Бабушка Оля

Мои болгарские предки по отцу… Что я о них знаю? Только то, что рассказал отец, а его сведения обрывались где-то в конце восемнадцатого века, где, кстати, фигурировал мой тёзка! Один из его рассказов был об Ольге, родной сестре прапрадедушки — родоначальника нашей бессарабской ветви.

Ольга родилась в мае 1800 года. Она была последним ребёнком и единственной дочерью богатого землевладельца из-под Казанлыка Кирилла Ковальджи, у которого было десять сыновей. В 1810 году вся семья бежала из-под турецкого ига на четырёх повозках, запряжённых восемью малорослыми, но выносливыми македонскими лошадками. На повозках везли домашнюю утварь, одежду, продовольствие и мешочки с различными семенами овощных культур, среди которых были семена бамии и спаржи. Её отец был выдающимся огородником и надеялся на новом месте заниматься любимым и доходным делом.

Так оно и было. По приезде в Бессарабию Кирилл арендовал у помещика Донича около шестисот десятин земли в районе села Трушены, построил просторную хату недалеко от помещичьей усадьбы, конюшню для своих восьми лошадей, коровник, хлев, завёл свиней и домашнюю птицу. Всё это стало возможным потому, что он сумел привезти с собой кубышку с золотыми монетами, часть которых уплатил помещику в счет арендной платы.

Пахотную землю, фруктовый сад, виноградник и огороды он обрабатывал вместе с сыновьями и женой. Все в семье были малограмотными, а младшую и любимую Олю отдали в приходскую школу, чтоб иметь хоть одного образованного в семье.

Оля была невысокого роста брюнетка, с толстой чёрной косой, стройная, черноглазая, шустрая, хорошо ездила верхом, любила читать. Часто вечерами она читала вслух всей семье как религиозные книги, — отец и мать были весьма набожными, — так и некоторые романы, рассказы и стихи, которые не очень жаловал отец и часто прерывал её чтение на самых интересных местах, считая, что девушке не подобает читать такое. И Ольге приходилось тайком дочитывать, упиваясь приключениями и любовными историями, довольно-таки невинного и романтического характера. Чтение этих романов повлияло на неё, сделало её сентиментальной и верящей в сильную, вечную любовь.

Она часто молилась Богу, прося его ниспослать ей такую любовь и счастливую долгую жизнь с любимым. Часть её молитв исполнилась, а другая… Но по порядку.

Семья Доничей, отец, мать, две дочери и два сына, жили в Петербурге, где вели беспечную светскую жизнь. Старший брат занимал какую-то большую должность, а младший, Алексей, был подпоручиком императорского кавалергардского полка. Каждое лето на один-два месяца Доничи приезжали в своё имение отдохнуть от шумной столичной жизни, поправить своё здоровье и… финансовые дела. Отец Алексея часто брал у своего арендатора, «посессора», как тогда называли, отца Ольги, плату вперёд, а затем продавал ему то участок сада или виноградника, то домик в Кишинёве, которых у него было штук десять, и он сдавал их внаймы.

Красивая, веселая и развитая Оля очень нравилась помещику и его семье, часто бывала у них в доме, гуляла и играла с детьми помещика. Алексей был её одногодком, а остальные постарше. Детская привязанность Оли и Алексея с течением времени перешла в горячую взаимную любовь, и когда Ольге и Алексею исполнилось по 17 лет, они решили пожениться. Алёша прямо заявил отцу и матери, что если они не благословят их, то он покончит с собой. После долгих споров, увещеваний и даже угроз родители всё же пришли к мысли, что не стоит рисковать жизнью любимого младшего сына, тем более что Ольга пришлась им по душе, а её отец соглашался дать за ней большое к тому времени приданое — десять тысяч рублей и вообще поддерживать молодую семью. А старик Донич всегда нуждался в деньгах.

Итак, согласие было дано (Донич даже взял у отца Ольги пять тысяч в счет её приданого), но свадьбу отложили на год, так как осенью предстояло сыграть свадьбы двух старших дочерей.

Счастливые Оля и Алеша бывали вместе почти каждый день, катались верхом на породистых конях помещика, — бешеные скачки наперегонки и через препятствия были их любимым удовольствием. Этот летний месяц был «звёздным» в жизни Оли.

Настало следующее лето. Доничи приехали только с Алёшей, полным нетерпения в предвкушении долгожданного счастья… Всё приданое Оли было уже готово. Свадьба приближалась! По-прежнему все дни они проводили вместе и, конечно, катались верхом. Те же бешеные скачки с препятствиями, от которых захватывало дух.

Но случилось непоправимое. В воскресенье утром Алёша уговорил Олю не идти к обедне, а она никогда не пропускала ни одной церковной службы, он же не придавал большого значения обрядам, у них порой бывали перепалки и маленькие ссоры по этому поводу. Он приказал оседлать лошадей, и они поехали кататься. Перед одним из препятствий из-под ног Алешиной лошади выпорхнула какая-то птичка, жеребец испугался и шарахнулся в сторону, зацепился за корягу и вместе с всадником рухнул в обрыв.

Когда испуганная Оля спустилась к нему, Алеша был уже мёртв, голова размозжена о камень так, что даже лица невозможно было узнать. Она потеряла сознание.

Вид покойника был таким ужасным, что его хоронили в закрытом гробу. Оле рассказали обо всём только через неделю — она все это время не приходила в сознание.

Ольга была твёрдо убеждена, что это Бог покарал их за то, что она позволила себя уговорить не пойти к обедне, а его — за маловерье. В отчаянии она решила покончить с собой, но мать, которая понимала состояние дочери (она заметила, как Оля собирает серу со спичек), — посоветовала ей пойти на время в монастырь, Бог подскажет ей, как дальше жить.

Оля стала временной послушницей в женском монастыре Таборы, что на опушке леса между сёлами Страшены и Быковец Оргеевского уезда.

После долгих молитв, постов и покаяния, Оля решила обратиться к старице Манефе, настоятельнице монастыря, рассказать ей о своей жизни, поведать свое горе и попросить совета. Старица внимательно и с большим участием выслушала Олину исповедь, — Оля не скрыла от неё и своё желание покончить с собой, — надолго задумалась и ответила, что Оле надо три года пробыть на послушании в монастыре, и если в итоге она откинет от себя все мирские помыслы и желания, то ей следует постричься в монахини и посвятить свою жизнь служению Господу, как в свое время поступила и она, Манефа.

Прошли три долгих трудных года. Были дни полного душевного покоя, ясности ума, твёрдого решения остаться здесь навсегда. Были моменты уныния, тоски, тяжести ночных бдений, муки голода, были моменты возмущения плоти и страстного желания возвратиться к людям, к их радостям и горестям, к их труду и заботам, к романам и стихам. Но рядом была матушка Манефа, она точно угадывала все настроения и смятения Ольги и вовремя умела сказать душевное слово.

Осенью 1822 года, несмотря на все мольбы матери, увещевания отца и братьев, Ольга постриглась в монахини и приняла имя Евлалии. До конца пятидесятых годов она была правой рукой, верной и добросовестной помощницей матери Манефы, после смерти которой и по её завещанию стала настоятельницей монастыря и оставалась ею до самой своей кончины в 1909 году, прожив 109 лет.

— Каждое лето, — говорил отец, — мать отправляла меня и брата Костю гостить к бабушке Оле, как мы всегда называли её, хоть она журила нас и заставляла говорить: «мать Евлалия». Но с детишками трудно сладить, и она примирилась с нашим «бабушка Оля»!

В то время, 1905—1908 годы, я помню её маленькой сгорбленной сухой старушкой и, как ни странно, с живыми черными веселыми глазами, всегда ровная и спокойная, ни одного громкого или резкого слова. Даже тогда, когда ей приходилось наказывать некоторых монахинь или послушниц, которые вдруг оказывались беременными. А дело было в том, что в трёх километрах от монастыря Таборы, в глубине леса находился мужской монастырь Цыганешты. Весной монашки ходили в лес собирать хворост, цветы, а потом грибы и ягоды, и глядишь, то одна, то другая начинали заметно округляться. Тогда мать Евлалия вызывала к себе провинившихся, ставила их перед собой на колени, хлестала ременной плеткой по спине и по ягодицам, приговаривая: «Да изыдет из тебя бес, да смирится твоя похоть, да обратится душа твоя к Богу!» И все это спокойно, не повышая голоса, без злобы, без гнева. Затем на неделю, самое большее — на две, виновницы сидели на чёрством хлебе и воде, день и ночь молились под присмотром старшей монахини, каялись и замаливали свой грех. А по прошествии положенного срока, родившихся младенцев отдавали «на вырост» добрым людям в соседние сёла, а монастырь снабжал продуктами приёмных матерей. За жизнью и судьбой младенцев следили специально уполномоченные старшие монахини, верные помощницы бабушки, которые души в ней не чаяли и добросовестно выполняли все обязанности.

Монастырь прекращал выдавать продукты на питание, когда дети достигали восьмилетнего возраста, — считалось, что они сами уже могут добывать себе кусок хлеба, работая хотя бы подпасками.

Была у бабушки Оли старинная книга на болгарском языке, называлась «Зодиак». По ней она гадала нам, под каким зодиаком мы родились, и какой будет наша жизнь. Косте она предсказала, что если он не погибнет «от огня» до 18 лет, то будет жить 80 лет. Костя погиб в 18 лет во время отступления Врангеля в Крыму. Мне, — говорил отец, — предсказала, если я не погибну от воды до 20 лет, то буду жить за девяносто… Я тонул семь раз и не утонул…

… Отец умер на 83-м году жизни. Может, прожил бы дольше, когда б не война и тюрьма…

Монастырь Таборы при советской власти был ликвидирован.

P.S. Алеку (другой Алексей!) из рода Доничей (1806 г.р.) стал известным молдавско-румынским баснописцем, перевёл поэму Пушкина «Цыганы» (издана в Бухаресте в 1837 году). А в 1821 году, как известно, сам Александр Сергеевич, гостя в имении Ралли, побывал поблизости — в Долне, где увлекся цыганкой Земфирой. Одно время бытовала версия о знакомстве Алеку Донича с Пушкиным (об этом, в частности, писал известный румынский учёный Н. Йорга), но она не подтвердилась.

Ольга могла видеть Пушкина, почему нет? Заманчивое предположение.

Родословная

Черноморье…
Болгары, армяне…
Сводит их кочевая судьба.
Вот и всё:
ни имен, ни деяний,
ни портретов, ни дат, ни герба.
Забывают о предках потёмки,
от набегов меняют места,
за спиною — сплошные потемки,
только в той темноте — полнота.
В каждом веке —
Мой родственник кровный,
безначальное длится родство.
Исторический шёпот любовный —
родословной моей торжество.
В гуще древности
где моя метка?
Знаю лишь:
ни орда, ни беда
эстафету прямых моих предков
не прервёт ни на миг
никогда.

Княгиня Ирина Голицына

По случайному совпадению в журнале «Меценат и мир» №41-44, где мои переводы стихотворений болгарского поэта Романа Кисьова, на странице 424 опубликована фотография княгини Ирины Голицыной и приведены отрывки из ее книги. Это моя дальняя родственница! Я только на старости лет узнал о ней. А произошло это так:

В конце прошлого века мой знакомый священник о. Иоанн (Свиридов) сказал мне, что видел на православном кладбище «Тестаччо» в Риме памятники с фамилией Ковальджи. Я подумал, что он ошибся. Фамилия у меня редкая, вроде всех родственников знаю, при чём тут Италия? Однако, на всякий случай попросил его, — а он опять собирался в Рим, — пусть сфотографирует те памятники. Так фотографии появились у меня.

На самом деле там похоронены Софья Ивановна Ковальджи, в девичестве Лазарева, и её дочь Нина Петровна Ковальджи…

Я легко установил, что Софья Ивановна была женой Петра Степановича Ковальджи (1861—1908), похороненного в Кишинёве на Армянском кладбище (плита сохранилась). А Степан Иванович Ковальджи был братом моего прямого прадеда Константина Ивановича. Я написал письмо в администрацию кладбища и через некоторое время получил ответ, что дочь Нины Петровны жива-здорова и живёт там-то. Зовут её Ирина Борисовна Голицына, она русская княгиня, поскольку её мама вышла замуж за князя Бориса Львовича Голицына…

Мало того! Ирина Борисовна оказалась знаменитостью, известнейшей владелицей Дома мод в 60-х годах. Была в Москве. Выпустила в издательстве «Международные отношения» объемистую книгу о своей жизни — «Из России в Россию» (2001 г.). Вот небольшая, относящаяся к «делу» биографическая цитата:

«Моя бабушка по материнской линии Софья Лазарева-Ковальджи была выдающейся пианисткой. В последние годы русской революции, заставшей её в Москве, она была вынуждена играть в кафе, чтобы заработать на кусок хлеба. Её муж умер, ещё раньше она потеряла дочь, которая совсем молодой умерла от туберкулёза, а затем и сына — талантливого дирижёра — он умер от менингита. В живых осталась только дочь Нина…»

Я написал ей письмо, послал свою книжку, она откликнулась, позвонила мне, мы поговорили несколько минут. Слишком поздно. Ей было уже хорошо за восемьдесят, была нездорова. Она рассказала о своей поездке в Москву и в Грузию в 1988 году.

Очень жаль, мы друг о друге не знали. Ведь и я до этого дважды побывал в Италии (и в Риме)…

По моей просьбе у неё побывал мой друг поэт Александр Говорков, привёз её фотографию. Чуть ли не последнюю. Она умерла 20 октября 2007 года. Привожу информацию из Интернета в связи с её кончиной:

«Принцесса итальянской моды, потомок российской аристократии княгиня Ирен (Ирина) Голицына, которая отличалась потрясающим вкусом и одевала таких легендарных женщин, как Жаклин Кеннеди, Софи Лорен и Одри Хепберн, скончалась в пятницу в Риме на 90-м году жизни.

Ирина Голицына родилась за год до Октябрьской революции (на самом деле — 22 июля 1918 г. — Прим. К.К.) в Тбилиси. Затем была вывезена из страны в Константинополь, а позже её семья перебралась в Рим. Светская красавица Голицына была похожа на итальянку и вращалась в самых высших кругах общества.

В 1940-х годах Голицына основала дом высокой моды Irene Galitzine. Всемирную известность Голицына приобрела в 1960 году. В 1963 году Голицына занималась дизайном костюмов Клаудии Кардинале для съёмок в фильме «Розовая пантера». Одежда из коллекций, созданных Голицыной, представлена в экспозициях многих музеев мира, в том числе Метрополитен в Нью-Йорке и Виктории и Альберта в Лондоне».

Король моего детства

60 лет победы. От неожиданности я ахнул, увидев на телевизионном экране, как по трапу самолета спускается стройный благообразный седой человек — бывший румынский король Михай, исторический везунчик…

Я родился при нём, короле-мальчике Михае I. Его папа после какого-то матримониального скандала был вынужден уступить трон пятилетнему сыну и удалился за кордон.

Сохранились у меня монеты в 5, 10 и 20 лей с хорошенькой детской головкой.

Он действительно был похож на принца. Но вскоре вернулся его отец Карол II, который через десять лет опять (потеряв Бессарабию и часть Трансильвании) уступил трон сыну. Михай был стройный красавец, лётчик-любитель.

Я опять стал его «подданным» в 1941 году, когда после падения Одессы вернулся с мамой в Четятя-Албэ (Инкерман). Я помню фотографии короля Михая вместе с верным маршалом Антонеску, — кажется, он встречался и с Гитлером. Через три года молодой король дал добро на арест верного маршала Антонеску, — я был тогда в Калафате на Дунае, король часов в десять вечера выступил по радио и сообщил румынскому народу, что прекращает напрасную борьбу против союзников…

Ещё через несколько дней Румыния объявила войну Германии. При короле Михае, которому к тому времени подарят самолёт и наградят Орденом Победы, будет судим и расстрелян маршал Антонеску. (Монеты с изображением Михая выпускались как при Антонеску, так и после — только номиналы менялись, разразилась инфляция)… Перед новым 1948 годом Михая попросят отречься и покинуть страну.

На том, мне казалось, он исчез с исторической сцены. Я даже, пользуясь какими-то слухами, написал на первом курсе Литинститута стишки, где были такие строки:

— А бывший румынский король
(какая судьбы причуда)
играет дешёвую роль
в киностряпне Голливуда.

Однако судьба благоволила Михаю.

Когда я в Румынии с писательской делегацией в бывшем королевском дворце был на приёме у Чаушеску, Михай казался немыслимо далеко, в безвозвратно прошлом времени. Но он пережил и расстрел Чаушеску, вернулся в Румынию, более того — он пережил всех награжденных Орденом Победы, всех руководителей противоборствующих стран во второй мировой войне и пожаловал к нам в Москву к 60-летию Победы, в новом веке. Везунчик…

Личная оптика

Любопытно. В маминой тетради, где она рассказала о своей жизни, я не мог не отметить преобладание деталей над судьбоносными событиями. Например, смена властей в Бессарабии выпала из её воспоминаний.

Похожая оптика, к моему удивлению, и в книге весьма образованной и светской женщины, моей дальней родственницы — Ирины Борисовны Голицыной. Она помнит фасоны платьев сороковых годов, иногда отмечает события внешнего мира, но ни единым словом не упоминает о войне против Советского Союза, хотя книга называется «Из России в Россию». Ирине Борисовне было двадцать с хвостиком, когда она из Рима приехала в Бухарест — столицу страны, тогда воюющей с Россией. Ирина помнит, как подвыпив, танцевала на столе, как ела чёрную икру ложками…

Я совершенно не собираюсь морализировать, я просто отмечаю аберрации женской памяти. То же и в воспоминаниях Анастасии Ивановны Цветаевой. Уйма превосходно воссозданных подробностей и никакого желания осмыслить век, в котором жила.

Зинаида Гиппиус как-то сказала, что важней всего личные детали, остальное, общее, известно историкам. Безусловно, в этом своя правда, весьма ценимая в литературе. Ираклий Андроников говорил редактору: если надо, сокращайте основное, но не трогайте детали!

Наверное, я не только литератор. Подробности у меня на периферии сознания, я постоянно соотношу себя со временем. Я его наследник и его тоже хочу передать потомкам.

Скобки

Во мне воскресает история
и зарождается будущее,
но тень я могу отбрасывать
только здесь и теперь

Как и зачем я возник
между двух бесконечных отсутствий,
чтобы только на миг
засветиться мыслящей точкой.

Может даты рожденья и смерти
для того и берутся в скобки,
чтобы потом их раскрыть?

Тексты новелл — из книги «Литературное досье»
(Москва. — Гуманитарий. — 2010)

Ссылки на публикации Кирилла Ковальджи
в нашем журнале на его авторской странице.