорошая девушка. Очень хорошая. Она вам понравится.

— Зачем мне девушка?

— Вам нужно отвлечься. И выпустить дурную кровь. Она скопилась и бросается в голову.

— Вот как? Да… Вам бы ассистентом у Фрейда работать…

— Что?

— Так… К слову пришлось.

Артур встал. Помедлил…

— И сколько же будет стоить этот… сеанс?

— О, совсем немного! Поднимайтесь наверх. Она сейчас придет.

Гость усмехнулся своей кривоватой улыбкой:

— И где же она тут прячется?

— Она не прячется. Она работает, — проговорил сухо хозяин, которому, видимо, надоело болтать без толку. — Так прислать?

Артур подошел к лестнице, тронул рукою перила.

— Пришлите. Хоть посмотрю на нее…

Стал подыматься по лестнице — вздрогнул, обернулся: хозяин сидел на своем стуле, сложив на животе руки, прикрыв глаза.

Артур вернулся в свой номер, заходил из угла в угол… Прошла минута, другая… Вдруг — послышалось шуршанье. Словно кошка или собака скреблась когтями по косяку… Артур шагнул к двери, распахнул ее — на пороге стояла полная русоволосая девушка с обернутой вокруг головы косой. На ней был просторный сарафан без рукавов, перепоясанный белым передником. Несколько мгновений она в упор, без стеснения разглядывала Артура — улыбнулась медленной улыбкой, сверкнули глаза… Шагнула в комнату, привычным движением прикрыла дверь. Подошла к кровати, села на нее, расправила на коленях оборки передника. Вопросительно взглянула на Артура…

— Как тебя зовут? — спросил он, сбрасывая на стул пиджак.

— Ефросинья, — проговорила она, и снова медленная улыбка раздвинула ее полные губы.

Эта смесь невинности и скрытого эротизма раздражила и возбудила его. Он стал быстро раздеваться, швыряя одежду на пол. Запутался в штанине, с силой дернул ее…

Ефросинья легла на кровать. Сарафан задрался. Раздвинула голые ноги, закинула руку за голову, наблюдая, как он мечется по комнате.

— Не смотри на меня! — крикнул он и, подскочив к стене, щелкнул выключателем.

В темноте, едва разбавленной светом из окна, он двинулся к кровати, споткнулся о стул, едва удержался…

— О, черт! — пробормотал он — и услышал явственный, хотя и приглушенный смех. Она смеялась, стараясь сдержаться, но у нее не получалось — в груди ее клокотало, рвалось наружу! В два прыжка он очутился возле кровати — вытянув руки, коснулся ее тела, сжал его!.. Смех замер.

Он лежал рядом с ней, тяжело дыша — отпустил ее, откинулся на спину. Желание пропало. Было тошно, пусто… И в этот момент — он почувствовал ее мягкую ладонь, скользнувшую вниз по его животу… Ритмичными ласкающими движениями пальцев начала его гладить… Господи, так она не сердится на него, она простила! Чувство благодарности захлестнуло его, и, повернувшись к ней, он стал судорожно ласкать ее круглые бедра, она раздвинула ноги, и он коснулся плоти — влажной, мягкой, почувствовал острый, сладкий, нежный запах… И, уже ни о чем не думая, с гулко бьющимся сердцем, он заскользил губами вниз, по ее животу, и, впившись губами в это влажное, одуряюще-пахучее, почувствовал, как напрягся ее живот, тело выгнулось, затрепетало… Он завоевал ее, властвовал над ней! Восторг захлестнул его! Привстав, сорвал бретельки сарафана с ее плеч, припал к груди, ее твердым, слегка подрагивающим, налившимся соком соскам. Он сжимал их, и пил, и сжимал всё сильней!

Мгновенье — и он почувствовал, что летит вниз головой на кровать. Тень вознеслась над ним, жесткие руки повернули его на спину, ее бедра обхватили его ноги, и он вошел в нее… Опускаясь и подымаясь, и снова опускаясь, она заставляла его корчиться в сладкой, едва переносимой муке… Вдруг он ощутил хлесткие, с оттяжкой удары по ягодицам, еще и еще! Она хлестала его уверенно и точно. Но вместо того, чтобы прекратить эту муку, он напрягался всё больше, всё с большей яростью вонзался в её плоть! Почти теряя сознание, Артур задрожал, замер … Она подалась назад — и липкая теплая волна обдала Артура, ее было так много, что он ощутил ее даже на губах! Застонал, раскинул руки… Наконец, сознание вернулось к нему, и первым его вестником была — оглушительная тишина…

Но вот, женщина рядом вздохнула, перевела дыханье, кровать дрогнула, железная сетка приподнялась — тень скользнула по комнате, чуть скрипнула приоткрывшаяся дверь — и снова тишина… Вдруг с поразительной, нестерпимой ясностью он увидел себя, лежащего голым на кровати, залитого с ног до головы липким семенем, с горящими от ударов ягодицами… Вся сцена прошла перед ним, словно прокрутилась в замедленной съемке. Или ее кто-то описал… Да-да, вот оно, это чувство: словно этот унизительный спектакль тебя заставили сыграть против твоей воли…

Пошатываясь, встал с кровати, щелкнул выключателем. Света не было. Электричество кончилось. Жизнь остановилась в этом проклятом месте! Нащупал прохладное железо крана… Слава богу, была вода, и он стал мыться — с наслаждением, полными пригоршнями набирая воду, плеща на пол. Насухо вытерся, подошел к кровати, несколькими яростными движениями стащил наволочку и простыню — отшвырнул! Всё… Нет уже этого кисло-вонючего, сладковатого запаха смерти! Лег на матрац, прикрыл глаза, стремительно заскользил в черный омут сна…


Его разбудил шум в коридоре — переговаривались голоса, что-то тяжелое волокли по коридору… грохнули, как показалось, у самой его двери, и густой мужской баритон закричал по-английски: «Осторожней, осторожней»!

Артур встал, босыми ногами по прохладному полу прошлепал к окну — над каменным желобом проулка сияло ослепительно-синее небо. Да была ли вчерашняя ночь? Не приснилась ли она? Нет… Не приснилась… Вот ведь — валяется на полу смятое белье. И на голых ягодицах проступили розоватые полоски. Дотронулся пальцем… Не болит. Только гадко… Ох, как гадко! Словно тебя изнасиловали. А ты еще и удовольствие от этого получил! Застонал, заметался по комнате… Остановился… На что это похоже? Ну, конечно, на рассказ друга Вертеля, напечатанный в «Нойе Рундшау» несколько лет назад… Та же ситуация. Только герой значительно моложе. Кажется, так… И называется странно: «Менуэт». Что ж, Вертелю иронии не занимать.

Уже успокоившись, он подошел к умывальнику, ополоснулся, надел чистое белье, светлые фланелевые брюки; белую рубашку подвязал тонким синим галстуком и с соломенной шляпой в руках вышел в коридор. На противоположной стороне, чуть наискось, дверь была распахнута настежь, и зад, обтянутый сарафаном, высовывался из нее. Тяжело, с оттяжкой шлепала о пол влажная тряпка. Замер, хотел было пройти мимо — остановился… «Эй, — проговорил он тихо, и уже громче, — эй!». Вскинула голову. Два узко посаженных угольно-черных глаза уставились на него. «Извините!» — пробормотал он. Человек, сидевший в комнате на разобранной постели, обернулся: тот самый толстый господин с апоплексической шеей…

Он спустился в холл. Стрелки больших настенных часов в углу комнаты стояли на двенадцати.

— Добрый день! — приветствовал его хозяин, уютно расположившийся на своем стуле за конторкой. Его гладкое матовое лицо светилось доброжелательством. Интересно, удалось ли ему сегодня поспать?

— Я не запер дверь э… в комнате надо убраться, — проговорил Артур, подходя.

— Конечно-конечно! Вам записка… Утром принесли.

Достал из-под конторки сложенную вчетверо бумажку, протянул Артуру.

— Как провели ночь?

— Ночь? Своеобразно. Очень своеобразно! — Артур развернул листок. Твердый крупный почерк Сары… Его приглашают сегодня вечером к доктору Розенфельду. Они отправятся к нему вместе. Пусть ждет ее в половине седьмого у Яффских ворот. Доктор Розенфельд? Ах, этот… С вислым носом.

— Вы в затруднении? Вам помочь? — хозяин слегка подался вперед.

— Нет, нет… Все в порядке. — Артур спрятал записку в карман брюк, шагнул к двери — обернулся.

— Простите! Я ведь должен вам… Сколько?

— Что вы! Что вы! Когда будете съезжать, посчитаем!

— Хорошо… А эта, как ее… Ефросинья… Она работает здесь?

Хозяин не отвечал, глядя куда-то поверх головы Артура.

— Работает… — проговорил он, наконец. — Но не каждый день.

— Убирает в комнатах?

— Нда… И это тоже.

В наступившей тишине было слышно, как наверху медленно и властно заговорил уже знакомый английский баритон. Его перебил визгливый женский голос…

— А если я… если я захочу снова ее увидеть?

— О! Нет проблем! Только скажите.

Артур молчал.

— Может быть, вы хотите осмотреть город? Что вас интересует? Храм Гроба Господня, Западная стена?

— Да-да… Меня интересует… стена. Меня очень интересует стена… Простите, а когда приехал этот англичанин?

— Господин Браун приехал как и вы, вчера. Только утренним поездом. А почему вы спрашиваете?

— Так… Из любопытства. Извините!

Распахнув дверь, Артур вышел на улицу — и остановился…

Свет был столь ярок, что, казалось, город плывет в его волнах, накатывающих откуда-то сверху, расплавляющих стены и крыши, громады храмов и минаретов, превращающих всё в одно — яростное, слепящее сиянье. Артур едва разглядел какой-то навес, торопливо укрылся под ним. Перед глазами плыли темные круги, голова кружилась… И будешь в свете неприступном… И свет станет тьмой… Нет, не так! Непроглядный свет… Сияющая тьма! Он стоял, прикрыв лицо ладонями, перебирая, вспоминая слова… Вдруг, прямо перед ним возникла жилистая волосатая рука со стаканом. Похоже, она протянулась откуда-то из-за его спины. В стакане что-то плескалось. Не раздумывая, Артур схватил стакан, залпом осушил его — это был прохладный апельсиновый сок с горьковатой кислинкой. Та же рука взяла пустой стакан… Артур оглянулся, но ничего не смог разглядеть в полутьме, кроме очерка бородатого лица, оскалившего белые зубы. Он достал из кармана портмоне; высыпал на ладонь мелочь, протянул ее… Сухие пальцы с задубевшей коричневой кожей вынырнули ему навстречу и, ловко подхватив деньги, исчезли.

Вдоль противоположной стороны улочки тянулась узкая тень. В два прыжка Артур пересек улицу и пошел вниз, к центру города, среди красочной, оглушительно орущей толпы — среди криков и визга, блеянья ослов, перестука колес по камням, натыкаясь то и дело на какие-то медные блюда, сверкающие на солнце сосуды, кресты всех видов и размеров, подсвечники и лампады, разбросанные под ногами, на мостовой. Он свернул в какой-то проулок и через несколько десятков метров оказался на маленькой тихой площади. В центре ее, в тени тощей оливы, сидел на земле старик-араб в грязно-серой галибие и, прикрыв глаза, посасывал кальян. Рядом стояли два еврея — старый и молодой — в одинаковых вытертых камзолах, с пейсатыми головами, прикрытыми тяжелыми меховыми шапками. Не обращая внимания на палящее солнце, они вели неторопливую беседу.

В дальнем конце площади под платяным навесом стояли два столика, покрытые белыми скатертями. Может быть, там даже найдется нормальный кофе? Между столиками оказался узкий проход к раскрытому дверному проему, над которым висела вывеска «Кафе итальяно» с кустарным изображением дорической колонны. Артур шагнул внутрь и оказался в полутемном прохладном зале, стены которого были обиты светлым деревом. Зал был небольшим — в нем помещалось всего четыре столика. Но над каждым был прикреплен витой канделябр с масляной лампой, а в центре под потолком, как символ прогресса, висела электрическая люстра. Артур сел за ближайший к входу столик. Тут же возник официант — молодой красивый араб в белой рубахе, застегнутой на круглые позолоченные пуговицы и, слегка изогнув гибкий стан, протянул меню в кожаном переплете. Артур отстранил его. «Я хочу кофе… — проговорил он… И, помолчав, добавил с вопросительно-неуверенной интонацией: «Венский кофе?..» Подвижное лицо официанта как зеркало отобразило всю важность момента. «Конечно! — ответил он по-немецки с певучей восточной интонацией. — Но штруделя сегодня нет». От него исходила мягкая обволакивающая теплота. «Есть круасоны…» «Да-да!», — воскликнул Артур и — вдруг увидел на соседнем столике разложенные газеты! Заметив его взгляд, официант выверенным движением протянул их Артуру и отошел от стола. Артур, наконец, заметил, что он все еще в шляпе. Бросив ее на стоящий рядом плетеный стул, потянулся к газетам… Целых две недели не читал! Газеты были недельной давности — английская «Таймс» и какая-то итальянская. Но и это лучше, чем ничего! Склонился над «Таймс»… Так-так… Продолжается война в Триполитании… Итальянцы рассчитывали на быструю победу… Но не тут-то было… Порта не собирается сдаваться. Заявление Ллойда Джорджа о необходимости дипломатического решения… Волнения в Боснии… Исмаил Энвер готовит к переброске дополнительный корпус на Балканы. Двойственная позиция кайзера… И, да, конечно, вот оно: австрийцы настаивают на незыблемости границ империи… Незыблемость! Стабильность!.. Какая чушь! Между тем появился официант с большой чашкой кофе и круасоном на тонкой фарфоровой тарелке — потянулся по комнате терпкий горьковатый запах.

Почувствовав чей-то взгляд, Артур поднял голову. В дальнем затененном углу комнаты сидел человек, на которого он сразу не обратил внимания… Или может быть, тот прошел незаметно? Но как?.. Приподняв шляпу, незнакомец поклонился. Из полутьмы на Артура смотрели большие темные глаза, казавшиеся еще больше на маленьком бледном лице, украшенном ухоженными, правильными дугами загибающимися усами. Руки незнакомца покоились на серебряном набалдашнике тяжелой трости, а плечи, несмотря на жару, были укутаны в плед.

— Разрешите представиться, — проговорил господин по-немецки, медленно и четко выговаривая слова. — Я Джузеппе Альфонсини, хозяин этого кафе. Я слышал ваш разговор с Саидом. Вы приехали из Берлина?

— Из Вены, — отвечал Артур, возможно, не слишком вежливо разглядывая собеседника.

— Отлично! Могу ли я предложить вам бокал прохладного белого вина? Поверьте моему опыту, ничего нет лучше в такую жару.

— Не знаю… я… — пробормотал Артур.

Но господин Альфонсини уже щелкнул пальцами, и тут же возникший Саид поставил перед Артуром подернутый влажной патиной бокал со светлым, чуть пузырящимся напитком.

— Вы позволите?..

Не дожидаясь ответа, господин Альфонсини встал и одним плавным кошачьим движением перенес свое маленькое тело к столу Артура. Усевшись напротив, он снова покойно сложил руки на набалдашнике трости.

— Попробуйте вино. Оно вам понравится, хотя и местного производства. Его мне доставляют из Галилеи.

— Ну, да… Конечно. Галилея! — сказал Артур и пригубил бокал.

— Правда, хорошо?

— Правда.

— Вот видите! — господин Альфонсини улыбнулся в свои роскошные усы. — Я всегда рад доставить удовольствие своим гостям. А… что вы поделываете в нашем городке? Вы ведь приехали недавно?

— Вчера.

— И что же? Успели где-нибудь уже побывать? У Западной стены? В храме Гроба Господня?

Артур надкусил круасон, отхлебнул кофе… Такой знакомый и приятный вкус! Всё вдруг стало переносимым — даже этот зануда с его гробом Господним.

— Нет, — сказал он и поднес к губам бокал. — Я там не был. И вряд ли буду.

Хозяин помолчал, глядя, как гость расправляется с круасоном… Оглянулся на Саида — и через несколько мгновений тот возник у стола с еще одной булочкой. Взгляд господина Альфонсини, словно поглаживая, скользнул по нему с нежной приязнью…

— Простите, если я задаю бестактные вопросы, но к нам ведь приезжают в основном поклониться святым местам, — проговорил господин Альфонсини извиняющимся тоном, — больше в нашем городке делать особенно нечего.

Артур поставил чашку на стол. Поднял на хозяина внимательные глаза.

— А что здесь делаете вы?

— О! Я сижу в своем уголке и тихо наблюдаю за человеческой комедией.

— Она везде одинакова. Что в Вене, что в Иерусалиме.

— Не скажите! Страсти человеческие здесь проявляются наглядней. Я бы даже сказал — зримей! С этой точки зрения Иерусалим — особое место.

— Вам бы драмы писать… — Артур потянулся уже за вторым круасоном. — У нас в Вене это прибыльное занятие.

Господин Альфонсини помолчал, склонив голову к плечу…

— Вы, я полагаю, литератор?

— Да. Для простоты обозначения можно сказать и так.

— И как вас зовут, простите?… — хозяин подался вперед, весь — уважительное внимание.

— Артур Шмуцлер, — сухо проговорил гость, заранее готовясь к тому, что его имя неизвестно хозяину. Но тот, широко улыбнувшись, откинулся на спинку стула.

— Конечно… Конечно! — проговорил он и даже издал нечто вроде смешка, более напоминающего кашель. — Я читал некоторые ваши новеллы. Прекрасно!.. Я хочу выпить за ваше здоровье. Хотя, уж поверьте, делаю это нечасто!

Неслышно возникший Саид поставил перед хозяином бокал с вином.

— Как там у вас говорят… Прозит? — подняв бокал, господин Альфонсини сделал, скорее, символический глоток.

— Прозит.

Молча Артур разглядывал собеседника…

— А как к вам относятся турецкие власти?

Вопрос, заданный быстро и в упор, по-видимому, оказался неприятен для хозяина. Подвижное лицо его на мгновение застыло…

— Э… в каком смысле?

— В Триполитании ведь идет война… Османская империя воюет с Италией. Поэтому я и поинтересовался, как турки относятся к итальянцу, живущему среди них.

— А… Вы об этом!.. — господин Альфонсини снова издал свой кашляющий смешок. — Да какие же здесь турки! Тыловой батальон едва передвигающихся стариков, направленных сюда из-за полной негодности. Здесь живут, в основном, евреи… За последние годы их численность значительно возросла, да и еврейские колонии вне городских стен стремительно растут. А мусульмане и христиане вместе с трудом дотягивают до трети общей численности… Но в Святом городе неспокойно. Евреи враждуют с мусульманами. Различные христианские конфессии ненавидят друг друга… Тяжелое для жизни место.

— Когда вы говорите о евреях, вы имеете в виду этих… в кафтанах и шапках?

— И этих тоже. Но большинство — сионисты, последователи вашего Герцля.

— Неужто они так расплодились?

Господин Альфонсини даже передернул плечами, удивляясь неосведомленности собеседника.

— Я вижу, вы в ваших венских кофейнях весьма далеки от реальности!

— Да? Возможно… И какова же она, по-вашему?

Хозяин преклонил голову к рукам, покоящимся на набалдашнике трости.

— Наступает время фанатиков. Борцов за идею и веру… И они в клочья разнесут наш привычный, удобный и — что греха таить — скучноватый мир.

— Действительно, я далек от сионизма… Хотя и был лично знаком с доктором Герцлем… Мне этот доморощенный пророк никогда не нравился. Правда, я и сам в некотором роде… еврей. В Вене многое изменилось.

— Что, венцы уже не кружат в вальсах?

— Кружат. Но чаще на антисемитских сборищах, подогреваемых лозунгами нашего бесноватого мэра!

— А!.. Ну так перебирайтесь сюда. Составите мне приятную компанию.

— Нет-нет! — Артур протестующе вскинул руки. — Я могу жить только в Вене! Даже если ради этого мне придется умереть!

Господин Альфонсини уважительно качнул головой.

— Похвально… Вы весьма последовательны. А это само по себе немаловажное качество… Но если вы не сионист и не паломник, что вы всё же здесь делаете?

В один глоток Артур осушил бокал.

— Приехал… приехал навестить… знакомую. Она работает в одной из этих ваших местных достопримечательностей. Лепрозории.

Хозяин осторожно выдавил изо рта свой кашляющий смешок.

— Да-да… Знаю. Приятное место.

— Уж точно!

— Доктор Хансен утверждает, что живет на пожертвования своих протестантов… На самом же деле прямиком получает помощь из Берлина! А англичане и вовсе обнаглели!…

Господин Альфонсини поморщился, хотел было что-то добавить — и умолк. Он смотрел прямо перед собой, словно уже не замечая собеседника.

— Я вижу, у вас здесь весело…

Хозяин не отвечал.

Артур достал из кармана портмоне, бросил на стол бумажку.

— Этого достаточно?

Господин Альфонсини важно кивнул головой.

— И даже кое-что перепадет нашему милому Саиду? Не правда ли? До свиданья!

Артур поднялся; взяв шляпу со стула, направился к выходу.

— Заходите, если захочется поболтать… — проговорил у него за спиной хозяин.


Стало ещё жарче. Обливаясь потом, хоронясь от палящего солнца под призрачной защитой карнизов и навесов, Артур добрел до гостиницы. В холле хозяин разговаривал с молодой парой, которую Артур видел вчера вечером в ресторане. У женщины между пышных грудей, перехваченных кружевной оборкой платья, посверкивал серебряный крестик. Торопливая скороговорка греческой речи прерывалась восторженно-эмоциональными вскриками. Разговор затухал, вскриков становилось всё меньше… Наконец, пара скрылась за дверью, ведущей к комнатам нижнего этажа.

— Молодожены… Свадебное путешествие по святым местам! — растроганно сказал хозяин.

— Вот как? Для них нашлось даже что-то получше железной кровати?

Хозяин поморщился. Этот иностранец, по-видимому, всё больше раздражал его.

— У меня для таких случаев имеется особый номер, — сказал он сухо. — Все довольны…

Отвернувшись, снял с доски ключ, вложил в руку Артура.

— Ужасно жарко! Э… У вас есть что-нибудь попить?

— Да-да, конечно. У нас имеется замечательный напиток. Сами изготовляем, — со своей уже привычно-услужливой интонацией проговорил хозяин.

Артур поднялся на второй этаж, свернул в свой коридор. Дверь в комнату англичанина была чуть приоткрыта — наверно, в надежде хотя бы на крохотный сквознячок. Два других номера были закрыты: по-видимому, они пустовали.

Артур вошел в свой номер, сбросил на кровать потную одежду. Комната была уже прибрана. Из крана текла тонкая струйка ржавой воды. Передвинув ширму и раздевшись догола, он стал мыться, пригоршнями обливая тело теплой водой. В дверь постучали.

— Войдите! — крикнул он и выглянул из-за ширмы.

Вошла та приземистая, с черными злыми глазами. Она была в таком же сарафане, перевязанном белым фартуком… Да, как и Ефросинья…

Оглядевшись, поставила на стол высокий графин, заполненный какой-то коричневатой жидкостью; поджав губы, вышла из комнаты. Он вытерся наскоро и, не одеваясь, прошлепал мокрыми ногами к столу. Тронул пальцами прохладное стекло графина, плеснул жидкость в стакан, пригубил… Необычный кисловатый вкус с горчинкой. Похоже на пиво… Но, кажется, без алкоголя…

Он стоял голый возле стола, сжимая в руке стакан, невидяще глядя в угол комнаты с финифтевой иконкой… Горечь… И этот вкус… Ефросинья… Какая чушь! Что он делает здесь!? Зачем он сюда приехал? Какая детская глупость! Неужели он решил, что, уехав, можно убежать от себя? Только не это ощущение капкана, из которого невозможно вырваться! Жизнь — это капкан… Рухнул на стул, сжал голову руками… Нет!

И вдруг — всё прошло… Больше не было хаоса. С полной отчетливостью он увидел события последних суток… Вспомнил, конечно! Тот человек, который разглядывал его вчера по приезде, стоя у входа в ресторан, был Альфонсини… Это его усы, его трость с тяжелым набалдашником… Но почему это так важно? Артур плеснул напиток в стакан, залпом выпил… Да-да, конечно, этот англичанин, который вселился вчера! Альфонсини очень раздражают англичане… Он стоял, явно наблюдая за входной дверью… Его кто-то заинтересовал. И ни слова не сказал, что видел его, Артура, уже раньше. Как там? Все пути ведут в Рим?

Бросился к шкафу, распахнул его, выволок чемодан; щелкнув застежкой, выхватил из его кармашка блокнот и карандаш. Может быть, это окажется сюжет, который прервет, наконец, затянувшееся, невыносимое молчанье!

… Когда он поднял голову от блокнота, уже начало смеркаться. А он все еще сидел голый возле стола с затекшими от напряжения руками. Встал, потирая поясницу. Достал из кармашка брюк часы. В его распоряжении было более получаса. Уже неторопливо, с ощущением приятной усталости поработавшего человека он оделся, привел себя в порядок; воткнул платок в карман вечернего двубортного пиджака, расправил складки. Как жаль, что нет трости! Она бы сейчас очень подошла. В последний раз взглянув на свое отражение в зеркале над умывальником, вышел в коридор, повернул ключ в замке… Дверь номера Брауна была закрыта. Он спустился вниз, положил ключ на конторку возле хозяина, который сидел на стуле в своей привычной позе, свесив голову на грудь, — и вышел на улицу.

Стемнело, но свет еще не зажигали. Хлопали ставни и двери закрывавшихся лавок, площадь стремительно пустела. Совсем близко, казалось, над самой головой Артура поплыл густой низкий звук, словно кто-то невидимый огромный раскачивал над городом темно-синий уже подернутый пеплом ночи, колокол неба. Артур вышел за ворота. Нищих не было, и дорога была пуста. Поднявшийся ветер мел вдоль нее столбы серой пыли. Слева еще светлели холмы, перерезанные густыми резкими тенями, но от горизонта, уже неразличимая, подступала тьма. Яркая бордовая полоса горела прямо перед ним — там, где солнце погружалось в волны невидимого отсюда моря, и проступали очертания колоколен, мечетей, домов, разбросанных тут и там по вершинам ближних холмов. Колокол смолк, но, словно им в ответ, запел человеческий голос, и рыдая, и жалуясь, срываясь, и вновь набирая силу, вознесся к погасшим небесам.

Голос затих, и в едва различимой тьме вынырнула откуда-то из-под горы коляска, подкатила к Артуру. Силуэт знакомой женской фигуры в широкополой светлой шляпке, взмах руки… Подбежал, вскочил на подножку, рухнул рядом с ней на сиденье, нащупал ее ладонь, сжал в своей.

— Боже мой, я уж решил, ты никогда не приедешь!

Он услышал ее тихий смех, вдохнул знакомый запах духов… Коляску качнуло на повороте. Их бросило друг к другу, и его рука скользнула вниз по шелковому платью… Отстранилась.

— Ты, как всегда, нетерпелив.

— Я думал, что сойду с ума!

— Но я совсем не задержалась.

— Да нет же! Это место… Такое чувство, словно что-то невидимое и страшное надвигается на тебя! Вот-вот сомнет, раздавит! И все эти колокола и муэдзины — лишь жалкая попытка задобрить, отсрочить неминуемое!

— Я вижу, ты начинаешь сочинять очередную новеллу, — сказала она и отвернулась.

Коляска, слегка подпрыгивая на камнях мостовой, катила вдоль цепочки редких фонарей. Справа надвинулось высокое здание; огромная темная фигура женщины с ребенком на руках проплыла над ними в небе, и тут же, уже слева, возник широкий приземистый купол с православным крестом — и тоже канул в ночь.

— Где мы едем? Куда?

Сжала его пальцы.

— Это одна из трех центральных улиц. Невиим. Видишь, даже горят фонари… Я часто бываю здесь.

— Зачем?

— По своим делам. Здесь находятся главные медицинские учреждения города.

— Я не люблю твою медицину!

— Это моя жизнь.

— Я даже не спросил, где ты живешь…

— В Мошаве Германит. Снимаю квартирку.

— А… Знаю… Проложите пути Господу!

— Ну, зачем ты так?

Отпустила его руку. Снова отвернулась.

Коляска, притормозив, медленно двигалась вдоль заборов; в глубине дворов тускло светили узкие прямоугольники окон. Обернувшись, возница что-то спросил по-арабски. Сара ответила неожиданно гортанным высоким голосом. Коляска свернула вправо; едва не задевая стены, с двух сторон сдавившие ее, протащилась метров пятьдесят — и встала. Из темноты вынырнула фигурка, размахивающая керосиновым фонарем — худенькая девочка, по-видимому, арабка, закутанная с головой в широкую накидку.

Артур расплатился, помог Саре выйти. Твердая сухая земля отдавала ночи дневное тепло; ветер, круживший над холмами, трепал крону высокой пинии — сквозь ее ветви проглядывал яркий серп молодого месяца. Девочка пошла с фонарем вперед; они осторожно двинулись к дому вслед за ней по узкой тропе, проложенной меж едва различимых в темноте кустов. Шуршал шелк платья, легкая рука опиралась на локоть Артура, но женщина, шедшая рядом, казалась столь же недостижимой, как этот месяц и этот ветер.

Поднялись на крыльцо. Провожатая открыла дверь, забранную металлической решеткой. Вошли в просторный салон. Каменные стены его были поверху прикрыты деревянными шпалерами. С потолка спускалась тяжелая люстра. Казалось, она нависала над самыми головами людей, сидевших в креслах вокруг низкого уставленного закусками стола.

— Ну, наконец-то!

К ним шагнул доктор Розенфельд. Он был одет в светлый костюм, прекрасно оттенявший его черные волосы и темные, масляно посверкивающие в свете люстры глаза.

— Мы уж стали волноваться. Вечерами в городе небезопасно!

— Перестань, Зэев, ты как всегда, преувеличиваешь, — к ним подошла худенькая женщина в длинном бесформенном платье, скрывавшем ноги.

— Я жена этого господина… Дора. — проговорила она, протягивая руку Артуру. — А тебя, Сара, мы давно знаем.

— Артур коснулся губами сухих жилистых пальцев.

— Позвольте вам представить… Доктор Хансен.

— Но мы уже знакомы… — пробормотал доктор Хансен, приподымаясь с кресла и пожимая руку Артура. Из-под черного сюртука выглядывала белоснежная сорочка, украшенная бабочкой.

— А это наши друзья! — Дора подвела Артура к паре, сидевшей рядом с доктором. — Джордж Персуорден, советник британского консульства и его жена Люси…

Худощавый высокий Персуорден в отличие от остальных был лишь в светлой рубашке без галстука, тогда как Люси — в темном бархатном платье с жемчужной ниткой на гибкой шее.

— Мы приехали вместе. Вы не помните меня? — Артур приложился к пахучей ручке.

— Ннет… Было так душно и жарко!

Дора уже хлопотала, усаживая гостей в кресла между доктором Хансеном и четой Персуорденов.

Хозяин разлил вино по бокалам. Движения его были быстры и точны.

— Я хочу выпить за нашего дорогого гостя из Вены! — провозгласил он.

— Прозит! Виват! — закричали вокруг.

— А как поживает Вена? Она, по-прежнему, прекрасна? — через плечо мужа Люси смотрела на Артура. Она говорила по-английски. По-видимому, в этой компании каждый говорил на своем языке, но все понимали друг друга.

Артур поставил на стол бокал с недопитым вином.

— К сожалению, многое изменилось…

— Вот как? Венцы изменили своим театрам и кафе?

— Они изменили самим себе.

— Я был там в прошлом году. Вена поскучнела, — Персуорден положил руку на голое плечо жены. Всё какие-то митинги, демонстрации…

— Как и у вас в Лондоне, дорогой Персуорден, — быстро проговорил хозяин. — Вы, англичане, застряли в прошлом веке и не хотите замечать новые реалии.

— Перестань, Зэев! Ты оседлал своего любимого конька. Во всём виноваты англичане! — сказала Дора. — Попробуйте этот салат, он очень вкусный. В вашей Вене вам такого не подадут.

— Спасибо… — Артур положил на тарелку салат, пригубил вино.

— Сара, почему ты не ешь? Впрочем, ты ведь у нас как своя.

Доктор Розенфельд, хотевший было продолжить полемику с Персуорденом, дернулся — и умолк.

— Вы несправедливы к британцам, дорогой Зэев, — сказал доктор Хансен, — они отстаивают свои интересы. Это их право. У каждой нации есть в этом мире свое предназначение.

— Господи, как вы скучны! — Люси подалась вперед, рука Персуордена соскользнула… — Можно подумать, что в жизни нет ничего, кроме политики!

— Вы совершенно правы, — Артур смотрел ей в глаза через плечо Персуордена. — Есть замечательное искусство, неисчерпаемость человеческих чувств, прекрасные женщины…

— И мужчины, умеющие красиво говорить! — Сара сухо хохотнула.

— Дорогая моя, ты сегодня не в духе… — сказала Дора.

— А как вам наш город? Будет, о чем написать? — доктор Хансен говорил с Артуром уважительно и деликатно, как и положено общаться с представителем всемогущей прессы.

— Странное место… По-моему, нигде дух человеческий так не тоскует по небесам… Хотя они кажутся здесь обманчиво-близкими.

— Прекрасно! — вскричал доктор Хансен. — Но позвольте не согласиться с вами! Небеса в Иерусалиме, действительно, настолько близки, что они нисходят на землю! И когда Он явится во всей своей славе, Он явится здесь!

Загорелое мальчишеское лицо Персуордена вытянулось, превратившись на мгновенье в застывшую маску ханжи.

— И к кому же он явится сначала? К католикам, протестантам? А, может быть, ортодоксам или коптам? А то, боже упаси, спустится на тот самый камень в мечети? Будет ужасный переполох.

— Первым он придет к англиканам, это уж точно… — пробормотал доктор Хансен.

— Я вас не понимаю… Вы всё говорите не о том! — сказала Сара.

Она сидела, слегка подавшись вперед, и внимательно слушала собеседников.

Дора обернулась к ней с видом почтительного смирения.

— Милая, я не сомневаюсь, что ты знаешь лучше всех.

— Да, вы говорите не о том! — Сара повысила голос, щеки ее раскраснелись, — не важно, в какого бога верить, он ведь — один!.. Но важно быть терпеливыми друг к другу, и не забывать, что все мы созданы по его образу и подобию! Давайте же — в себе — любить и почитать его образ!

— Но ты, милая, выбрала Христа, несмотря на то, что родилась в другой вере…

— Он милосерден!

— О, да! Если вспомнить, сколько здесь было пролито крови твоими единоверцами…

— К сожалению… или к счастью… человек слишком сложен. Нельзя его судить однозначно. — Артур обернулся к Саре: она сидела, выпрямившись, вскинув голову; губы ее нервно подрагивали.

— Боже мой, как давно я не была в Вене! — глаза Люси наполнились темной печалью. — Я вынуждена сидеть в Лондоне и сторожить наш дом!

Персуорден нахмурился, хотел было что-то ответить…

— Минуту! — вскричал хозяин дома, направляясь в угол салона, где, скрытый кружевным покрывалом, стоял какой-то предмет.

— Ап! — доктор Розенфельд с видом иллюзиониста сдернул кружево, и всем предстал сверкающий свежим лаком граммофон. Казалось, его серебряный раструб вот-вот взметнется вверх, наполнив комнату чудесными звуками.

— Какая прелесть! — Люси захлопала в ладоши.

— Ты вечный мальчик… Любишь игрушки. — Дора позвонила в колокольчик. Все та же девочка-арабка вошла в комнату и стала прибирать на столе.

— Это совсем не мальчишество. Я хочу жить здесь как нормальный человек. У меня в доме — лучшие в городе канализация, водопровод, электричество! Я поставил помпы, установил генератор… Я выписываю новейшие журналы!

— Которые идут целый месяц.

— Ну, и что? Это только начало. Здесь будут широкие шоссе, радио и телеграф сделают мгновенно доступными любые новости. Здесь будет другая, цивилизованная жизнь. А я — на своем месте — лишь помогаю этому движению вперед!

— Прекрасно сказано, прекрасно… — доктор Хансен одобрительно хлопнул себя по колену, — но не забывайте и о медицине.

— Здесь будет великолепная медицина… О, какая будет здесь замечательная медицина! — воскликнул хозяин дома и устало опустился в кресло.

Между тем девочка под руководством Доры уже приготовила чай.

— Зэев любит красивые слова, — сказала Дора, разливая по прозрачным фарфоровым чашкам пахучий темно-бордовый янтарь, — я же работаю учительницей… А наша дочь учится на агронома.

— Ты преподаешь иврит. А наша дочка учится в Миквей Исраэль!

— Всё это, конечно, интересно, — Персуорден бережно тронул длинными пальцами обод чашки. — Но я так понимаю, что турок здесь уже не будет…

— Конечно. Здесь будет еврейское государство.

— Но куда вы денете англичан? — доктор Хансен потянулся к чашке, сделал большой глоток. — Замечательный чай…

— Я хочу бисквит. Роберт, ты слышишь, я хочу бисквит!

Темные глаза Люси через плечо мужа смотрели на Артура.

— Пока что мы в Египте… — тихо проговорил Персуорден.

— О, да. Вы лишь ждете своего часа! — воскликнул доктор Хансен.

— Как вы — в Европе…

Артур отвел взгляд от Люси, обернулся к доктору Хансену.

— Но сейчас идет война. И совсем недалеко отсюда.

— Вы имеете в виду этих итальянцев?

— Роберт, дай же мне бисквит!

— Я бы не относился к ним с презрением. Насколько я могу судить, в отличие от турок, они ведут современную войну.

Взяв блюдо с бисквитами, Персуорден протянул его Люси.

— Наконец-то… Спасибо!

— Я познакомился с одним итальянцем. Хозяином маленького прелестного кафе… Это весьма осведомленный господин.

— Кажется, я его знаю… — доктор Хансен задумчиво погладил свою седую бородку. — Такой маленький.

— Да. А ходит с тяжелой тростью.

— Разумеется, вы знаете его, Хансен. — Персуорден все еще держал в руке блюдо с бисквитами. Качнул головой, словно что-то припоминая… осторожно поставил блюдо на стол.

— Журналисты — народ осведомленный, — доктор Хансен внимательно разглядывал Артура, словно увидел его в первый раз. — Вам будет о чем написать в Вену.

— У итальянцев можно поучиться, — сказал хозяин дома. — Я читал на прошлой неделе в редакционной статье «Цайтунген», что они применяют для разведки дирижабли и даже эти… аэропланы. И бросают сверху гранаты!

Персуорден поморщился.

— Уже бомбы, дорогой Зэев. Бомбы, начиненные стальными шариками. Я вижу, «Цайтунген» не поспевает за событиями.

Доктор Хансен поджал губы. Видимо, ему было что сказать по этому поводу, но он — промолчал…

— Итальянцы, насколько я могу судить, впервые используют в военных действиях аэропланы, бомбы, радиосвязь… Самую передовую технику. А у турок — вооружение середины прошлого века, — сказал Артур. — Они не выдержат такого напора…

— Италия — прекрасная страна, если бы там не было итальяшек! — воскликнула Люси. Вскинув красивую голову, она победительно обвела взглядом собравшихся. Никто ей не отвечал.

— Простите, — сказал Персуорден, вставая. — Нам пора.

— Но, Роберт, нам некуда торопиться!..

— Нет-нет, дорогая, я забыл… у меня срочное дело.

— Вот так всегда! — Люси поднялась, оправила платье. — Эти несносные мужские дела!

— У мужчин всегда есть дела, которые мы никогда не поймем… — Дора встала, — пойдемте, я провожу вас. Вызвать коляску?

— Не нужно, — Персуорден уже вел свою даму к двери. — Мы возьмем у монастыря Нотр-Дам.

Раскланявшись, Персуордены в сопровождении Доры вышли.

— Прелестная женщина…

Сложив на животе руки, доктор Хансен кивнул головой:

— Вам здесь не будет скучно.

— Вот как? Она тебе и впрямь понравилась?

Зэев зашел за кресло Сары, наклонился к ней, что-то зашептал…

Улыбнулась. Засмеялась звонко.

— Если захотите пообщаться, буду рад, — сказал доктор Хансен. — Я живу на территории клиники.

— Конечно!.. Пожалуй, мы тоже пойдем… Сара?

Артур встал, схватился за шляпу.

— Да? — всё с той же улыбкой обернулась к нему.

— И мне пора, — доктор Хансен поднялся. Маленький, плотный, он едва доставал Артуру до плеча.

— Пойдемте, я провожу вас, — сказал хозяин.

Вышли на крыльцо. Зэев кликнул девочку. Выскочила из-за угла, бесшумно исчезла в ночи… Кое-где тускло светили окна, в прозрачном воздухе звенели молодые голоса. Сара стояла рядом с Артуром: его ладонь едва касалась прохладного шелка ее платья.

— Это что, жаргон?

— Мы живем на границе с религиозным кварталом. Они не признают иврита. Предпочитают жить и здесь, как в своей Умани!..

— Что вы хотите, Зэев… Иерусалим — это мир в миниатюре. И у каждой общины — свои обычаи. Впрочем, дай вам волю, вы всё переиначите.

— Вы неправы, Хансен…

— Это долгий спор. А мне еще добираться до клиники.

— Вы пойдете пешком?!

— Не удивляйся, Артур. Доктор Хансен предпочитает пешие прогулки.

— О, да! Я пройду через Русское подворье и еврейский квартал. А там уж — рукой подать. Желаю вам, господин Шмуцлер с пользой провести здесь время… — приподнял шляпу, — доброй ночи!

Тень скользнула вдоль забора, скрипнул гравий, и снова — звонкие голоса в гулкой ночной пустоте.

— Надеюсь, он не собьется с дороги… Сколько раз я говорила ему, чтобы он вел себя осторожней!

— Он считает, что его здесь знает каждая собака.

— Но эти мусульмане!.. Господин Шмуцлер, у вас в Вене нет мусульман?

— Нет. Но вы знаете не хуже меня, что они дважды едва не захватили город.

— Господи, где же Дора!?

— Да вот она!

Вытянув руку, Зэев указал куда-то за купы деревьев, где возник слабый, чуть покачивающийся огонек. Глухие удары копыт о землю. Огонек метнулся в сторону, вознесся вверх — и перед крыльцом возникла Дора в свете фонаря, который держала над ней укутанная в свое покрывало девочка.

— Ты заставляешь нас нервничать…

— Я рада, Зэев, что вызываю у тебя хоть какие-то чувства. Я проводила их до Нотр-Дам, а там взяла извозчика… На обратной дороге встретила Фатиму.

— А извозчик…

— Из твоей мошавы, Сара.

— Прекрасно! Спасибо за приятный вечер.

— Это тебе спасибо! Привела гостя, скрасила нашу вечернюю скуку.

Доктор Розенфельд молча раскланялся с Артуром, и всё стоял на крыльце, пока коляска не тронулась.

Тяжело переваливаясь на рессорах, она выехала из проулка на улицу. В редком свете фонарей лицо Сары то освещалось, то погружалось во мрак. Прохожих не было. За выступавшим из темноты светлым камнем стен видны были кроны эвкалиптов и пиний. Уже справа медленно проплыл крест над куполом храма; лошадка, набирая скорость, затрусила вниз.

Артур наклонился, всматриваясь в лицо Сары:

— Этот Зэев — твой любовник?

— Пожалуйста, тише!.. Кучер слышит…

— Плевать!

— Я не хочу разговаривать в таком тоне.

— Извини… Но ты можешь ответить? Да или нет? Я не позволю выставлять себя дураком!

— Я не обязана давать тебе отчет. Ты приехал совершенно неожиданно…

— Я писал тебе, но ты не отвечала! Знаешь что… В тебе появилось ханжество, которого никогда не было. Думается мне, ты просто играешь рольку!

Слева, на фоне яркого серпа луны высоко в небе показалась фигура женщины с ребенком на руках. Казалось, она брела по этим холмам сквозь ночь — к ей одной известной цели.

— Я не собираюсь тебя переубеждать. Мне и так приходится нелегко…

Тронула легкими пальцами лацкан его пиджака:

— Не буйствуй понапрасну. Это не помогало раньше — не поможет и теперь…

Впереди показались тяжелые глыбы стен.

— Я провожу тебя.

— Не надо! Я прекрасно доеду одна. А тебе нужно будет еще возвращаться.

— Ты думаешь, что мне лучше…

— Именно так!

— Что ж…

Не ожидая приказаний, кучер притормозил. Артур спрыгнул на землю, протянул купюру. Бесформенная фигура в галибие медленно обернулась, выпростала руку. Тот, утренний?.. Похоже, все они здесь на одно лицо…

— Я дам тебе знать, слышишь? Спокойной ночи!

Коляска зашуршала вниз по камешкам колеи, скрылась за холмом.

И вдруг — раздался вой. Там, на противоположном холме, где сбившиеся в кучу домишки, казалось, с трудом удерживались на покатом склоне, он гудел в гулком воздухе, и ему в ответ завыло, загудело где-то рядом… То одно, то другое окошко озарялось дрожащим светом; сначала нерешительно, испуганно, но все громче и громче лаяли собаки. Серая тень метнулась через дорогу — исчезла под обрывом…

Артур отшатнулся, шагнул назад — оступился — едва не падая, бросился в створ ворот!.. Подбежал к гостинице, толкнул дверь — она была не заперта.

— Вот и вы, наконец, — хозяин поднялся ему навстречу из-за конторки. — Теперь можно закрывать.

— Послушайте, это что — волки?!

— А, это… Да. Шакалы. Бродят вокруг по ночам. Надеюсь, всё благополучно?

— Женщина… моя знакомая… едет сейчас в эту… Немецкую колонию!

— Не стоит волноваться, — Подвижное лицо хозяина на мгновенье застыло, выразив глубочайшее понимание, — у каждого возчика есть ружье. А волки здесь трусливые… По опыту знаю. Здесь у каждого есть ружье. Можно купить у турок, и очень дешево. Хотите, устрою?

— Ннет… Не надо…

Опустив голову, невидяще глядя под ноги, Артур медленно поднялся по лестнице.

— Не волнуйтесь! Все будет хорошо! — донесся снизу голос хозяина.

Впереди — тускло освещенный коридор. Шорох… Он остановился. Из комнаты Брауна доносились звуки, и их нельзя был спутать ни с чем. Похоже, в отличие от него, англичанин трудился на совесть…

Открыл свою дверь, осторожно притворил ее, щелкнул выключателем — вспыхнул под потолком тусклый бордовый огонек. Подошел к окну, распахнул его. Сквозь решетку был виден все тот же проулок с редкой цепочкой масляных плошек. Ночной воздух донес запах гнилой воды. Где-то рядом, должно быть, водоем… Разделся догола, ополоснулся наскоро, сел на стул возле стола. Скрипнула дверь в коридоре, прошуршали едва слышные шаги… Как он раньше об этом не подумал? Вскочил, заметался по комнате. Она ведь может быть больна!… И он заразился… Точно, заразился! Стало нечем дышать… Подбежал к окну — схватившись руками за ржавое железо решетки, заглотнул пахнущий тиной воздух! И вдруг в голове, по-прежнему гудящей от стука крови, стало оглушительно тихо… Отошел от окна, опустился на стул. Холодная тихая ярость как волна захлестнула его. «Думаешь, я сломался? Как бы не так! — забормотал он. — Думаешь, я снова брошусь вниз? Стану колотить в закрытые двери?.. Нет, я больше не дам повода смеяться над собой… Я выстою… Я выдержу! Ты хочешь, чтобы я бежал отсюда, а ты будешь хохотать мне вслед? Как бы не так!» Но к кому обращался он со своим яростным монологом, он и сам не знал…

Он поднял голову. Потянулся к блокноту, открыл его, взял карандаш — и стал писать. Сначала неуверенно, потом все быстрей. Перестало грохотать в ушах, сердце билось ровно. Слова, словно спицы, распутывали грязный слипшийся клубок прошедшего дня, и нити-строки тянулись вдоль страницы, укачивая, успокаивая, рождая — смысл…

Он писал под слабым светом лампы, пока не заболели от напряжения глаза. Встал, выключил свет. Устало растянулся на железной кровати… Было тихо, и тихие сны снизошли на него, пока на рассвете он не проснулся от пенья муэдзина. Сквозь серый туман проступал в окне угол дома; серая пелена окутывала мир. И голос, подымаясь вверх, опадая, и снова взмывая, отчаянно, в последнем усилии пытался прорвать ее, докричаться!.. Он лежал, прикрыв глаза, вбирая в себя этот голос, падая и восставая вместе с ним… Он был — не один.

Голос смолк, и он снова уснул, и проснулся уже от шума на улице — было утро, но солнце палило, цокали копыта, дребезжали повозки… Казалось, город спешил как можно скорей наверстать упущенное за ночь.

Когда Артур спустился вниз, хозяин, как всегда улыбчиво-бодрый, оформлял новых постояльцев — большую шумную семью, по-видимому, откуда-то из Восточной Европы: чириканье согласных кружило в уже набрякшем жарою воздухе. Через темно-русые головы, стопившиеся вокруг конторки, хозяин протянул Артуру записку — Сара сообщала, что будет ждать его у ворот клиники сегодня, в половине седьмого.

Он сел сбоку на высокий стул — спешить было некуда… Наконец, чириканье, переросшее уже в нестерпимый галдеж, вознеслось по лестнице и растворилось где-то в дальнем крыле второго этажа. Хозяин обернулся к Артуру.

— Как спалось? В это время года ночами душно.

— Что поделать! Я вижу, постояльцы прибавляются…

— Слава Богу!

— Откуда?

— Из Кракова.

— О, так они католики.

Хозяин нахмурился, помолчал…

— У моего заведения — хорошая репутация. Я принимаю всех.

— Замечательно! Похоже, в этом городе вы — единственный гуманист.

— Что?..

— Это я так, к слову… А кто доставляет записки?

— Некто Франц по прозванию Шваб. Из Немецкой колонии. Он встречает туристов с утреннего и вечернего поезда и привозит сюда.

— А!.. Шваб… Вижу, у вас здесь все хорошо налажено.

Не отвечая, хозяин достал из-под конторки толстую тетрадь в коленкоровом переплете и, раскрыв, склонился над ней… Этот клиент был не из тех, с которыми приятно общаться. Но тот продолжал сидеть, задумчиво теребя свою черную бородку.

— Э… а что эта Ефросинья…

Хозяин вздрогнул, поднял голову.

— Эта Ефросинья живет при гостинице?

— Н-нет… Она из Русского квартала.

— Так она работает по вызову?

Хозяин закрыл тетрадь.

— Есть жалобы?

— Я хотел бы знать… чиста ли она?

— Послушайте! — упершись обеими руками в стойку, хозяин подался вперед. — У меня — приличное учреждение! Она регулярно проходит все проверки! Я лично слежу за этим! Слава Богу, в городе теперь есть достаточно для этого мест!

— Что вы-что вы! — гость, наконец, поднялся со стула. — Я вам вполне доверяю. А Русский квартал это там, где выше по улице слева над собором — православный крест?

— Именно. — Хозяин не без видимого усилия все же восстановил свою обычную доброжелательность. — Это их собор… Кстати, рядом — неплохой ресторан. Вы ведь не ели с утра?

— Да… пойду прогуляюсь. До вечера время есть.

И, раскланявшись, Артур вышел на улицу.


Паники не было. Нет! Он больше не собирался паниковать! Это — странное, даже пугающе странное место, но нужно освоиться и здесь… Несмотря на потоки света, обрушившиеся на него, он неторопливо двинулся к воротам и сквозь их гулкую пустоту вышел за городскую стену. Нищие всех видов и мастей — евреи в рваных кафтанах, с серыми от пыли пейсами, арабы с распухшими лицами и ввалившимися носами, ободранные паломники-христиане — все вонючей, галдящей толпой набросились на него. Выхватил из кошелька две сверкнувшие на солнце монетки — с размаху швырнул в толпу. Загалдели: давя и отталкивая друг друга, бросились за ними… Артур прибавил шаг, скрылся за грохочущей по камням повозкой.

Он спустился вниз с холма и — потерял дорогу… Мостовая кончилась. Узкая улочка с покривившимися одноэтажными хибарами вилась перед ним, пыль плотной стеной стояла в воздухе, и ветер, налетая редкими порывами, волок и кружил её вдоль домов. Ветер рассеивал запах гниющих отбросов, кучами высившихся во дворах, но запах возвращался снова и снова.

Артур вскинул голову, и уже где-то сзади, справа едва разглядел за пыльной взвесью женскую фигуру… Отсюда был виден только ее тяжелый каменный плащ. Значит, уже рядом должен быть виден крест собора! Он двинулся вперед — и вдруг оказался на просторной площади. Огромный храм, увенчанный сверкающим куполом с православным крестом, окруженным семью маковками, возвышался в ее дальнем конце. Ближе, там, где он стоял, тянулась вдоль мостовой стена трехэтажного особняка с угловой замковой башней. Артур прошел вперед и увидел справа еще одно здание — низкую одноэтажную постройку, по-видимому, больницу, поскольку на ступенях у входа прохаживалось и сидело несколько человек, перевязанных бинтами, и между ними озабоченно сновала женщина в белом халате.

Воистину, прав хозяин гостиницы: медицинских учреждений в этом городе хватает! Артур свернул в улочку, тянущуюся вниз между больницей и зданием с угловой башней. Несколько человек, по-видимому, богомольцы в серых рваных кафтанах и с котомками за плечами, стояли у входа в здание и, задрав бородатые головы, истово крестились на маковки собора. Мимо прошла женщина в цветастом платке, кофте и длинной юбке. Та же фигура. Тот же рост. Та же неспешная ленивая повадка… И лица не разглядеть, скрытого платком! А вот еще одна — пониже и потолще, но та же походка, тот же платок! Господи боже мой, да они все здесь на одно лицо… А, может быть, потому что они чужие, объединяющее их чувствуешь острее, нежели индивидуальность, которая разъединяет? Эта мысль показалась ему интересной… Задумчиво перевел он взгляд на противоположную сторону улицы — и увидел что-то похожее на ресторан. Под вывеской с аляповатыми славянскими буквами стоял молодец в алой шелковой навыпуск рубахе и, позевывая, смотрел пустыми глазами вдаль.

Артур пересек улицу, взошел на ступени. Молодец тотчас встрепенулся — и с поклоном отворил дверь. Артур вошел в просторное помещение, заставленное длинными деревянными столами с деревянными же скамьями вместо стульев. Народу было немного. Официант посадил Артура за пустой стол у стены и тут же, не спрашивая, принес прозрачный с запотевшими стенками графин и блюдо с соленьями, плеснул из графина в маленький граненый стакан — и отошел, видимо, исполнив необходимую прелюдию. В этот момент за соседним столом господин приличного вида, вскинув стакан, в один присест опорожнил его. Артур тоже вскинул — зажмурился! Не открывая глаз, ткнул вилкой в блюдо, подхватил что-то, торопливо сунул в рот… Это было жестоко! Отдышавшись, он открыл слезящиеся глаза. Перед ним уже стояла глубокая тарелка, полная бордового варева, от которого исходил дразнящий чесночный запах. Склонившись над тарелкой, он стал черпать это варево расписной ложкой, ломать неподатливыми пальцами ноздреватый черный хлеб… Услышал женский смех, поднял голову. Справа от него, у противоположной стены, смеялась женщина — простоволосая, с густыми каштановыми волосами, волнами падающими на плечи. Она обнимала парня, сидевшего рядом, пытаясь чмокнуть его в губы. Но он отворачивал бледное золотушное лицо. А она все гладила его круглую голову и, упершись широкой грудью ему в плечо, что-то шептала, говорила… И она тоже была похожа на Ефросинью — только совсем другую: не ту, которая отрабатывает любовь, но ту, которая — любит.

Отвел глаза. Опустил ложку… Неужели он и впрямь решил, что может вот так, поедая борщ и попивая водку, вернуться в мир, стать его частью? Просто так — разговаривать ни о чем; любить, потому что любится?… А жизнь по-прежнему проходит мимо, словно отгороженная невидимым стеклом…

И вдруг — он увидел англичанина, вернее, сначала его толстую апоплексическую шею: тот сидел у окна, к нему спиной. Перегнувшись через стол, что-то втолковывал сидевшему напротив господину в светлом костюме и в феске. И этого господина он ведь тоже где-то видел! Плеснул в стакан из графина, залпом выпил; зачерпнул борщ… Голова стала легкой, тело — невесомым. И откуда-то издалека проступило лицо человека — тоже в феске, но только одетого в темно-синюю военную форму… Ну, конечно, они ехали вместе в поезде! Прошлой ночью — в своем блокноте — он так всё хорошо расставил! И вдруг — появляется этот турок и ломает сюжет… Действие разворачивается совсем не так… А как? Но если подумать, в этом есть своя внутренняя логика. Идет война. Турки терпят одно поражение за другим. Их бывшие союзники — немцы и австрийцы стоят в стороне… У Франции и России — свои заботы… И лишь англичане, не заинтересованные в появлении на территории Северной Африки новых соперников, помогают османам… Хорошо, хорошо… Но чем? Информацией, оружием? Почему бы и нет?.. Но, конечно, не через консульство, которое находится под наблюдением… Доктор Хансен, доктор Хансен!..

Он сидел, откинувшись к стене, прикрыв глаза… Где-то совсем рядом, может быть, в двухстах километрах отсюда, усталые, серые от пыли солдаты идут по каменистой тропе, вьющейся среди таких же холмов. И вдруг — появляются огромные рукотворные птицы, кружат над ними… А они даже не догадываются, что птицы эти несут им смерть. Они станут умнее — те, кто уцелеет. А потом начнется новая война… Он открыл глаза. Похоже, женщина добилась своего: она целовала уже в губы своего золотушного героя, а тот крепко сжимал рукою ее выпирающую грудь. И все же другая рука, которая сжимала вилку, по-прежнему пыталась овладеть куском мяса, плавающим в бордовом соусе… Турок поднялся и, быстро пройдя между столиками, вышел на улицу. Англичанин продолжал сидеть все в той же позе, склонившись над столом. Приличный господин, несмотря на то, что уже до конца осушил свой немалый графин, со спиной, прямой как палка, медленно и с наслаждением доедал кулебяку.

За невидимым стеклом продолжалась жизнь, словно его и вовсе не было на свете… А, может быть, разбить стекло? Вот сейчас подойти к англичанину, шепнуть несколько слов в его красное волосатое ухо… И он вздрогнет, обернется! А что же дальше? Нет, это слишком опасно!.. Окончательно протрезвев, он оглянулся, подозвал рукой официанта, расплатился, не глядя, и вышел на улицу.


Солнце по-прежнему стояло высоко. Сверкали маковки собора, и за ними едва угадывались на дальнем холме под нестерпимо сияющим солнечным покрывалом очертания Старого города. Артур надвинул шляпу, смахнул ладонью пот со лба. Перешел на противоположную сторону улицы, где стена особняка отбрасывала едва заметную тень. Интересно, узнал ли его осман? Может быть, сам того не подозревая, он уже — в их игре? Остановился, пропуская галдящую толпу паломников, вывалившую на улицу из-под каменной арки особняка. Поднял голову, огляделся, словно увидел это всё — впервые… Вот он стоит под слепящими потоками света — никто и ничей. Одиночка, затерянный в мире. И единственная связь — полоски бумаги, которые он исписывает неизвестно для кого… И зачем… Нет-нет, он неправ! Его книги читают, очевидно, просто не понимая, что в них написано. Безуспешная попытка поймать жизнь в сетку слов! А она ускользает как… как русалка… с неуловимым лицом Ефросиньи… Красиво сказано, однако! Рука, потянувшаяся за блокнотом, спрятанным во внутреннем кармане пиджака, замерла на полпути… Нет, надо что-то предпринять… Именно! Это будет, наконец-то, поступок! И плевать на последствия! Плевать!… Сердце тяжело застучало в груди. Приподняв шляпу, снова вытер липкий пот, заливший глаза. Двинулся вниз и налево, и снова вниз мимо домишек, плавящихся от жары — к Старому городу.

Дойдя до Яффских ворот, он почувствовал себя обессиленным… Зажав нос, протиснулся сквозь галдящую толпу нищих, нырнул в ворота и вышел на площадь перед гостиницей. Можно вот сейчас подняться в свою комнату, плотно закрыть дверь и — выкинуть из головы этот нелепый и опасный сюжет! А можно попробовать, все же, разыграть его… У лотошника возле ворот выбрал большой и красивый апельсин, бросил на прилавок мелочь, и разрывая на ходу нежную плоть, вошел в каменное жерло улицы. Здесь, под плотной тенью навесов, было не так жарко. Он медленно брел, высасывая сок из золотистых долек, швыряя липкие шкурки под ноги.

Где же этот поворот? Кажется, здесь… Да! Он свернул в проулок, вышел на маленькую площадь — отскочил, вжался в стену: наперерез ему двигались, пошатываясь на тонких ножках, два осла, груженных тяжелыми тюками. Старый араб с задубевшим коричневым лицом, придерживая сползающий тюк, замыкал караван. И снова эта мысль — назад, домой! Но где он, твой дом? Оторвался от стены, пересек площадь, вошел в прохладный зал со столиками, покрытыми белыми скатертями.

Зал был пуст. Артур сел за столик возле входа. Тут же из полутьмы возник Саид. С ленивой грацией хищного зверя приблизился, склонился в полупоклоне…

— Кофе?…

— Да. И позови господина Альфонсини… Если он здесь.

Саид застыл… выпрямился. Исчез за тяжелой портьерой. Прошла минута, другая… По-видимому, господин Альфонсини готовился к выходу в свет. А вот и он сам, наконец! Безукоризненно одетый, с тяжелой палкой в холеной белой руке. Приблизился, опираясь на палку; осторожно опустился на стул. За спиной Артура возник Саид с чашкой кофе. Поставил, исчез.

— Добрый день! Как поживаете? — слегка подавшись вперед, хозяин тронул рукой свой ухоженный ус.

— Изучаю город.

Артур поднял чашку, с наслаждением сделал глоток…

— У вас замечательный кофе!

— Это заслуга Саида… Где успели побывать? Насколько я понял, туристические достопримечательности вас не интересуют…

— Я, скорее, изучаю людей. Можно даже сказать, это моя профессия.

— Наверное, в юности это и впрямь интересно… Но со временем люди надоедают.

— Вот как?

— Да… Человек — ничтожное, влекомое страстями существо. Отыщите страсть — и вы определите человека.

— Но бывает и отсутствие страсти.

— О, это лишь другая крайность! Пустота для человека столь же мучительна, как и поглощенность сильным чувством. Жалкое, несчастное животное.

Артур опустил чашку. Поднял на хозяина глаза.

— Но вы же себя таковым не считаете?

Господин Альфонсини подумал… снова пригладил ус.

— Я считаю, что Ницше во многом прав…

— Вот как? Сверхчеловек и прочая белиберда? Да он просто выжил из ума! И задолго до того, как оказался в больнице!

Медленная улыбка раздвинула губы господина Альфонсини.

— Давайте не будем спорить. Мы ведь уже давно не студенты… Увы! Расскажите лучше, кто вас заинтересовал как… как профессионала?

— О, здесь хватает интересных людей. Пожалуй, их здесь даже больше, чем в Вене.

— Что ж, такой город…

Снова возник Саид. Поменял пустую чашку с кофе на полную. Поставил перед Артуром тарелку с печеньем.

— Но я не заказывал!

Господин Альфонсини поморщился.

— Вы мой гость… Итак?

— Что вам сказать… Очень забавен хозяин моей гостиницы…

— А, этот! Да… Он услужлив. Сейчас у него мало клиентов. Что поделать! Межсезонье.

Артур потянулся за печеньем…

— Там есть один англичанин. Он не похож на туриста.

— Вроде вас?

— Он не праздный фланер.

— Хорошего же вы мнения о себе! И что же, англичанина тоже не интересуют святые места?

— Как вам сказать… Сегодня я видел его в Русской колонии.

Лицо господина Альфонсини превратилось в застывшую маску изумления.

— В церкви!?

— О, нет… В ресторане… или как там у них…

— В трактире!

— Да.

— Что ж… Бывает… Такой этнографический интерес, не правда ли?

— Вряд ли… Он разговаривал с османским офицером.

— Вот как? И откуда же вам известно, что это офицер?

Артур молчал, глядя поверх головы хозяина в узкий проем двери. Близился вечер, и дальнюю часть площади уже скрывала густая тень.

— Я видел его в поезде. Мы вместе приехали. Тогда он был в форме.

Склонив подбородок на руки, сжимавшие набалдашник трости, хозяин размышлял…

— И, разумеется, это случайное совпадение.

— Что вы имеете в виду?

— То, что вы ехали в одном поезде.

— Конечно!

Снова взял чашку… приподнял — поставил на стол:

— Я бы хотел быть правильно понят. Я приехал навестить близкого человека… Но я не из тех, кто живет с закрытыми глазами.

— О, вы, писатели, любознательный народ! Еще кофе?

— Нет. Спасибо!

Поднялся, отодвинул стул. Бросил на стол мятую бумажку.

— До свиданья!

Не меняя позы, хозяин наблюдал за Артуром.

— Приятного вечера. И, главное, будьте здоровы!

Артур вышел на улицу. Вдруг навалилась усталость. Он пересек площадь, чувствуя спиной, что хозяин смотрит ему вслед; свернул в проулок… Вышел на центральную улицу, побрел вверх, перешагивая через канавы, полные до краев накопленной за день грязью. Лавки — одна за другой — со стуком закрывались. Было душно, как бывает вечером, когда раскаленный камень начинает отдавать тепло, тяжело дышать. И, предвестник ночи, поднявшийся ветер мел вдоль улицы мелкий сор.

Артур достал из брючного кармана брегет, щелкнул крышкой… До встречи с Сарой оставалось менее часа. Он миновал гостиницу и вышел за ворота. Нищих уже не было. Стремительно темнело. Вершины холмов едва угадывались на фоне темно-фиолетового неба. Вполне возможно, с сегодняшнего вечера за ним начнут следить… Кто? Не одни, так другие… Мысль вяло кружила, скреблась как мышь в подполье. Мозг, перегруженный впечатлениями, отказывался волноваться… Уже это было хорошо, и он не вздрогнул от неожиданности, когда совсем близко, над самой его головой запел муэдзин. Вдоль стены и на противоположном холме вспыхнули редкие цепочки фонарей…

Но как же добраться до Сары? Он вдруг вспомнил, что на площади не стояли извозчики. Он повернул назад, вошел в ворота: в самом деле — площадь пуста. Беспокойство, которое, казалось, оставило его, снова овладело им! На той стороне холма — железнодорожная станция… Это совсем близко. А там уж точно можно найти извозчика! Надо спуститься влево и вниз по каменистой дороге — и подняться на холм. В ярком свете луны дорога была отчетливо видна; проступали из темноты стволы низкорослых деревьев.

Он быстро зашагал вниз с холма, спустился в лощину. Свет фонарей уже не доходил сюда. Дорога, петлявшая между деревьями, вдруг пропала, слилась с камнями. Он остановился, снова достал брегет, поднес вплотную к глазам… До встречи оставалось всего полчаса… Боже мой, он не привык опаздывать — да еще на свидание с женщиной! Уже наощупь, наугад он двинулся вперед, на свет фонарей на противоположном холме, которые, казалось, не приближались, а лишь отступали в глубину ночи.

Вдруг — тени перерезали ему путь. Он замер. Словно из-под земли выросли два всадника, закутанные в белые бурнусы. Было слышно, как осыпаются камешки под копытами коней. Один из всадников оказался у него за спиной. Другой, приблизясь вплотную, так, что Артур ощущал теплое дыхание коня, молча рассматривал его из-под капюшона, скрывавшего лицо… Вскрикнул гортанно, конь прянул назад — и всадники беззвучно исчезли за деревьями…

Надо бежать!.. Но куда? И завтра же уехать! Железнодорожная станция! Вот, что ему нужно! Он уже ничего не осознавал — только страстно хотелось добраться до места, где есть рельсы, уводящие прочь! И он бросился вверх по холму, спотыкаясь, хватаясь руками за колючки, разрывая ладони в кровь!

Уже из последних сил он выбрался, наконец, туда, где фонари… Пошатываясь, двинулся к станции мимо домишек, чьи плоские крыши едва проглядывали из-за глухих каменных стен. Он уже опоздал на встречу — бездарно, безнадежно… Все равно! Да, теперь уже все равно… Он добрел до станции. Дверь, ведущая в здание, была заперта. Вход на перрон перекрыт стальной сеткой. Господи, да почему он решил, что станция работает ночью?! И можно купить билет? Ну, да, как в Вене… И куда же он собрался ехать — вот так, вдруг, без вещей? Что-то заклокотало в его груди — то ли плач, то смех… Сел на скамью у входа, прикрыл лицо дрожащими, кровоточащими руками… Он нелеп…. Да-да! Вот точное слово — он нелеп! И никому он не нужен, такой… И правильно она сделала, что убежала от него, скрылась куда подальше! Нет, не то… Надо разобраться, обдумать!

Эти слова словно пробудили его от сна… Голова снова была ясной. Он поднял лицо от ладоней и огляделся. Слева, возле ворот одного из домиков, примыкавших к станции, стоял человек и, как показалось Артуру, поглядывал на него. Артур встал и на негнущихся ногах заковылял в его сторону… Это был юноша, едва ли не подросток, в тужурке и кепке, чей длинный козырек вполне соответствовал размеру его носа.

— Простите! — воскликнул Артур, — и приложил дрожащую руку к груди. — Я в отчаянной ситуации!

Молодой человек сказал несколько слов на жаргоне и махнул рукой в сторону городской стены. Смысл фразы был вполне понятен.

— Да, да! — воскликнул Артур, не отнимая руку от груди. — Я оттуда!

Встречный помолчал, внимательно разглядывая Артура… По-видимому, ничего подозрительного не заметив, он что-то пробормотал и скрылся в воротах.

Он сказал «телега»… В этом нет никакого сомнения… Это совершенно точно! Господи, как хорошо ты устроил, сотворив жаргон! Но вместо того, чтобы поднять лик свой к небу, Артур снял — одну за другой — туфли и вытряхнул иглы, набившиеся в них. Стало чуть легче… В этот еще не поздний час улица была совершенно пуста. Слышно было, как ветер гудит в ветвях кряжистой пинии на склоне обрыва.

Ворота отворились; показался новый знакомец с лошадью, за которой гулко погромыхивала телега. Упершись ладонями в задок, почти не чувствуя от усталости боли, Артур взобрался на телегу, и она тронулась, покатила по улице, подскакивая на рытвинах… Возница быстро и энергично говорил, время от времени оборачивая к Артуру лицо, прекраснее которого он еще не видел на свете! Справа из темноты проступали городские стены, мелькнули крылья мельницы на холме…

Новый знакомец втолковывал седоку, что после наступления темноты лучше не выходить на улицу. Но сам он не боится. Нет! Ему нельзя бояться, потому что он вернулся к себе домой! Эту фразу он повторил несколько раз, наверное, для того, чтобы Артур лучше понял. И Артур кивал в ответ головой, уже падавшей на грудь…

Часть 2 на следующей странице


Книги Александра Любинского (Израиль) изданы в России и Израиле. Он — автор прозы и эссеистики «Фабула», романов «Заповедная зона» и «Виноградники ночи», сборника эссе и культурологических статей «На перекрестье». На странице «Наши авторы» — ссылки на опубликованное у нас в журнале.

(Мария Ольшанская)