Александр Любинский

Холмы Ханаана

(повесть, часть 2)

… Где-то в темноте возник звук. Он рос, расширялся, от него расходились круги как по воде. Да, была вода с бликами звука на черной поверхности. А звуки накатывали один за другим, и вот уже возникла мелодия — такая прекрасная, что слезы текли по его лицу, но он об этом не знал… Потом появился знакомый зал, оркестр вдалеке, плюшевые, вытертые спинки кресел, и его любимое — сбоку, у стены… А вздымающиеся смычки стали подобны ветвям, взметенным вверх ураганом… И он раскинул руки и полетел, подымаясь все выше в черную глубину, но это было не страшно. Он кружил над странным городом с его скопищем колоколен, синагог, мечетей, и вот уже город растворился в серой дымке, исчез меж каменных холмов… Что это? Моцарт, Брамс?.. Шенберг, «Ночь просветленная», — подумал он и проснулся.

Он лежал в своем номере, на кровати. Вместе с сознанием сразу пришла боль — она пульсировала в перевязанной руке. В коридоре были слышны голоса — вскрикивали, что-то выясняли… С улицы накатывал глухой гул. Артур опустил ноги на каменный пол, поднялся, накинул халат, подошел к зарешеченному окну — в конце проулка посверкивала на солнце зеленая мутная вода. Араб в длиннополом халате, склонившись, переливал черпаком воду в бочку на спине осла; из окна дома, нависшего над водоемом, упало в воду кожаное ведро, зачерпнуло, прянуло вверх; дребезжала невидимая телега за углом.

Хотя бы добрался до гостиницы без приключений… Юный сионист денег не взял… Горничная, та — черноволосая и злая, перевязала руку быстро, профессионально… Отдал ей брюки, чтобы заштопать. Даже из крана текла вода. Господи, воистину ты был милосерден в тот вечер! Но что же, он остался без брюк?!..

В этот момент раздался стук в дверь.

— Сейчас, — крикнул он, — сейчас! — торопливо застегивая халат. Но ждать не стали. Дверь отворилась. На пороге стояла Сара. Несколько мгновений смотрела испуганно на Артура, бросилась к нему…

— Что с тобой? Что-то случилось?!

Обнял ее за плечи.

— Ничего!

— Ты правду говоришь?

— Черт подери, ты же видишь, что я жив и здоров! — крикнул он, с силой подталкивая ее к стулу.

— Садись!

— Вижу… — сказала она тихо — и села.

— Извини! Я что-то не в своей тарелке… Брюк нет! Чинят брюки!..

— А что с ними?

Сняла шляпку, огляделась, положила на стол.

— Вчера разорвал во время путешествия к тебе…

Сел рядом на стул, взял ее руку в свою.

— Это я виновата. Не нужно было назначать встречу так далеко.

— Ни в чем ты не виновата… Это я дурак. Надо было найти извозчика, а я решил перебраться к железнодорожной станции, и уже там взять… Ну и… заплутал. К тому же натолкнулся на двух разбойников на конях!

— Да!?

— Все обошлось… Видимо, они были благодушно настроены.

— Вечерами здесь очень опасно… Я должна была тебя предупредить!

Глаза ее были опущены, губы чуть приоткрылись… Он чувствовал, как подрагивает маленькая ладонь. Положил ей руки на плечи — вскинула голову. Беззащитный и какой-то… вызывающий взгляд! Да-да, вы-зы-ва-ю-щий… Наклонился, коснулся губами ее губ… Веки ее сомкнулись. И он стал целовать ее лицо — сначала мягко, потом все с большей силой! Она обхватила его за шею, прижалась к нему; он приподнял ее со стула. Не размыкая объятий, они пересели на кровать. Раздался оглушительный скрип! Сара засмеялась, волосы ее рассыпались по плечам, и она впилась губами в его губы…

… Он лежал на кровати, раскинув руки, и слушал, как плещется вода. Тень за ширмой то уменьшалась, то увеличивалась, почти исчезала — появлялась вновь… На полу валялась разбросанная одежда — его халат, ее платье, какое-то белье… В воздухе стоял кисловатый запах пота. Поднялся, собрал белье, бросил на кровать, надел халат, пересел на стул. В мире было пусто, жарко и душно. В эту пустоту вторгались голоса в коридоре; наплывал, лишь усиливая ее, однообразный шум улицы.

Вышла из-за ширмы — с маленькой грудкой, острыми сосками и узкими бедрами; с этим влажным пушком, свившимся между ног в колечко… Остановилась.

— Что с тобой? Ты плохо себя чувствуешь?

— Жарко…

— Так выпей воды.

Он не отвечал, молча разглядывая ее…

И под его взглядом она подошла к кровати; надела трусики, лифчик, быстро и привычно натянула через голову платье… Обернулась.

— Так больше нравится?

— Не обижайся… Post coitum omnе animal…

— Мне жаль тебя. Ты несчастный человек.

— Правда?

— Ты не умеешь радоваться.

— Это не так! Иногда меня захлестывает радость… Такая сильная, что, кажется, я воспаряю над землей!.. А потом падаю вниз.

Она молчала, опустив голову… Спросила — быстро и резко:

— У тебя кто-то есть?

— Н..нет… — сказал он.

— Не обманывай меня. Женщины чувствуют это!

— Я не знаю, что ты чувствуешь, но это правда.

Взяла шляпку, помедлила…

— Не надо нам больше встречаться.

Подошел к ней, положил руки на плечи, заглянул в глаза:

— Не уверен. Тебе ведь еще многое нужно мне рассказать… Ведь так?

Отпрянула, бросилась к двери; пропала.

Заложив руки за спину, он заметался из угла в угол. Остановился… Как она обычно говорила в таких случаях: «Мечешься, словно в лев в клетке». Когда-то она считала его львом! А потом этот неожиданный отъезд, более похожий на бегство. Погоди, погоди… Кажется, она встретилась с этим Хансеном еще в Вене… Точно! За несколько дней до отъезда. Но тогда он не придал этому никакого значения! Мало ли с кем сталкиваешься в большом городе… И только сейчас разрозненные прежде, бессмысленные кусочки прошлого стали склеиваться в единую картину… А ведь он неожиданно для самого себя — выпалил… Многое нужно рассказать! И такая реакция… С этим Хансеном нужно встретиться. И как можно раньше. Интервью… Да, прекрасный повод.

Он вышел в коридор, огляделся. Из ближайшего к лестнице номера доносились голоса — о чем-то спорили. Дверь англичанина была прикрыта… Неплотно. Проскользнул мимо. Кажется, расслышал тяжелые медленные шаги…

Запахнув халат, Артур спустился вниз. Хозяин, склонившись над конторкой, щелкал костяшками счет. Вскинул голову. Улыбнулся своей механической улыбкой:

— Добрый день!

— Ну, да… Уже день. Как ни странно…

— Вы шутник, — сказал хозяин — и отложил счеты. — Вчера ночью вы доставили нам хлопот.

— Простите, ради бога! Я все оплачу!

— Я не сомневаюсь в вашей платежеспособности, — проговорил хозяин таким тоном, словно все остальное, связанное с этим постояльцем, вызывало в нем большие сомнения.

— Я отдал починить брюки этой вашей… Я же не могу без брюк!

— Это несомненно. Я скажу ей, чтобы она занесла их в номер. Если они уже готовы.

— Да пора уже!

Провел рукой по лбу:

— Вот что…

— Я слушаю.

Хозяин слегка подался вперед — весь готовность и внимание.

— Я хотел бы отправить записку господину Хансену. Это возможно?

— Да… Шваб заедет ко мне после вечернего поезда.

— То есть, сегодня вечером записка будет доставлена в лепрозорий?

— Именно так.

— Прекрасно! И завтра с этим Швабом после утреннего поезда я получу ответ?

— Совершенно верно.

— Боже, как далеко зашла цивилизация в этом чудесном месте!

Хозяин растянул рот своей улыбкой заводной игрушки и склонил голову в знак полного согласия.

— Так я на вас надеюсь!

— Не сомневайтесь… — сказал хозяин и снова потянулся к счетам.

Артур поднялся наверх. На сей раз дверь номера Брауна была плотно прикрыта. Вошел в свой номер, снова заходил из угла в угол… Итак, Хансен уговаривает ее… Всего за несколько дней? Но она и прежде пылко читала книги о христианстве. А однажды, когда они проходили мимо собора святого Стефана, сказала, что хотела бы побывать в Иерусалиме… А в собор так ни разу не вошла! Когда он сказал ей об этом, ответила… что же она ответила? Не имеет права?.. Нет, не то — недостойна! И вот уже полтора года она здесь… Так… А что делает Зэев? Он явно к ней неравнодушен. Но это не значит, что она отвечает взаимностью! Она вела себя в постели как изголодавшаяся женщина…

В дверь постучали. Застыл посреди комнаты.

— Да, да!

На пороге возникла темноволосая горничная. В руках она держала брюки.

— Что? Починили?! — подойдя к горничной, выхватил их.

Она молчала, настороженно разглядывая его своими маленькими глубоко посаженными глазками. От этого постояльца можно ожидать, чего угодно… Он взял со стола кошелек и, открыв его, протянул ей бумажку. Наверное, это было слишком много — лицо ее на мгновенье вытянулось от изумления, она схватила ассигнацию и торопливо вышла из комнаты. Даже оставила дверь открытой. Подошел к двери. Но вместо того, чтобы прихлопнуть ее, приоткрыл еще больше. Вот так… Пожалуй, теперь будет слышно… Осмотрел брюки — по низу, едва заметная, тянулась полоса в несколько сантиметров. Кажется, он легко отделался! Аккуратно повесил брюки на стул, подсел к столу, потянулся за блокнотом… Итак, сюжет движется и, пожалуй, в нужном направлении. Во всяком случае, большинство героев уже задействовано… И не даром — все это благодаря ему! Осталось подключить остальных… Но как могут развиваться события дальше? Он быстро писал, время от времени вскидывая голову, прислушиваясь к шорохам в коридоре. Хлопнула дверь. Прошли, громко переговариваясь мужчина и женщина… Снова тишина… Отбросил блокнот. Неужели этот идиот так и будет весь день сидеть в своем номере!? Заходил из угла в угол, приостанавливаясь у двери… Вот, наконец! Дверь англичанина приотворилась почти бесшумно — мягко захлопнулась.

Артур торопливо натянул брюки; двумя руками, разом скользнул в пиджак… оглянулся, схватил шляпу — выскочил в коридор. Когда он сбежал вниз, англичанин уже закрывал входную дверь. Отвесив степенный поклон хозяину, настороженно наблюдавшему за ним, Артур вышел на улицу. Он увидел Брауна впереди, прямо перед собой. Солнце светило в лицо, тысячи бликов плясали перед глазами. Полный высокий Браун, одетый в темный пиджак, неторопливо пробивал дорогу в галдящей, разноцветной толпе. Вдруг он исчез! Артур огляделся… Влево уходил едва заметный узкий проулок. Он мог свернуть только сюда… Да, так и есть — вон он, медленно шествует, опустив голову, заложив руки за спину. Можно подумать, он разгуливает по Оксфорд-стрит. В этот момент проулок был пуст… Артур сделал несколько шагов — и вдруг почувствовал удар по голове! Улица поплыла перед глазами — он осел на землю…

… Когда он очнулся, голова раскалывалась от боли. Осторожно провел ладонью вверх вдоль шеи, залитой кровью… Шляпа была на месте. Она его спасла. Поднял глаза — над ним стоял, склонившись, молодой турок в феске. Он что-то тревожно говорил, дергая Артура за плечо. Упираясь спиной о стену, попытался подняться. Удалось! Он стоял, пошатываясь, придерживая ладонью уже ненужную шляпу… Брауна, конечно, и след простыл.

Турок держал его за плечо сильной жесткой рукой, и всё говорил… Вырвался, двинулся по проулку — пошатываясь, припадая к стене. Голова гудела, каждое движение отдавало острой болью, но он упрямо, шаг за шагом, полз вперед. Свернул на центральную улицу. Остановился, ухватившись за разогретый камень стены. Никто не обращает внимания… Или только кажется? Сколько еще осталось?.. Метров пятьсот? Он дойдет… Должен дойти! Наконец-то показалось здание гостиницы. Доковылял до двери, открыл ее. Хозяин с кем-то разговаривавший, вскинулся, охнул, бросился к Артуру…

— Да что же это с вами!?

— Упал… И очень неудачно…

— Он упал! — с радостной готовностью закричал хозяин, — такое бывает! Господа, здесь повсюду камень! Надо быть очень внимательными!

Торопливо подставил плечо…

— Не надо!.. — Артур взялся за перила, обернулся. — Сам дойду.

— Я пришлю к вам Зосю! Она сделает все, что надо!

— Не сомневаюсь…

За плотно прикрытой дверью Брауна было тихо… Вошел в номер, огляделся: всё на своих местах. И то хорошо… Опустился на стул. Голова болела, но уже меньше… Кажется, убивать все-таки не хотели… Попугать? Отпугнуть — вот верное слово…

Вошла чернявая Зося, осмотрела голову. Как он понял из ее отрывистых междометий, была лишь содрана кожа. Пока она быстро и ловко промывала и перевязывала рану, Артур сидел неподвижно, невидяще глядя в одну точку, и лишь время от времени судорога боли пробегала по его лицу.

Ушла, отобрав у него залитые кровью пиджак и рубашку. Растянулся на кровати, осторожно взгромоздил на подушку гудящую голову, прикрыл глаза… Да, вот оно! То, что не давало покоя… Глаза хозяина! Что-то в них мелькнуло!.. Словно он ожидал этого… Для него это не было неожиданностью… Сначала — этот трезвый, все понимающий взгляд, и лишь затем — положенный по прейскуранту вопль… Как сказал Альфонсини… Услужлив? Здесь становится небезопасно… Правда, если подумать, хозяину неприятности не нужны. Упал постоялец. С кем не бывает… Но убийства, трупы… Увольте!

Воображение полезно. Но только в меру…

И вдруг — разом — он провалился в сон, гулкий сон без сновидений: какие-то звуки вторгались в него, гудели как в огромной пустой трубе! И когда уже стало совсем невыносимо, он очнулся… Он лежал на кровати в своей комнате, в зыбком вечернем свете едва различая очертания предметов. Было очень тихо. Приподнялся, встал… Голова отозвалась тупой болью. Нащупал рычажок выключателя, зажег свет… И, одновременно со щелчком — четкая трезвая мысль: надо уезжать. Чем скорей, тем лучше… Проковылял к столу, тяжело опустился на стул. Уехать и расписаться в собственной беспомощности… Словно оборвать на полуслове хороший рассказ. Нет, врожденное чувство формы — да, именно формы… не позволит сделать этого!

Натянул брюки, надел чистую рубашку. Взглянул на себя в зеркало над раковиной… С туго обвязанной головой, с бинтом, сквозь который проступило большое бурое пятно, он был похож на удравшего из лечебницы больного. Улыбнулся пересохшими губами — что ж, в этом есть доля правды… Взял со стола портмоне, сунул в брючный карман, выскользнул за дверь, прикрыл ее, прислушался… Из номера Брауна доносились покашливания, шаги. Спустился вниз по лестнице. Хозяина не было на обычном месте — откуда-то из коридора доносился его голос. Похоже, он выговаривал кому-то. Кажется, по-гречески… С резкими визгливыми нотками.

Артур вышел на улицу. Зажглись редкие фонари, но и они горели вполнакала. Он медленно двинулся вниз, в каменное жерло проулка. Почти все лавки были уже закрыты, но одна еще работала, и возле неё он остановился, разглядывая витрину, где над мусульманской, христианской и античной бижутерией реяло шелковое ярко-красное одеяние кардинала. Интересно, почем здесь папская тиара? — подумал он и шагнул вовнутрь. Хозяин, маленький пожилой араб, подскочил к нему, обрадованно заверещал на какой-то немыслимой смеси английского и арабского. Артур, не обращая на него внимания, внимательно исследовал содержимое лавки… А, вот есть и то, что он ищет! Это была тяжелая палка из дуба с удобным серебряным набалдашником. Без лишних слов, повинуясь одному только взгляду покупателя, хозяин протянул ее Артуру. Взял в руку — вдруг вметнул над головой, едва не разбив свисавший с потолка масляный светильник! Заверещав, хозяин отпрыгнул в сторону!.. Но ассигнация, протянутая ему странным посетителем, тут же успокоила его.

Артур снова оказался на улице — быстрый взгляд по сторонам. Никого… Или так только кажется? Опираясь на палку, двинулся вниз. Успокаивающе-мерно она стучала по камням. Свернул вправо, вышел на маленькую площадь. На ее противоположной стороне приютно светились окна маленькой Италии господина Альфонсини.

Он пересек площадь. На улице возле двери все столики были заняты — посетители, несколько пар европейского вида, наслаждались ночной прохладой. Среди легкого жужжанья разговоров Артур прошел в зал. Там находился лишь сам хозяин, сидевший у окна со своей неизменной тростью. Казалось, появление Артура не удивило его — лишь настороженно-внимательными стали глаза.

— Добрый вечер! — Артур сел за столик, положил палку на соседний стул. Господин Альфонсини перевел взгляд с Артура на палку, и снова на Артура, пригладил усы…

— Я вижу, вы решили взять с меня пример.

— Но моя палка будет потяжелее вашей!

— Хотел бы разделить ваше э… игривое настроение… Но вы, кажется, ранены?

— Неудачно упал. Споткнулся.

Через зал на улицу неслышно скользнул Саид с двумя полными подносами, которые он нес на изгибах рук. Господин Альфонсини проводил его задумчивым взглядом.

— Однако, у вас есть посетители! И это — лучшее доказательство того… — Артур оборвал; скривившись, тронул рукою затылок.

— Как вы неосторожны, — с тревогой проговорил хозяин. — Поверьте, я искренне беспокоюсь за вас!

— Не сомневаюсь. Здесь многие беспокоятся обо мне. Хозяин гостиницы, например…

— Да? Он добрый христианин.

— Именно… Он уже предлагал мне купить ружье. Совсем недорого. Наверно, он прав. Здесь без ружья никак не обойтись.

Господин Альфонсини покачал головой:

— Ваш сарказм неуместен.

Помолчал, прислушиваясь к гулу голосов на улице.

— Хочу быть с вами совершенно откровенен… Вы ведете себя как дилетант. Поначалу я полагал, что вы приехали из Вены с определенным заданием. Но вижу, что ошибался. Правда, вашаэ… неумеренная любознательность и врожденная способность оказываться в нужное время в нужном месте принесли определенную пользу… Хотите кофе?

Не дожидаясь ответа, господин Альфонсини указал проходившему мимо Саиду на гостя. Саид исчез за дверью, из-за которой доносился глухой шум кухни; снова возник с чашкой кофе и фарфоровым молочником на маленьком медном подносе.

— Но я не понимаю… — продолжал хозяин, пока Саид неслышно сервировал стол, — я не понимаю ваших мотивов. Я спрашиваю не из простого любопытства… Вы оказались втянуты в неприятную историю. Вполне возможно, она не завершится и после вашего отъезда… Я хочу вам помочь.

Артур глотнул кофе, потянулся за молочником. Господин Альфонсини терпеливо следил за ним. Гость плеснул молоко в чашку, снова попробовал… резко опустил на стол.

— Сказать вам честно?

— Только так!

— Существование мое весьма однообразно… А это… это, хотя бы, бередит кровь. В Вене я наблюдаю жизнь из окна кабинета — или кафе. Правда, в последнее время бывают демонстрации. Однажды я оказался в толпе и едва не угодил под копыта полицейской лошади… Вот, пожалуй, и все мои приключения. А пишу я о людях, страдающих от безделья…

— Мир меняется быстрее, чем мы думаем.

— О, да! Но, как ни странно, я это почувствовал только здесь… Могу ли и я задать вам вопрос?

Господин Альфонсини молча склонил голову.

— Скажите, речь идет о поставках оружия? Ведь так? Но почему англичане выбрали для переговоров именно это место?

Не отвечая, господин Альфонсини смотрел в окно… обернулся к Артуру.

— Возможно, переговоры идут сразу в нескольких местах… А Иерусалим, до которого и добраться нелегко, вполне подходит для этого. Так, провинциальный городишко…

— Ну, знаете ли… Это совсем не обычный город!

— Допускаю, что хозяева господина Брауна допустили промашку. Вот что… — господин Альфонсини подался вперед, глядя в глаза Артура своим медленным неподвижным взглядом, — уезжайте дня через два… спокойно, не привлекая внимания. Иначе я не смогу поручиться за вашу безопасность.

В прохладном воздухе среди древних каменных стен гулко перекатывались голоса.

— Я подумаю о вашем предложении…

Гость встал, но не сразу направился к выходу. Он стоял вполоборота к хозяину, невидяще глядя в пол… поднял голову.

— Не отказывайтесь от моих услуг. Я могу еще пригодиться.

— О, нет! — господин Альфонсини протестующе вскинул руку, но Артур уже вышел из зала.

Он проскользнул между столиками — посетителей не стало меньше. Саид убирал грязную посуду, повернувшись к нему спиной. Артур пересек площадь. Снова тупо заболела голова. Он вышел на улицу, побрел вверх мимо закрытых лавок и окон, в которых едва теплился свет. Остановился, взглянул через плечо — никто не шел за ним, или так только казалось? А ведь если подумать… он и впрямь никому не нужен. Ни опасности, ни пользы… И если надоест, следующий удар будет смертельным… Он взглянул вверх: сквозь узкий просвет между домами был едва различим прочерк колокольни, а дальше — глубина темного неба… Да, никому не нужен. И всё, что он делает — лишь отчаянная попытка доказать свое присутствие в мире…

Он дошел до гостиницы, хотел было уже войти — что-то заставило его обернуться: в нескольких шагах от него, расставив ноги, стоял тот самый турок в феске… Боже мой, а ведь палки нет… Забыл в кафе этого проклятого Альфонсини! Артур что есть силы дернул ручку двери. Поддалась! И вот он уже — внутри…

Хозяин, сидевший за конторкой, вскинул голову, улыбнулся своей механической улыбкой.

— Добрый вечер!

— Да-да… удивительно приятный вечер…

Артур все еще держался за дверную ручку… отпустил ее.

— Я не стал закрываться, зная, что вы еще прогуливаетесь, — хозяин протянул Артуру ключ.

— Это прекрасно… Спасибо!

— Вам что-нибудь нужно?

Не отвечая, Артур пересек холл, стал быстро подыматься по лестнице.

Сбавив шаг, на цыпочках он проскользнул мимо номера англичанина, открыл свою дверь… Зажег свет, огляделся. Интересно, побывал ли этот в феске в его номере? Как там в детективах? Нужны контрольные знаки. Волос из бороды. Монетка. Карандаш. Одно утешение — ничего у него нет, кроме блокнота… Да и тот на столе, на видном месте. Забыл палку…. Ну ничего. Будет лишний повод заглянуть к Альфонсини. Подошел к зеркалу: осунувшееся лицо, темные круги под глазами. Перевязанная голова с уже грязновато-серым пятном. Раненый на поле боя… И впрямь — совсем недалеко отсюда идет война. И осколки от этих новых снарядов, сбрасываемых с самолетов, долетают до Иерусалима… Тронул рукою голову. Больно. Всё еще больно. И, пока больно, жив.

Он подошел к окну. Улица, ведущая к водоему, была пуста. Стены домов нависали над черной поверхностью воды — она казалась сейчас входом в катакомбы, ведущие вглубь Земли. Или воронкой от еще невиданной бомбы? Под этим городом проходил какой-то разлом, и из него, сметая все на своем пути, готова была каждое мгновенье восстать огненная лава!.. Вдруг — возбужденье, в котором он находился последние часы, разом оставило его. С трудом он дотащился до кровати, рухнул на нее, закрыл ставшие невыносимо тяжёлыми веки, и воды сна сомкнулись над ним…

Его разбудил стук в дверь. Он дотянулся до часов, лежавших на столе, поднес к глазам — было ровно восемь утра.

— Кто там? — он хотел крикнуть, но получилось какое-то хриплое бульканье.

— Кто там? — крикнул он уже громче, но в ответ застучали сильнее.

Поднялся с кровати — голова была словно налита чугуном — накинул халат, проковылял к двери.

— Кто там? — крикнул он уже в третий раз, и в ответ услышал голос чернявой горничной.

— Рецепт! — вопила она и стучала в дверь, — рецепт!

А… может, это ответ от Хансена? Или его уже пришли арестовать?! Но за что… Эти крики и стуки просто невыносимы!

И он открыл дверь.

В коридоре действительно стояла Зося, протягивая ему листок бумаги. Это было приглашение от Хансена, написанное вежливо, даже несколько кудряво… Хансен приглашал его к трем часам пополудни. Что ж, хотя бы будет время привести себя в порядок…

Между тем чернявая вошла уже в номер и стала раскладывать на столе бинты и вату, при этом едва не смахнув на пол блокнот и карандаш.

— Что вы делаете? — крикнул он, но горничная, схватив его за грудки, толкнула на стул. Воистину, обслуживающий персонал гостиницы не церемонился с постояльцами! Сжав его голову железными пальцами одной руки так, что он не мог и пошевелиться, другой рукой она быстро и ловко взрезала с помощью маленького острого ножа бинты и принялась за работу. Не обращая внимания на его крики, она содрала с него бинт вместе с частью волос и запекшейся кровью. Не было сомненья — как и ее товарка Ефросинья она была законченная садистка! Он уже оставил надежду вырваться из ее рук и лишь тихо подвывал, пока она прочищала рану и накладывала свежий бинт. Наконец, она сгребла в использованную наволочку все свидетельства своих издевательств и все так же молча, с тем же непроницаемым выражением лица черногорской фанатички оставила его.

Как ни странно, голова болела меньше… Он снова взял записку, перечитал её. У Хансена был мелкий четкий почерк педантичного и рационального человека. Интересно, как такой сухарь может интересовать женщин? Или он к тому же еще и прекрасный актер? Ладно, там видно будет… И никуда до вечера не выходить из номера… Хватит. Нагулялся!

Он спустился вниз, стараясь даже не смотреть в сторону номера Брауна. Хозяин встретил его всё той же механической улыбкой, которая на сей раз с трудом удалась ему — постоялец его явно утомил. Артур заказал завтрак (яйцо? да, и еще булочку и кофе с джемом… хотите поридж? мы делаем прекрасный поридж… спасибо, у меня континентальные вкусы). Оставьте поридж своему англичанину! Эту последнюю фразу он пробормотал уже, вернувшись в свой номер. Чем же заняться, пока не вернется со станции Шваб? В этот момент снова раздался громкий стук и, не дожидаясь ответа, в комнату строевым шагом вошла чернявая с подносом в руках. Пиджак, по-видимому уже приведенный в порядок, висел на сгибе руки. Молча поставила поднос на стол, бросила пиджак на кровать, повернулась, чтобы уйти.

— Э… погоди… — рука Артура потянулась к портмоне, зависла на полпути… — погоди минутку.

Зося внимательно следила за рукой, которая уже опустилась на портмоне.

— Я хотел узнать… Я хотел бы узнать, когда работает твоя сменщица… Ефросинья… Так, кажется, ее зовут?

При слове «Ефросинья» в черной глубине глаз горничной словно сверкнуло пламя. Улыбка — насмешливая… нет-нет, пожалуй, даже издевательская какая-то улыбка раздвинула ее узкие губы. Она стояла и вполоборота, через плечо в упор — разглядывала Артура… Черт знает что! Да какое право она имеет так смотреть на него!? Он швырнул портмоне на стол и, взмахнув рукою, указал на дверь. Все так же молча, строевым шагом, она вышла из комнаты.

Подскочил к двери, дважды повернул ключ в замке. Рухнул на кровать. Что-то мешало, резало глаза… Он пригляделся — справа в углу на пустой белой стене посверкивала финифтью иконка… Всё это было совершенно нелепо! Но всё это — как-то — существовало вместе… Что это — всё? Что это — всё — значит?! Мысль его заметалась как по замкнутому кругу. Снова разболелась голова. Поднялся. Подсел к столу. Осушил в несколько глотков чашку кофе. Стало легче. Потянулся за блокнотом, перелистал страницы… Сюжет развивался до определенного момента так, как и был задуман… Но удар по голове не предусмотрен. О, да! Ему вдруг стало смешно. Так смешно, что, перегнувшись пополам, он схватился за живот! Захлебнулся смехом, закашлялся. Умолк… Он сидел, уставившись в пол стеклянными глазами… Неужели и впрямь он решил, что его действия останутся безнаказанными? Вот твоя площадка, детская площадка для игр — в размер бумажного листа… Не смей переступать его границы! И знай, что только в его пределах — всё это — становится осмысленным и понятным… Полнота, красота воплощения! Завершенность, гармония! Какие еще там были слова? Неужели уже забыл?.. И в чем же тогда источник этой тяги — привести в согласие, разложить по полочкам, увязать, пронумеровать, вложить каждую вещь в чистую, приятно пахнущую наволочку понятия? Чтобы — всё это — стало подобно содержимому платяного шкафа в бюргерском доме… К черту! Надо учиться писать по-другому. По-новому! Но как?..

Ему вдруг нестерпимо захотелось вон отсюда — на улицу, в город. Как тогда ночью по возвращении из ресторана он почувствовал, что ему физически не хватает воздуха! Быстро оделся, сбежал вниз и, со стуком бросив ключ на конторку перед вздрогнувшим от неожиданности хозяином, выскочил на улицу.

Воздух был разогрет, но еще чувствовалась утренняя свежесть. Сверкали кресты и купола, дробно цокали копыта по камню, и вдалеке, в просветах между стенами, угадывались очертания гор, укутанных мерцающей сизой дымкой. Стало сразу спокойно, как всегда становилось, когда смотрел картины, слушал музыку… И не все ли равно, иллюзия ли это, порожденная восприятием, или сама основа мира — его прекрасное, видимое, ощущаемое единство?

Он медленно двинулся среди галдящей разноцветной толпы вниз, по каменным ступеням переулка. Утренняя мелодия всё длилась, но теперь в нее врывались резкие синкопы цвета и звука: алые пятна фесок, пестрые юбки абиссинок с лицами, словно вырезанными из эбонита, коричневые и черные рясы, белые покрывала, гортанные вскрики, перекрывающие ровный гул голосов, и вдруг где-то совсем близко, разом, бодро и весело — ударили колокола… Толпа несла его на своих разгоряченных потных волнах, и он — вместе с музыкой — шел за нею следом.

Неожиданно переулок исчез, и он оказался на неширокой площади, в дальнем конце которой стояло приземистое сооружение, купол которого украшал несоразмерно маленький в сравнении с куполом крест, а на самом верху, на ставне узкого окна, висело то ли полотенце, то ли покрывало… Вдруг кто-то схватил его за полу пиджака! Это был нищий с воспаленными, затекшими гноем глазами. Артур попытался отбиться, но не удалось, и он смог отлепиться лишь, швырнув тому несколько монет в обмен на набор дешевых аляповато напечатанных открыток. Музыка кончилась, и мир — оголтелый и яростный — вновь обрушился на него!

Судя по толчее вокруг, это была какая-то христианская святыня. Взглянул на открытки: на них был изображен тот же храм с надписью по верху, словно окружившей его ореолом — по-арабски, кириллицей, на латыни… Ага… вот он где очутился — у Храма Гроба Господня… Снова заныл затылок. Приподнял шляпу, поправил сползшую повязку. И в этот момент, почувствовав чей-то взгляд, вскинул голову — метрах в десяти от него стоял, прислонясь к стене, примыкающей к храму, тот самый турок. Мгновенно отвел взгляд… Боже, как бы сейчас пригодилась палка! Но вместо страха Артура вдруг захлестнула нарастающая ярость. Сволочь! Он не даст себя запугать! Он вскочил, сдернул шляпу и, осклабившись, помахал ею. Сделал шаг, другой, вдруг согнулся почти пополам, и, улыбаясь, покачиваясь из стороны в сторону, расталкивая толпу, припадая на ногу и приседая, словно в реверансе, двинулся к турку. Лицо турка вытянулось… Тот застыл, дернулся в сторону — пропал!

Артур остановился… Снова была привычная оглушительная пустота. Он стоял один посреди этой площади, этого мира. Достал из брючного кармана часы, щелкнул крышкой… До приезда Шваба остается час… Возвращаться в гостиницу? Совсем не хочется. А в храме… да, в храме хотя бы будет прохладно… И он двинулся к входу. Но чем ближе он подходил, тем гуще становилась толпа нищих. Спотыкаясь, он продирался сквозь них. Они кишели на паперти — безногие и безрукие, с опухшими лицами, безносые, безгубые — вопили, дергали за пиджак! Уже не разбирая дороги, перешагивая, наступая, отталкивая, он пробился к двери, ворвался в храм!.. Там и впрямь было прохладно. Горели высокие свечи, и толпа, колыхаясь, медленно двигалась в направлении саркофага, темная громада которого, казалось, дышала как живая, в дрожащем пламени свечей. По-видимому, это и был гроб Господень… Из полутьмы проступали переборки, клетушки, стропила, деревянные ветхие лестницы, ведущие вверх, под круглый невысокий купол. Артур прошел вдоль саркофага, свернул куда-то вбок. Тут народу было меньше, хотя и здесь приходилось продираться сквозь толпу баб в платках, бородатых мужиков, эфиопов, арабов в чалмах и фесках… И вдруг — откуда ни возьмись — перерезала дорогу неизменная фигура в шортах и сандалиях на босу ногу.

Артур наткнулся на очередную клетушку, где у входа стоял плечистый францисканец, по-видимому, готовый защищать не на жизнь, а на смерть свой кусочек храма. И точно так же навстречу пришельцу из других клетушек подымались православный монах, протестантский патер, эбонитово-черный эфиоп в белых одеждах… У каждого была своя часть в славе господней, никто не был лишен своей доли и в грядущем мире! Снова и снова рвали на части, уносили, урча, — каждый в свою щель — части тела Господня! И тем не менее каждый провозглашал, что Он — на веки вечные — Один и Един! А ведь есть еще мусульмане и иудеи, — думал Артур, продираясь к выходу, — и они тоже верят в единого Бога! Бог Един, а они ненавидят друг друга… Вместо того чтобы объединять, Он разъединяет, озлобляет, натравливает одних на других… Во времена Лютера ходила поговорка: чтобы утратить католическую веру, нужно приехать в Рим… Что ж, можно добавить: чтобы утратить всякую веру, нужно приехать в Иерусалим.

Он вышел на паперть и вдоль стены, примыкающей к храму, стал пробираться к проулку — здесь нищих было меньше. Турок исчез — или просто решил не попадаться на глаза?

Снова достал часы, щелкнул крышкой. Шваб должен вот-вот подъехать… Надо поторапливаться. Уже не глядя по сторонам, он устремился к гостинице. Раскаленная магма солнца изливалась с высоты, в узких улочках было жарко и душно. И все же он почти бежал, на ходу обмахиваясь шляпой: жара — не повод для опоздания!

Шваб, действительно, был на месте. По-видимому, и в нем сохранилось еще уважение европейца ко времени. Он был все в той же галибие, полностью закрывавшей шею и руки, с головой в куфие, концы которой спускались на плечи.

Артур впрыгнул в коляску. Под тентом было еще душнее, но не донимало хотя бы солнце.

— Давно ждешь?

— Добрый день, — проговорил Шваб, обернув к Артуру заросшее бородой лицо. — Минут десять. Вот вас доставлю и поеду к вечернему поезду.

— Ужасный климат! Как ты можешь здесь жить?

— Привык уже, — отвечал Шваб, трогая поводья. Лошадь вздрогнула; медленно переступая ногами, двинулась к Яффским воротам, выехала за стену, и вот уже перед глазами — простор, и холмы, укутанные солнечной сверкающей пеленой. Коляска катила, набирая скорость, по узкой колее, пробитой в каменистой почве — сначала вниз, а потом вверх, и, замедлив ход, стала ползти к вершине холма вдоль оливковых деревьев на склоне — их узкие листья серебристо посверкивали на солнце. Вскоре показалась покатая крыша лечебницы. Молодые пинии и кипарисы, окружившие ее и уже переросшие забор, казалось, с любопытством выглядывали из-за него.

Коляска остановилась у ворот, которые тут же открылись: Артура ждали. Уже не удивляясь запрошенной сумме, он расплатился со Швабом и сопровождаемый Гуго, который на сей раз решил проводить его до дверей лечебницы, двинулся к дому по посыпанной свежим песком дорожке. Возможно, из-за жары двор был пуст. Гуго открыл дверь и, пробормотав: «Второй этаж направо, до конца!», наконец, оставил его.

В холле под высоким каменным потолком было прохладно. Он поднялся по широкой лестнице на галерею, окружавшую внутренний двор, и мимо закрытых, крашенных белой краской дощатых дверей, из-за которых доносился нестройный гул голосов, прошел в ее дальний конец. Где-то тут должен быть и кабинет Сары… Всю дорогу он думал, как вести себя с ней при возможной встрече. Главное, чтобы она сразу поняла, что он вовсе не преследует ее и приехал не к ней! И проскользнуть мимо… Если получится.

Без приключений он дошел до двери из темного дуба — к ней была прикреплена бронзовая табличка с вдавленной в неё надписью старинным готическим шрифтом: доктор Хансен. Не раздумывая, одним движением, Артур распахнул ее! Чего он хотел? Застать доктора врасплох?

— А вот и вы! — воскликнул доктор, подымаясь из-за стола. — Гуго мне уже сообщил о вашем приезде.

Подошел к Артуру своим быстрым размашистым шагом, протянул маленькую жесткую ладонь… Зависла в воздухе.

— Боже, что это у вас?

— Споткнулся… Упал, ударился.

Пройдя мимо доктора, Артур сел в кресло у стола, огляделся, швырнул шляпу на соседний стул.

— Но может быть, вам нужна помощь? Я могу позвать…

— Не надо! Хватит. Уже сделали перевязку… Получил удовольствие на всю оставшуюся жизнь.

— Как хотите… Но вы очень неосторожны. Очень…

Доктор Хансен снова опустился в кресло по другую сторону стола. Сложив руки на животе, плотно обтянутом темным сюртуком, внимательно и молча разглядывал гостя.

Артур дернулся в кресле.

— Я совершенно здоров!

— Вижу… Как мне представляется сейчас, я заблуждался на ваш счет.

— Вот как? И что же вы думали обо мне?

Доктор улыбнулся. Это была, скорее, улыбка маски, сквозь прорези которой посверкивали глаза — изучающие, внимательные.

— Вы нетерпеливы… Кстати, раз уже не хотите сделать перевязку, не отведаете ли кофе?

— Не хочу… А… где Сара?

Доктор Хансен кивнул головой, словно ждал этого вопроса.

— Она в городе. В данный момент… — взгляд на часы на стене, позолоченный маятник в деревянном полированном корпусе, — в данный момент она закупает лекарства в аптеке на Яффо. А вообще-то у нас сейчас тихий час. С трех до пяти.

— У вас здесь дисциплина.

— А без нее никак нельзя. Эти люди совершенно дикие. Их надо держать в узде. Большинство смиряется, ведь им здесь дают бесплатный кров и еду. Но некоторые убегают… А потом возвращаются. Вот так…

Доктор Хансен встал с кресла, прошелся по кабинету.

— Если бы вы и впрямь были журналистом, вам было бы, о чем написать.

— Я пишу иногда в газеты… Но я их не люблю.

— Да… Артур Шмуцлер… Собственной персоной! — доктор Хансен остановился перед Артуром; с вызывающей медлительностью оглядел его с ног до головы… — Только зачем вам нужны все эти приключения? Средство спасения от скуки?

— И вы за мной следили!?

— О, за вами не нужно следить…

Доктор Хансен снова опустился в кресло.

Все тот же неотступный неподвижный взгляд… Это уже начинает раздражать!

Артур подался вперед. Проговорил раздельно и тихо.

— Не похоже, чтобы вы существовали только на пожервования… Интересно, какие суммы вы получаете из Берлина? И на что их тратите?

Доктор Хансен обмяк, отвел глаза. Откинулся на спинку кресла… В тишине — равномерное пощелкивание маятника, — секунда, другая…

— Вы умный человек. А задаете детские вопросы… Не удивляюсь, что с вами все время что-то случается.

— Вы мне угрожаете?

— О, что вы! — вскричал доктор Хансен и вскочил с кресла. — Оставьте ваши фантазии! Я, прежде всего, врач! Я помогаю людям, облегчаю их страдания! И я, именно я добился того, что моя клиника, ее передовые методы известны далеко за пределами Палестины!

— Ну, вот… Наконец-то мы заговорили как нормальные люди.

Доктор Хансен остановился, взглянул в упор на гостя.

— Что вам нужно от меня?

— Меня интересует Сара…

— В каком смысле? Говорите яснее!

— Вы ведь встречались с ней в Вене перед ее отъездом? Вернее, бегством…

— Да, мы виделись несколько раз.

— И этого оказалось достаточно, чтобы она все бросила и уехала вместе с вами!

Доктор Хансен отошел к окну. Артур видел лишь его крепкую спину, обтянутую темным сюртуком… Обернулся. Сложил на груди руки.

— Я встретил Сару в тот момент, когда она была глубоко несчастна… Это деятельная, глубоко чувствующая натура, и жизнь, которую она вела, ее совершенно не устраивала. Эти ваши кофейные посиделки, ваши декадентские выставки, книги и спектакли, ваше выморочное, скудное существованье! И как врач она все время сталкивалась с теми же изнеженными, пустыми, утратившими человеческий облик людьми, для которых осталась лишь эротика как единственное будоражащее средство, способное вернуть их к жизни… А для некоторых — еще и наркотики.

Доктор Хансен приблизился к Артуру, наклонился над ним… Снова, уже прямо над ним — этот посверкивающий, неотступный взгляд. И невозможно отвести глаза.

— Я ей предложил другую жизнь. Опасную, да… но осмысленную! И я напомнил ей о заповедях Христа, которые уже гнездились в тайниках ее сердца, и нужно было лишь их оживить, придать им силу!

Артур вдруг почувствовал, что веки его начинают тяжелеть… С усилием он разлепил их.

— И где, как не в Граде святом, на Святой земле, принявшей тело Христово и причастной его крестным мукам, можно воистину совершить подвиг веры и любви? Отдать душу и силы свои страждущим — и взамен обрести вечное блаженство, недоступное в этой грешной жизни!

Артур резко отодвинул кресло, поднялся.

— Послушайте… — провел рукою по лбу, — послушайте, вы всё говорите какую-то чушь… Да! Неужели она могла на это купиться?

— А что могли ей предложить — вы?! Да-да, вы!

В этот момент в дверь постучали.

— Войдите! — крикнул доктор Хансен, обернувшись к двери. Лицо его мгновенно обрело привычное отрешенное выражение: он успел надеть маску. В комнату вошла сестра; наклонившись к уху доктора, что-то прошептала — и также неторопливо и тихо вышла из кабинета.

— Я вынужден прервать нашу приятную беседу, — проговорил доктор, указывая Артуру на дверь. — Будьте здоровы, дорогой господин Шмуцлер… Это главное. И, надеюсь, после посещения наших мест вы обретете столь необходимое вам душевное спокойствие. А ваши фантазии оставьте для будущих сочинений!..

Молча Артур взял шляпу и вышел из комнаты.

Все двери были уже распахнуты, и из них выглядывали в коридор фигуры в серых халатах с раздувшимися красными лицами, перевязанными головами, шеями, кистями рук… Возбужденно гремели голоса, гулко отдаваясь под высокими сводами коридора, по которому с озабоченным видом сновали сестры в своих белых наколках. По отрывистым выкрикам можно было догадаться, что вот-вот больным разрешат уже выйти из палат на волю — на галерею и во двор. Стараясь не смотреть по сторонам, Артур сбежал с лестницы, распахнул входную дверь. По посыпанной песком дорожке прошел к воротам. Слева, со стороны приземистого длинного здания тянуло запахом горелой каши…

Против ожидания Гуго не вышел навстречу, и Артур сам открыл тяжелую неподатливую створку. Огляделся, щелкнул крышкой часов… Было начало пятого. День клонился к вечеру, но духота лишь усилилась. Отсюда отчетливо был виден абрис города, словно одним движением вырезанный из бумаги — прихотливая линия стен, башен, мечетей, колоколен… Город казался игрушечным, нереальным.

Но как добраться до гостиницы? В отличие от прошлого раза, по-видимому не поступило никакого распоряжения о транспорте… Да и Гуго не видать. Почувствовав чей-то взгляд, Артур обернулся — у стены за его спиной стоял Зэев. Он был одет как всегда, элегантно: в просторный светлый костюм и соломенную шляпу с широкими полями. Приподнял ее, церемонно поклонился…

— Добрый вечер, уважаемый господин Шмуцлер!

— Добрый вечер! — сказал Артур, но шляпу снимать не стал. Подошел к Зэеву, стараясь держать голову так, чтобы меньше была заметна повязка.

— С вами все в порядке?

— О, да!

— Если вы так полагаете…

— Странно!.. Ни Гуго, ни коляски!

— Что-то непохоже на обычное гостеприимство Хансена.

— Наверно, я его разозлил. Но это не повод!.. Черт знает что!

— Не стоит волноваться, — Зэев положил свою широкую ладонь на плечо Артура. — Пойдемте, я провожу вас… Здесь недалеко, если знать дорогу.

И они двинулись вниз по едва заметной тропе, петляющей между камнями. Зэев молча шел впереди, иногда оборачиваясь, чтобы указать на подстерегающую опасность — неприметный камень, ветку, куст репейника… Когда стали видны уже крылья мельницы, неподвижно зависшие над черепичными крышами, Зэев остановился.

— Давайте передохнем… Кстати, даже скамейка есть, — и он указал на едва заметную среди высохшей травы каменную скамью под чахлым гранатовым деревом, на ветвях которого чернели исклеванные птицами прошлогодние плоды.

— Здесь расположено старое арабское кладбище. Видите?

Действительно, из травы выступали то тут, то там серые в цвет земли надгробия с едва различимой арабской вязью.

Артур подошел к скамье, смахнул пыль, осторожно опустился на теплый камень. Согнув колени почти до подбородка, Зэев пристроился рядом.

— Вы увлекаетесь археологией? Вот бы не подумал…

— Я люблю эту землю.

Перед ними, уже скрывая горизонт, вздымались вверх городские стены, и ближе, по склону оврага, лепились дома.

Скорбно поджав губы, Зэев молчал. Его длинное лицо, казалось, вытянулось еще больше.

— Вы ведь хотели поговорить со мной? Не так ли?

— Да… Это я приказал Гуго не подавать коляску.

— Вот как? Забавно!

— Ничего забавного… Я хочу рассказать о ситуации, сложившейся в клинике… Возможно, это позволит вам принять верное решение. Если вы приехали сюда ради Сары…

Последние слова Зэев проговорил едва слышно, и умолк.

— Похоже, вы неравнодушны к ней.

— Она прелестна! Изящна, интеллигентна, женственна…

— Ну, да. Такой служебный роман.

— Перестаньте паясничать… Все очень серьезно!

— В самом деле?.. Но вы ведь не спите с ней?

— Нет! Если вас интересует только это.

— Почему же…

Зэев снял шляпу, положил на скамью. Достал из кармана пиджака платок. Вытер лоб.

— Сара — любовница Хансена.

Наклонившись, Артур сорвал травинку, размял между пальцами… Пряный сладковатый запах.

— Я предполагал такую возможность. Они были знакомы еще по Вене. И она уехала вслед за ним… По-моему, он отменный гипнотизер.

— Это необычная личность! Блестящий ученый, врач… Человек, который может увлечь, повести за собой!

— Да знает ли он сам, куда ведет? И откуда вам известно, что они…. что она…

— Они не очень-то и скрываются. Он ведь живет при больнице. И крайне пунктуален.

Смеркалось. Справа, в ущелье у стены, протянулись вдаль фиолетовые тени, но вершины холмов еще горели закатной медью.

Зэев встал.

— Пойдемте, я провожу вас до дороги. А там уж дойдете сами.

И они сошли вниз, к домикам у холма. Зэев остановился. В сумерках Артур едва различал его лицо.

— Самое ужасное то, что Хансен болен… В конце концов он заразился.

— Простите… Вы хотите сказать, что… что он…

— Именно! Несколько дней назад я зашел неожиданно в его кабинет и увидел, что он принимает клофазилин! Я сделал вид, что не заметил… Это стоило мне больших усилий. Он всю жизнь общался с больными, исследовал, лечил… Это не прошло бесследно!

— Но… значит, можете заразиться и вы, и… Сара!

— Это очень маловероятно. Для этого нужно тесное и длительное общение с больными.

— Но Сара знает?!

— Да, я сразу сказал ей… И, насколько я могу судить, они прекратили связь.

Зажглись редкие фонари, протянулись желтыми пятнами вдоль улицы. И на противоположной стороне оврага, у городских стен, вспыхнул свет.

— Пойдемте, я провожу вас до развилки.

Артур сделал шаг. Остановился…

— Душно… — сказал он. — Как душно! — и дернул ворот рубахи. — Значит, Хансен, зная, что болен, продолжал встречаться с Сарой?..

— Именно так.

Молча они дошли до монастыря Нотр-Дам.

— Вот что… — ладонь Хансена коснулась плеча Артура. — Увозите ее отсюда. Здешняя жизнь — не для нее.

— Вы столь благородны!

— Не надо так… Она мне дорога. Держитесь правее, и дорога сама вас выведет к воротам. Будьте здоровы!

Большими решительными шагами направился вверх по улице мимо стен монастыря.

Поднялся ветер. Порывы налетали из ущелья, где каменные отроги тянулись за горизонт и нисходили к Мертвому морю. Артур приподнял воротник пиджака, засунул руки в карманы. Впереди свет фонаря освещал вход в городские ворота. Над ними проступали из полутьмы контуры угловой башни. Где-то наверху, должно быть, в одном из окон монастыря, хлопал железный ставень…

Господи, что он делает здесь?

А ноги уже сами ступали по кремнистой дороге, шуршали камешки, гудел ветер, и голова снова как пустой сосуд наполнялась — от затылка ко лбу — тупой, вялой болью.

Он прошел сквозь гулкий створ ворот на площадь. Вернуться в гостиницу, в свою комнату? О, нет! Свернул к ресторану, открыл дверь. Вошел в зал, мимо пустых столиков пробрался в дальний угол, заказал подскочившему официанту бутылку красного вина и какую-то закуску, огляделся… Та же парочка молодоженов сидела на прежнем месте… Или это уже были другие, не отличимые от них? Но Браун отсутствовал… К черту Брауна! Неслышно возник официант, откупорил бутылку; ловко, из-за спины, плеснул в бокал темно-красную влагу.

Артур выпил залпом, подцепил на вилку кусок мяса. Стало тепло. Почти… И боль куда-то ушла, растворилась в густой терпкой горечи… Снова налил и уже неторопливо, глоток за глотком, осушил подрагивающий бокал.

Ты хотел узнать. Ты очень хотел узнать! Теперь тебе стало легче, правда?

Откинулся на спинку стула, прикрыл глаза… Где-то, в темной утробе города, гулко ударил колокол. Еще раз, и еще… И смолк.

Пить больше не хотелось. Не хотелось ничего. Он поднялся, протянул подскочившему официанту бумажку и, не обращая внимания на благодарственное бормотание, несшееся вслед, вышел на улицу, пересек площадь. Дверь в гостиницу была не заперта. Должно быть, хозяин ждал кого-то. Не его ли? Вошел в полуосвещенный холл. Хозяин сидел на своем обычном месте в кресле за стойкой, но при его появлении поднялся. Он стоял, слегка склонив голову, и молча смотрел на Артура.

— Я могу получить ключ?

— Да-да… Конечно! — не оборачиваясь, хозяин протянул руку, достал с полки ключ и протянул Артуру.

— Спокойной ночи!

Артур шагнул к лестнице, обернулся… Облокотившись на стойку, хозяин смотрел ему вслед.

Он поднялся по вытертому ковру на второй этаж, свернул в тускло освещенный коридор. В этот момент дверь номера Брауна приоткрылась, и кто-то выскользнул из нее… Знакомый силуэт… Ефросинья! Уж не потому ли занервничал хозяин? Пустое круглое лицо. Пустые глаза, словно подернутые поволокой. Ну да, конечно, она не знает его! Знать она его не хочет! Но если заплатить, эта кукла оживет! Он схватил ее за руку, дернул к себе. Сделала шаг, остановилась… И тогда он — потянул ее за собой! Одной рукой сжимая ее руку, другой открыл дверь, втащил в номер. Включил свет, швырнул на стул шляпу и пиджак. Подтолкнул ее к кровати. Села, все так же безучастно глядя на него.

— Что ты все смотришь? Что тебе надо от меня? — крикнул он и, подскочив, толкнул ее в грудь. Откинулась на спину. Навалился всей тяжестью, раздвинул ее ноги… Она не сопротивлялась. Всё отчаяние и злость, накопившиеся в нем за эти дни, выплеснулись, наконец, вырвались наружу! Задрал юбку, сдернул, едва не разорвав, штаны… Вошел в нее, восстал, и снова вошел, чувствуя мягкую уступчивую податливую плоть. Это возбудило его еще больше. Он схватил ее за ягодицы и, едва не разрывая их, содрогаясь и постанывая, с яростью набросился на нее!

Наконец, он сполз на пол, затих… Встала, выверенным движением поправила штаны и юбку; перешагнула через него, направилась к двери.

— Погоди! — крикнул он, — я ведь тебе еще должен!

Но она уже выскользнула в коридор.

Поднялся, стянул одежду. Подошел к умывальнику, стал пригоршнями плескать воду на тело, покрывшееся синими пупырышками. Вода стекала по животу на волосы, на съежившийся пенис, костлявые узкие бедра… Ступням было холодно на каменных плитах, и он бросил под ноги свою грязную майку. Вытерся насухо серым застиранным гостиничным полотенцем, надел свежее белье, нырнул под одеяло, согрелся… Сердце постукивало устало и тихо, голова была прозрачна — и пуста. Он сдернул с головы уже ненужную повязку и, ни о чем не думая, откинулся на подушку, прикрыл глаза…

Обступила тьма, но она была нестрашной, потому что он вновь услышал — музыку… Ни на что не похожую, отчаянно диссонирующую; она возносила ввысь свои короткие вскрики — и обрывалась, когда, казалось, должна была вот-вот перерасти в мелодию… И где-то в глубине, едва слышная, эхом погромыхивала медь… Но это была музыка! Ее непривычная странная пугающая красота, ее страсть, ее — цельность! И он слушал ее, пока не был разбужен утренними голосами в коридоре, деловитым стуком швабры.

Обычное тревожно-возбужденное состояние овладело им, но было еще что-то… то, что оставила музыка, звучавшая во сне… Обещание. Но чего? Как будто за этим разорванным, противоречивым, холодным и страшным миром есть другой, и в этом другом вся дисгармония остается, да… но каким-то чудесным образом примиряется!

Он встал, надел халат и, спустившись вниз, заказал завтрак, который вскоре принесла все та же молчаливо-враждебная Зося. Зачерпнул несколько ложек водянистого пориджа, съел крутое яйцо, пролежавшее, должно быть, несколько дней, запил безвкусным кофе (хотя бы горячее!) и, отставив чашку, потянулся к записям. Они, скорее, напоминали дневник, но только без дат… Дневник с едва проступающим — и вновь ускользающим сюжетом… И, возможно, требуется лишь небольшое усилие, чтобы превратить весь этот скрежещущий диссонанс в новую, еще небывалую мелодию! Не в этом ли суть того, что он делает — вновь и вновь заставлять мир подчиняться дисциплине своей творческой воли?

Вдруг — в коридоре раздался стук сапог. Резкие громкие голоса. Карандаш, едва коснувшись бумаги, замер… Артур подскочил к двери, приоткрыл ее. В коридоре толпилось несколько турецких полицейских в синих мундирах и алых фесках. Они стояли возле двери номера Брауна, которую хозяин гостиницы, видимо, взволнованный происходящим, никак не мог открыть. Рядом с ним стоял офицер, опоясанный широким кожаным поясом, с саблей, ножны которой доставали до его начищенных сапог. Наконец, дверь поддалась, и все разом ввалились внутрь.

Что-то случилось с Брауном! Причем, настолько серьезное, что они без спросу вломились в его номер! На него напали… Его жизни угрожает опасность… Если он еще вообще жив! Снова в коридоре зазвучали голоса, но уже по-английски. Артур припал к дверной щелке… Разговаривали офицер, опоясанный своей саблей, и высокий господин, по виду — европеец, в пиджаке, болтающемся на худых плечах. Где-то ведь он уже его видел! Ну, конечно, в гостях у Зэева! Как его зовут… Джордж… Джордж Персуорден! Из-за шума, производимого полицейскими в номере Брауна, Артур едва различал отдельные слова… Но вот, Персуорден довольно внятно произнес — «найденное тело»! Еще несколько слов, слившихся в неясное бормотанье… Вдруг — турок обернулся и указал рукой в сторону двери Артура… Они говорили о нем! Артур отпрянул от двери, заметался по комнате, остановился… Прошла минута, другая… Голоса в коридоре стихли. Лишь в номере Брауна полицейские продолжали свою работу. Неужели, пронесло!? И в этот момент в дверь постучали.

— Да? — сдавленно крикнул Артур и, запахнув полу халата, сел на стул. Дверь приоткрылась; в комнату бочком, раздвинув усатый рот в улыбке, протиснулся турок. Вздернул в приветствии ладонь к феске:

— Разрешите?

— Прошу вас, прошу! — Артур указал на свободный стул по другую сторону стола.

Все так же бочком и продолжая улыбаться, турок сел. Звякнула о пол сабля. Несколько секунд они смотрели друг на друга.

— Э… Чем обязан?.. — проговорил Артур — и умолк.

Турок перестал улыбаться.

— Вы знали господина Брауна… — проговорил он печально — и кивнул головой. Его английская речь звучала почти без акцента.

— Вы имеете в виду моего соседа по этажу?

— Именно… К большому прискорбию, он умер.

— Как! Да неужели!.. — Артур даже подскочил на стуле. Вежливо помолчал… — Все мы смертны.

— Да, — проговорил сухо турок, словно ему разом надоела эта игра. — Господин Браун был убит. Сегодня утром. Неподалеку отсюда.

— Какой ужас! Вы уже поймали негодяя?

— Нет… Но мы догадываемся, кто мог это сделать.

— И кто же?

Подавшись вперед, турок смотрел на Артура тяжелым взглядом.

— Где вы были сегодня между семью и восемью часами утра? — слова прозвучали звонко и хлестко, словно пощечина по лицу.

— Как где… Здесь… Я спал! Погодите, что за бред… — Артур провел рукою по лбу. — Это может подтвердить хозяин отеля!

Турок кивнул, словно и не ожидал другого ответа.

— Но проблема в том, что… что сам хозяин в этот момент отлучался.

— Ах, вот как… И позвольте узнать, куда?

— Это мы выясняем, — проговорил важно турок. — Не беспокойтесь, мы выясним все обстоятельства этого дела. Нам известно, что вы следили за господином Брауном…

Артур молчал.

— С какой же, позвольте спросить вас, целью?

— Э… Так получилось чисто случайно. Я любопытен… по своей природе.

Турок вдруг захихикал, откинув голову назад — да так, что затряслась кисточка его фески.

— Это вы верно заметили, господин Шмуцлер… Надеюсь, с головой у вас уже все в порядке?

— В порядке! — в первый раз Артур позволил себе улыбнуться. — Я не сомневаюсь, что вам всё известно обо мне… Всё-всё.

Турок снова принял осанистый и строгий вид.

— Мы навели о вас справки. Литераторы — беспокойный народ. Но они не убивают.

— Вы совершенно правы!

— Да… И все же мы имеем право задержать вас… до полного выяснения всех обстоятельств дела.

— Но… но я буду жаловаться!

— Куда?

— В… в свое консульство!

— Вы можете жаловаться куда угодно. Но какое-то время вам все же придется провести у нас… Да… А наша тюрьма — совсем не гостиница.

Турок умолк и посмотрел Артуру в глаза. Это был печальный, понимающий, можно даже сказать, дружеский взгляд.

— Но я уверен, мы сможем договориться…

— Ах, вот оно что!

Артур вскочил, заходил по комнате. Остановился.

— Сколько же вы хотите?

— Я? Я ничего не хочу, — бесстрастно проговорил турок. — Все зависит только от вас.

— Да… Но у меня с собой немного денег… Только на первоочередные расходы… Впрочем, я могу выписать чек… На Австрийский национальный банк.

— Это весьма уважаемое учрежденье, — турок кивнул головой. — Может быть, вы не в курсе, но на Яффо есть уже его офис. Недавно открыли… Слава Аллаху!

Подрагивающими пальцами Артур вытянул бумажник из внутреннего кармана пиджака, висевшего на стуле, раскрыл его, достал чековую книжку и авторучку, провел ею по чеку…

— Черт!… Чернила кончились!

— У писателя всегда должна быть с собою исправная ручка, — наставительно проговорил турок и тут же протянул Артуру паркер с золотым пером.

Ни слова не говоря, Артур схватил паркер, резко и быстро чиркнул в книжке, оторвал чек, протянул турку.

— Этого достаточно?

Обеими руками взяв чек, турок внимательно прочитал его, засунул в нагрудный карман кителя.

— Мы закроем ваше дело.

— Я могу надеяться?

— Вполне. Что бы о нас ни говорили, мы порядочные люди…

Поднялся. Раздвинув в улыбке усатый рот, все так же бочком — выскользнул в дверь.

… Неужели, проскочил?! По приезде сразу же пойти в «Нойе фрайе прессе», получить деньги за опубликованную статью… И к Брандту. За авансом… Он даст. Но за что? В задумчивости Артур оглядел комнату… Эти заметки на столе… Да! Почему бы не написать повесть? Приключения венца в Иерусалиме? Нет, это слишком бравурно. Получится отнюдь не оперетка… Нужно как-то продержаться первое время… Но… боже мой, неужели отвертелся?! Вздрогнул, опустил руку, в которой сжимал уже ненужную чековую книжку… Подошел к столу, засунул книжку в пиджак… Знают ли они о его знакомстве с итальянцем? Или достаточно слова Персуордена… Но где это произошло? И как? Что ж, начнем отрабатывать аванс… Он быстро переоделся и вышел в коридор.

Номер Брауна была уже закрыт. Между ручкой двери и стеной болталась веревка, вдавленная в стену массивной сургучной печатью. Из холла доносились встревоженные голоса. Артур спустился вниз. При его появлении несколько постояльцев, столпившихся вокруг хозяина, расступились, умолкли… В тишине было слышно, как стукнул ключ, который Артур положил на дерево стойки. Хозяин не сидел, как обычно, на стуле — он стоял за конторкой, заложив руки за спину, и, слегка подавшись вперед, смотрел на Артура.

— Доброе утро! — сказал Артур и приподнял шляпу.

— Доброе утро, — ответил хозяин, продолжая все так же настороженно разглядывать постояльца. Толпа надвинулась. Они стояли почти вплотную — тяжело дышащие мужчины, плотно обтянутые пиджаками; с галстуками, сдвинутыми набок, расстегнутыми воротами рубашек.

— В чем дело? — Артур шагнул назад — остановился, натолкнувшись на чей-то живот.

— Вам лучше знать! — проговорил хозяин и, вытянув указательный палец, ткнул им в Артура. — С самого начала вы вели себя как-то не так… Вы сразу вызвали у меня подозрения! И я поделился ими с его превосходительством Анвар-пашой! Но вот, пожалуйста, произошло убийство! Подорвана репутация моей гостиницы!

— А… так его зовут Анвар-паша? Приятно узнать… Но он меня, как видите, не арестовал. Значит, нет повода.

— Я знаю Анвар-пашу… — медленно проговорил хозяин. — Он будет водить вас как на веревочке. Деваться вам ведь все равно некуда.

Артур услышал, как за его спиной кто-то хрипло хохотнул. Он шагнул к стойке и сел на стул.

— Убили где-то вне гостиницы? Я правильно понял?

— Да, — проговорил стоявший рядом отец большого польского семейства. Он выглядел спокойней остальных. — Говорят, где-то на границе арабского и еврейского квартала. Рано утром…

— Но я был в гостинице!

— Вас не было! Так я и сказал Анвар-паше! — выкрикнул хозяин.

— Ах, вот оно что… Но офицер сказал, что у вас у самого нет алиби.

Блестящие как маслины глаза хозяина округлились от негодования:

— Но… я был! И это могут подтвердить все служащие!

— На то они и служащие, чтобы подтверждать ваши слова. Да… — Артур коснулся рукою своей бородки… — Брауна кто-то вызвал из гостиницы. Кто-то в гостинице должен был сообщить ему о том, что его ждут… В любом случае — кем-то из гостиницы был подан знак о том, что Браун вышел. Я же все время находился в номере… И я не из тех, кто может остаться незамеченным… Как, впрочем, и вы. Здесь должен быть кто-то неприметный… посыльный, например… Анвар-паша допрашивал мальчишку?

— Какого мальчишку? — проговорил, нахмурясь, хозяин.

— Ну… у вас же работает мальчишка-посыльный? Разносит чемоданы, бегает по разным поручениям?

— И что?

— Ничего. Если его не допросили, это упущение нужно исправить.

Артур встал, огляделся… шагнул вперед. Толпа медленно расступилась.

— Будьте здоровы! — приподнял шляпу, открыл дверь. — Так проверьте мальчишку!

И вышел на улицу.

Как всегда, яркая многоликая дневная суета на мгновенье оглушила его. Он застыл, огляделся… надвинул шляпу на лоб. Затылок уже не болел. Но надо быть предельно осторожным… Да. Хватит подставляться! И он двинулся вниз по каменному желобу улицы, дошел до знакомого поворота и по узкому проулку вышел на площадь. Вывеска была на месте. Но кроме нее, ничто уже не напоминало о кафе. Ставни окон были плотно прикрыты, столики у входа убраны, и на решетке, загораживающей дверь, посверкивал на солнце увесистый замок. Но сама дверь не опечатана…

Артур огляделся. Сразу за кафе начиналась едва заметная улочка. Других выходов с площади не было… Как сказал этот славянин с пшеничными усами? На границе арабского и еврейского квартала? Что ж, проверим… Уже через несколько десятков метров он почувствовал перемену — проулок сузился еще больше, полуразвалившиеся домишки теснились, словно наваливались друг на друга. Посреди улицы разлилась вонючая грязная лужа, почти невыносимый запах нечистот стоял в душном воздухе, и тут же играли дети — веселые грязные дети: мальчики в кипочках, из-под которых выглядывали засаленные пейсы, девочки в чулочках и серых платьицах… Господи, неужели и он, Артур Шмуклер, принадлежит к этому племени?.. Пройдя еще несколько метров, он вдруг оказался на площади, сплошь застроенной такими же домами, и над ними нависала, придавливая их, тускло посверкивая на солнце, приземистая громада храма Омара… Нет, оставалось еще место у самой стены, над которой возвышался храм. Она тянулась вверх, поросшая зеленым мхом, с тяжелыми, растрескавшимися, вековыми камнями. И возле нее толпились, раскачиваясь и выкрикивая слова молитв, евреи в кафтанах и меховых шапках, длиннополых сюртуках и круглых, словно приплюснутых шляпах, в черных кипах и вытертых пиджаках… И вся эта масса медленно раскачивалась, словно волны пробегали по ней, и грозно и страшно звучал ее хриплый, отчаянный, надрывный и требовательный глас!.. А рядом, слева у стены, стояла будка, возле которой прохаживался турецкий солдат в феске и с ружьем, перекинутым через плечо.

Артур повернул назад. То, что он искал, должно было быть где-то совсем рядом… Если он думает правильно. Он снова прошел мимо играющих возле лужи детей, остановился… Один из мальчишек, лет восьми, вскинув голову, воззрился на незнакомца все понимающим, мгновенно оценивающим взглядом маленького чертенка.

— Послушай, — запустив руку в карман, Артур выгреб оттуда несколько монет. — Есть дело.

— Да? И что? — проговорил на жаргоне мальчишка, не спуская глаз с монет.

— Утром где-то здесь э… был убит человек… Ты знаешь, где это произошло?

И протянул ему руку с монетами. Ни слова не говоря, быстрым кошачьим движением мальчишка сгреб монеты, вскочил и, подтягивая на ходу сползающие штаны, побежал вприпрыжку вверх по переулку. Через десяток метров он остановился и ткнул куда-то в землю.

— Здесь!

— Он лежал здесь?

— Этот толстый? Да!

Мальчишка говорил совершенно спокойно, словно подобные события происходили чуть не каждый день.

В этом месте у стены была тень от нависавшей крыши дома, и можно было разглядеть не высохшую еще, не осыпавшуюся полосу — тело волочили по земле.

— Была кровь?

— Неа… Полицейские сказали, что его задушили. Сначала все очень испугались. Думали, что опять мы будем виноваты. А потом пришел их главный и сказал, что убили в другом месте. Но все очень заволновались. И у стены с самого утра читают особую молитву… Вот!

Эту речь мальчишка выпалил на одном дыхании и, потряхивая спутанными пейсами, подтягивая на ходу штаны, поспешил к своим друзьям.

Артур выпрямился, огляделся… В конце проулка отчетливо видны были закрытые жалюзи кафе господина Альфонсини. И он медленно двинулся в сторону кафе, останавливаясь, оглядываясь по сторонам. По-видимому, он привлек внимание… Чьи-то бледные лица выглядывали в распахнутые окна; мужчины в шелковых кафтанах и женщины в растрепанных париках останавливались, тревожно смотрели вслед.

Что-то сверкнуло у стены! Нагнулся, поднял… Это была золоченая пуговица. Круглая золоченая пуговица… С корнем вырванная, с кусочками нитей, цепко держащими едва заметный белый лоскут… Вот так! Одной пуговицей у Саида на его рубахе меньше… Если эта рубаха существует еще. И где сам ее хозяин? Он всё стоял посреди улицы, сжимая пуговицу в руке… Значит, дело было примерно так… Брауна вызвали из гостиницы. Неожиданно. На рассвете. И он пошел один, без обычной охраны турок. Где-то здесь должна была произойти встреча… Возможно, с самим господином Альфонсини… Но вместо Альфонсини явился Саид… Подкрался, накинул удавку на толстую шею Брауна… И дело кончено! Может быть, еще одну пуговицу до сих пор сжимают его скрюченные пальцы? Что ж, Саид моложе, гибче, сильней. Оттащил тело подальше и бросил… Артур снова взглянул на пуговицу, засунул в карман. Если турки не нашли такую улику, не очень-то хотели искать. Он вернулся на площадь, подошел к кафе — нет, ничего не говорило о том, что здесь побывали полицейские. Похоже, и впрямь они не проявляли особой прыти.

Той же дорогой он вернулся в гостиницу. Хозяин в холле был один. При появлении Артура привстал, тревожно посверкивая глазами. Не оборачиваясь, достал из-за спины ключ. Беззвучно положил на конторку.

— Э… я хотел бы узнать… Долго ли вы у нас еще пробудете? — его губы растянулись в обычную механическую улыбку, но матовая кожа лица опала, словно дряблая кожица маслины.

Артур взял ключ, помедлил…

— Еще день-два. Да, я думаю, пора уезжать.

Направился к лестнице, обернулся:

— А кафе закрыто.

— Какое кафе?

— Кафе господина Альфонсини. Вы ведь знали его?

Хозяин помолчал, глядя куда-то в сторону.

— Здесь все друг друга знают.

— Это я уже понял.

Хозяин прикрыл глаза и печально качнул головой.

— Нет господина Альфонсини! Ушел, наверно, господин Альфонсини в монастырь… Слава Богу, здесь много монастырей.

— Вы… вы уверены?

— О, я могу только догадываться… Ведь господин Альфонсини был очень религиозный человек.

— Хм… Действительно, это выход… А что посыльный? Уволен?

— Посыльный?.. Ах, да… Посыльный… Я его с самого утра не видел.

— Разумеется! И этот турок, похожий на жирного павлина…

— Вы имеете ввиду господина Анвар-пашу? О, это прекрасный человек! Он заботится о процветании не только моей скромной гостиницы!

— Вижу, вижу… Что ж, и я желаю вам всяческого процветания.

Приподняв шляпу, Артур стал подыматься по лестнице.

— Спасибо! — крикнул хозяин ему вслед.

Мимо опечатанной двери Брауна он прошел к своему номеру. Откуда-то, приглушенные стенами, доносились голоса — гудящий на одной ноте мужской голос, вскрики женского, и снова мужской. Земля по-прежнему кружила на своей оси и не собиралась с нее сходить.

Открыл дверь, вошел в комнату, огляделся… И правда, пора уезжать. Кажется, с момента приезда прошел целый век… Достал бумажник, пересчитал деньги. Хватит. В обрез… Может быть, из Триеста протелеграфировать матери, чтобы срочно дослала… А там! Он вдруг въяве представил свой тихий переулок, темно-серый дом с гулким подъездом, маленькую, но такую уютную квартирку… И кабинет Брандта с зеленой лампой на столе, заваленном книгами и рукописями… Он даст аванс, как обычно. Уж кто-кто, а Брандт в нем не сомневается! И странно ему вдруг показалось, что он мог сорваться с места, приехать в этот город… Зачем? Чтобы увидеть Сару… Да, разумеется… А, может быть, чтобы, вырвавшись за пределы своего мирка, услышать новую, еще небывалую музыку? Как огромную, еще неведомую страну… Но Сара, боже мой, в какой переплет она попала! Заметался по комнате, остановился, невидяще глядя в угол, где посверкивал финифтью оклад иконки… Надо ее увезти отсюда — из этого страшного, странного, фантастического места! Достал позолоченный кругляш, щелкнул крышкой. Половина третьего. Пусть приедет сюда вечером. Да, как в первый раз, к семи часам… Подсел к столу и, вырвав из блокнота листок, нацарапал на нем карандашом несколько строк, где, казалось, количество восклицательных знаков превышало количество букв. Выскочил из комнаты, спустился в холл.

— Шваб ведь еще не вернулся с вечернего поезда? — спросил он у тревожно вскинувшегося при его появлении хозяина.

— Нет…

— Тогда передайте ему вот это! — И Артур протянул хозяину сложенный лист. — Пусть немедленно доставит в лечебницу. Я уезжаю завтра. Завтра! Утренним поездом!

Хозяин взял записку, медленно и важно кивнул головой.

— Когда хотите рассчитаться?

— Завтра, перед отъездом. Сколько я должен?

И хозяин назвал сумму, которая показалась Артуру меньше ожидаемой…

— Вы… вы включили сюда все услуги?

— Да.

Хозяин упорно глядел в лаковый глянец конторки.

— Но… Ефросинья…

— Какая Ефросинья?

Хозяин недоуменно вскинул голову.

— Черт подери, вы что, не понимаете, о ком идет речь?

— Нет… Это все, что вы мне должны.

— Но Ефросинья!

— Я не знаю, о ком вы говорите! — раздраженно и даже как-то скучливо проговорил хозяин — и отвернулся.

В тишине было слышно, как где-то наверху глухо бубнят голоса — мужской, женский, и снова мужской…

— Ладно… Так тому и быть. Не забудьте передать записку!

— Ну, что вы, обязательно, — сказал хозяин и губы его растянулись в привычную механическую улыбку.

Вернувшись в номер, Артур, наконец, снял пиджак, бросил на стул, растянулся на кровати. Интересно, почему этот доморощенный Мефистофель не хочет даже упоминать Ефросинью? Настолько, что даже не взял денег за ее услуги? Он лежал, глядя в низкий потолок. Кое-где белая краска уже стерлась и проступили рыжие пятна, оставленные влагой — наверно, от дождя.

Но Ефросинья бывала у Брауна… Это точно! Значит, и она связана как-то со всей этой историей… Оповещала? Да мало ли что может услышать женщина невзначай, когда мужчина расслаблен и ни о чем не подозревает… Но… — Артур даже привстал и сел на кровати — значит, и о нем сообщалось… Кому? Должно быть, этому толстому петуху в феске? Да… Как сказал хозяин? Все связаны со всеми, все знают всех. И всё схвачено. Бедняга Браун! Да и он, Артур Шмуцлер, известный венский писатель, мог исчезнуть без следа… Всего лишь удар по затылку как вежливое предупреждение! Его передернуло. Он встал, заходил по комнате. Легко отделался, а? Тут даже сам Персуорден не отыщет следов. Похоже, единственный человек, который думал о деле, был тот турок, который специально приехал на встречу с Брауном… А может, и он тоже предпочел родине — звонкую монету?

Снова вытянулся на кровати… И все исчезают, один за другим, как в каком-то дурном сне… Да, словно во сне… Потолок с расплывшимся по краям пятном начал как будто покачиваться, подернулся тусклым туманом. Артур прикрыл глаза и заскользил куда-то вниз и вниз… Он сделал усилие, чтобы выплыть, подняться, открыл тяжелые веки — и снова смежил. В комнате было душно. Где-то вдалеке (те же или другие?) бормотали голоса, перебивая друг друга — мужской, женский, и снова мужской…

Когда он проснулся, в комнате стояла как неподвижная вода, вечерняя мгла, и в первое мгновенье показалось, что сон продолжается. Но вот чьи-то каблучки застучали по коридору, и где-то вдалеке на улице, приглушенная стеклами, протарахтела повозка… Время разматывало свой спутанный клубок, жизнь — длилась… Он торопливо вскочил, вспомнив о встрече, схватил со стола часы — половина седьмого, не опоздал! Сполоснул лицо, оделся, и когда уже натянул пиджак, вдруг вспомнил о пуговице, вытащил ее из кармана — тяжелую, с кусочком белой материи, зацепившейся за нитки…Тяжелую как прямая улика. И никому не нужную. Размахнувшись, швырнул ее в дальний угол комнаты, за ширму с ее игривыми японскими цветами, и вышел из номера.

Хозяина в холле, слава богу, не было. Толкнув дверь, Артур оказался на улице. Здесь было светлее, чем в комнате, за пыльным узким окном. Небо еще было синим, но за городской стеной где-то на границе с пустыней, оно уже фиолетово густело, наливалось темнотой. Лавки закрывались, хлопали ставни, и вода, смывая накопившуюся за день грязь, бурлила, переливаясь, в узких стоках канавок. Артур встал у входа в ресторан, снова достал часы. Сара не из тех женщин, которые опаздывают. Она приедет вовремя. Если вообще приедет…

На пустой площади у створа ворот сидел на земле лишь араб в куфие возле лотка со сластями. Но покупателей уже не было… Артур прислушался — глухо зацокали копыта по дороге, и вот уже на площадь медленно въехала коляска, остановилась. В ее глубине покачивались перья на широкополой шляпе. Артур подошел, протянул руку, сжал узкую ладонь, затянутую в лайковую перчатку. Помог Саре выйти, рассчитался с кучером, обернулся… Она стояла у входа в ресторан, чуть наклонив голову, с ниткой жемчуга на тонкой шее, в длинном вечернем платье. И возбуждающе-странно было представить, что всего несколько дней назад эта женщина стонала и извивалась в его объятьях…

— Как ты прекрасна! — сказал он.

Улыбнулась, взяла его под локоть. Все стало вдруг просто и легко. Он засмеялся и распахнул перед нею дверь.

Они прошли, как и в первый раз, в дальний угол, и подскочивший официант, предупредительно изогнувшись, отодвинул стул, помог Саре сесть.

— Давай выпьем кофе, — сказала она. — Я хочу кофе с пирожным.

— Это замечательно!

Обернувшись к официанту, Артур сделал заказ, оглядел зал — посетителей было немного; в полутьме были едва различимы скользящие абрисы фигур, слышался женский щебет… Столик Брауна был пуст.

— Как там сказано?.. Пусту быть месту сему, да?

— О чем ты?

Взял ее руку, поднес к губам.

— Так… О своем… Мне нужно серьезно поговорить с тобой.

Он почувствовал, как пальцы в лайковой перчатке напряглись. Возникший словно из-под земли официант расставил на столе чашки с дымящимся кофе, тарелки с пирожными — и снова исчез.

Взяла серебряную ложку, отломила кусочек пирожного.

— Вкусно… Они умеют готовить.

— О, да! С едой по меньшей мере здесь все в порядке.

Пригубил кофе, поставил на звякнувшую фарфором тарелку.

— Я все знаю.

Он увидел, как тревожно сверкнули из-под шляпки ее глаза; рука, словно защищаясь, взметнулась вверх…

— Я все знаю!

Наклонился к ней через стол.

— Я знаю о ваших отношениях с Хансеном. И о том, что он болен… Это ужасно!

Она молчала, опустив голову… Он видел перед собой лишь темные страусовые перья; они подрагивали.

— Ну, перестань! — он попытался снова взять ее руку, но Сара выдернула ее. Достала из рукава платок, вытерла глаза.

— Ты удивительный человек, — сказала глухо. — Как ты можешь всё испортить!

— Я? Так, значит, я снова виноват?

Откинулся на спинку стула, хохотнул сухо и зло.

— Ты убежала на край света с этим шарлатаном! Ты вступила с ним в связь! Не знаю, может быть он уже заразил тебя! А я виноват?!

Отвернула лицо.

— Мне было невыносимо тоскливо с тобой… В твоей Вене.

— О, да! Зато сейчас совсем не скучно!

— Ты не понимаешь… Он замечательный человек, прекрасный врач…

— Перестань обманывать себя! Он использовал тебя как подстилку! Он… он загипнотизировал тебя! Но теперь, надеюсь, ты ему больше не нужна? Ведь так? Так?!

Артур уже едва ли не кричал. На них стали оглядываться.

Она молчала, прикрыв ладонями лицо. Отдернула руки.

— Перестань кричать… Я… я не знаю, что делать.

— Выпей кофе, — он говорил уже раздельно и тихо. — Выпей кофе — и успокойся.

Покорно потянулась к чашке с кофе, сделала глоток.

— Съешь пирожное.

— Не хочу…

— Вот что… Завтра утром я уезжаю. Едем со мной.

— Нет!

— Что тебя удерживает?

— Нет! Я так не могу… Я не могу всё бросить и… и убежать!

— Ладно. Я уеду. А ты уедешь вслед за мной… Хорошо? Ты обещаешь?

Он снова сжал её подрагивающие пальцы.

— Но что мне там делать…

— Боже мой, ты можешь работать в госпитале при каком-нибудь монастыре… Если уж ты так хочешь следовать заветам Христа!

— Не издевайся, пожалуйста…

— Я совсем не издеваюсь. Никогда еще я не был так серьезен.

— И я найду себе место между фрау Мартой, приносящей булочки, и господином Штраусом, доставляющим молоко? И я не буду отвлекать тебя от твоих трудов? И ты даже пойдешь со мною в оперу вместо ежевечернего ритуала встречи с другом Куртом в «Диглас»?

— Послушай… — сказал он, — послушай… мне кажется, что с тех пор, как я покинул Вену, прошло сто лет.

— Не хочешь ли ты сказать, что изменился?

— Ннет… Вряд ли… Но я впервые оказался в ситуации, когда каждый день словно рассыпаюсь на осколки… И должен снова и снова собирать себя. Это путешествие по грани — безумия, реальности, фантазии, жизни и смерти — и всякий раз в последний момент удерживаться на краю бездны… Словно надо мной кто-то проделал здесь опасный эксперимент, но я уцелел! Знаешь, человеческая душа слишком хрупкая материя для экспериментов…

— Ты лишен веры, и мне тебя жаль.

— Веры? О чем ты говоришь? Посмотри вокруг! Что делают с верой в этом городе! Вера — лишь способ достижения власти! И после того, что случилось с тобой, ты все еще говоришь о вере?

— Нет, неправда!

И уже тише:

— Виновата не вера, а люди…

Тронула рукою лоб.

— Пойдем уже… Я очень устала.

Он подозвал официанта, рассчитался. Кланяясь, тот проводил их до двери. На улице была уже ночь, светил фонарь у входа. В тени его, едва освещенная, стояла коляска, и Сара сразу направилась к ней.

— Послушай, — сказал он, и положил ей руку на плечо. Вздрогнула, обернулась. — Правда, приезжай… Тебе нельзя здесь оставаться! Я ничего не обещаю, но… но уж точно, мы будем жить, лучше понимая друг друга… Может быть, более спокойно… И разумно!

Наклонилась, коснулась губами его щеки. Не дожидаясь его помощи, быстро поднялась в коляску. Лошадь мотнула гривой; переступая копытами, развернулась; коляска тронула, покатила, скрип гравия — тишина…

Постоял, засунув руки в карманы, опустив голову… Медленно побрел через площадь, толкнул незапертую дверь. Горела свеча в подсвечнике на конторке, подрагивали как живые тени на стене.

— Да-да, завтра утром! В девять! — сказал он вскинувшемуся при его появлении хозяину.

Позевывая, тот протянул ключ.

— Так не забудьте предупредить Шваба.

— Как можно забыть такое… Вы уезжаете… — пробормотал хозяин и опустил тяжелую голову на грудь.

На двери номера Брауна уже не болталась верёвка с осыпавшейся печатью, слышался стук переставляемых стульев, говор голосов… Кто-то въехал уже. И правильно — жизнь продолжается. Номера не должны пустовать.

Вошел в свою комнату, щелкнул выключателем. Свет горел вполнакала. Неужели уже завтра утром он — вырвется отсюда? А если Шваб по какой-то причине не приедет? Или с поездом что-то случится? Господи, что за глупости! Воздуха не хватает… Но не пугать же хозяина как в тот первый раз! Подскочил к окну, распахнул створки, подставил голову ночному холодному воздуху… Вдоль проулка горели масляные плошки, посверкивали их отражения в темной глуби водоема.

Отошел от окна, сел на кровать… И впрямь, где граница между реальностью и бредом? Эти образы на грани яви и сна, исчезающие, словно растворяющиеся в тишине этих холмов. И Ефросинья… Замычал как от резкой боли, обхватил ладонями голову. Какая горючая смесь унижения, ненависти, вожделения! Да, вожделения… И будь она здесь, набросился бы на нее! Но ведь она уже лежала на этой кровати, безвольно раскинув ноги, пустыми глазами глядя в потолок… Как кукла! А он все всаживал и всаживал в нее свой нож, в ее розовую рану!

Выключил свет, лег на кровать, не раздеваясь; прикрыл глаза. Завтра всё это кончится. Да, завтра! А если нет? Если будет мучить и в тишине его маленьких уютных комнат? Но останутся записи в блокноте… И, как всегда, они спасут. Спасут… И уже погружаясь в сон, явственно представил Брандта, своей пухлой ручкой протягивающего ему чек…

Он проснулся от стука в дверь и голоса черногорки. «Шваб! — вопила она, — Шваб!» Вскочил, схватил со стола часы… Так и есть — уже девять… Проспал. Но Шваб на месте. Это главное!

— Да-да! Иду! Сейчас! — крикнул он — и бросился собирать вещи. Слава богу, их было немного. Побросал в чемодан, щелкнул крышкой, потащил к двери, оглянулся. Среди разбросанных по полу полотенец, сдвинутого стола и раскиданных стульев горели японские розы на ширме, и в углу, едва угадываемая за дешевым серебром финифти, смотрела ему вослед женщина с маленьким ребенком на руках…

Вышел в коридор, закрыл дверь; под глухой шум голосов из номеров спустился вниз, где хозяин уже ждал его, стоя за конторкой, оборотив к нему лицо, растянутое приклеенной улыбкой. Артур подошел к стойке, потянулся за бумажником.

— Так сколько с меня?

Хозяин в точности повторил прежде названную сумму.

— Но за остальные услуги… я ничего не должен?

— Нн… нет. Это общая стоимость.

Мальчишка-рассыльный, уже другой, подхватив его чемодан, ринулся к выходу.

— Приятно видеть, что вы не обираете приезжих.

— О, что вы! — воскликнул хозяин и даже хихикнул от переполнявших его чувств. - У нас не воровской притон! Счастливого пути.

На улице, несмотря на ранний час, было уже жарко.

— Успеваем? — спросил Артур у Шваба, дремавшего на облучке.

Вскинул голову, укутанную в куфию.

— В самый раз.

Артур выгреб мелочь из кармана, протянул мальчишке, вскочил в коляску. Качнулась, покатила к воротам — выехала за стену; набирая скорость, заскользила вниз, мимо рва и домиков на пригорке, и мельницы, чьи крылья зависли на фоне ослепительно сияющего неба. И вот уже мелькнуло впереди приземистое здание вокзала…

… Я остановился. Было утро, но день обещал быть жарким. Вдоль серых, зияющих оконными провалами стен вились узоры граффити. Но рельсы по-прежнему были на месте, хотя и вели — в никуда. По улице, вдоль парка надо рвом, тянулись непрерывным потоком машины.

Вид на Старый Город отгораживала стена театра «Хан», нашедшего приют в отстроенном заново средневековом караван-сарае. Но если пройти вперед до гудящего перекрестка, возникнет на горизонте знакомый абрис стен, и дальше — пустынный простор. И в жаркой дымке, окутавшей его, уже не различить, где кончается небо и начинаются холмы.

Иерусалим
Февраль 2011

Часть 1 на предыдущей странице

«Просветленная ночь»

«Пленка кружит медленнее, чем жизнь», — так написал Александр Любинский в своем новом романе «Виноградники ночи», выпущенном уже в этом году в издательстве «Алетейя».

Кадры прошлого вторгаются в сны героя «Холмов Ханаана» подобно этой пленке, когда жизнь героя и мира в целом «кружится» все быстрее и скоро будет втянута в воронку Первой мировой войны — до нее остается 2 года. Однажды в сон Артура вошла «Просветленная ночь» австрийского композитора Арнольда Шёнберга.

«Искусство есть крик о помощи тех, кто переживает в себе судьбу человечества», — напишет позже Шёнберг (1874–1951), композитор, педагог, музыковед, дирижёр, крупнейший представитель музыкального экспрессионизма — совершенно нового течения в музыке. «Додекафония» — так называется его новый метод, пришедший на смену музыке позднего романтизма.

Многое завершалось в XIX веке — уходила в историю философии метафизическая система Гегеля, в рамках которой разъяснялись и примирялись все стороны бытия, целостная его картина, придающая смысл существованию человека. А сам Гегель в своей «Эстетике» написал об исчерпанности искусства в его романтической стадии.

Но «пленка кружит медленнее, чем жизнь»… И в 1899 году Арнольд Шёнберг сочинил струнный секстет «Просветленная ночь» (по мотивам одноименного стихотворения Рихарда Демеля из цикла «Женщина и мир» — разговор влюбленного с девушкой, которая носит ребенка от другого). Премьера «Просветленной ночи» состоялась в Вене 18 марта 1902 года (исполнители — квартет Розе и солисты Венской филармонии). Возможно, именно этот концерт повторился во сне героя повести А. Любинского. В 1917 году Шёнберг переложил Секстет для струнного оркестра.

«Секстет… с точки зрения музыкального языка и литературной программы, во многом принадлежит девятнадцатому веку. Более того, «Просветлённая ночь» глубже связана с традициями романтизма, чем написанные приблизительно в то же время симфонические произведения Рихарда Штрауса или даже ранее созданные симфонии Антона Брукнера. «В «Просветлённой ночи» угадывается сильное влияние философии Вагнера, а музыкальные темы сочинения и их полифоническое изложение перекликаются со стилем Иоганнеса Брамса. В литературном первоисточнике Секстета содержатся типичные сюжеты романтической эпохи: женщина и мужчина, лунная ночь, восторг перед красотой природы» (из статьи).

Поскольку Шёнберг шел в своем сочинении за содержанием текста стихотворения, то не вполне придерживался принятой музыкальной структуры, и «Просветленную ночь» весьма условно делят на части. Тем не менее, такое деление существует, и по замыслу автора повести музыка приходит в сон героя из третьей части.

Книги Александра Любинского (Израиль) изданы в России и Израиле. Он — автор прозы и эссеистики «Фабула», романов «Заповедная зона» и «Виноградники ночи», сборника эссе и культурологических статей «На перекрестье». На странице «Наши авторы» — ссылки на опубликованное у нас в журнале.

Мария Ольшанская