Мария Ольшанская

Памяти Кирилла Ковальджи

(из переписки)



Спасались у Ноя
все твари по паре,
а мир мой со мною
в одном экземпляре!

Особый, отдельный,
единственный, штучный,
с тоской неподдельной
развилки разлучной…
       (Кирилл Ковальджи)

С Кириллом Владимировичем мы познакомились, когда в Интернет-журнале Валентина Антонова «Солнечный ветер» был напечатан мой очерк о поэме И. Сельвинского «Алиса», а он, как оказалось, был одним из действующих лиц давних событий, связанных с польской студенткой Алицией Жуковской. Так началась наша переписка.

Потом было мое эссе о самом Ковальджи, а позже нас с ним объединил Пушкин. Кирилл Владимирович написал статью «Загадочное стихотворение Пушкина («Как счастлив я, когда могу покинуть…») Я самонадеянно решилась ему оппонировать очерком «Как счастлив я, когда могу покинуть…» (одно из стихотворений Пушкина — попытка расследования). Позже я снова вернулась к Пушкину — «Стихотворения в альбом, или Новости нашего пушкиноведения». И обсуждение продолжалось уже в письмах.

Однажды Кирилл Владимирович написал: «Пора подводить итоги, упорядочивать архивы, разбирать бумаги…» Как жаль, что я слишком буквально восприняла эти слова и перестала писать пространные письма. Ведь ему, как и прежде, был интересен читательский взгляд со стороны на то, что он пишет. Ведь в отличие от многих его собратьев, он продолжал писать хорошие стихи до самого последнего дня.

Но ничего уже не поправишь. Мы есть, а его больше нет…



Из писем 2007 г.


Я готовила свое большое эссе в трех частях о жизни и творчестве Кирилла Ковальджи, читала все, что могла раздобыть в Интернете, и по горячим следам писала ему каждый день (май-июнь 2007 года) о своих впечатлениях, показывала фрагменты эссе, задавала вопросы…

Борис Лукьянчук обронил как-то фразу, что я влюбляюсь в своих героев, в тех, о ком пишу. Наверное, так оно и есть. Более того, когда я вновь перечитываю то, что стало предметом моих публикаций, я… опять влюбляюсь с прежней силой. Так было и в этот раз, когда я вспомнила об одном из рассказов Кирилла Ковальджи.


* * *

Вы не обидитесь за «без отчества»? Мне почему-то вчера показалось, что Вы должны любить музыку очень и не любить обращений по отчеству тоже очень. Вдруг ошиблась, немедленно восстановлю!

* * *

С удовольствием читаю Ваши «Литературные портреты». Знаете, мне будет очень интересно писать о Вас. Недавно только читала о дневниках (забыла название) Юрия Нагибина. Еще подумалось — не дают ему покоя лавры «Петербургских зим» Г. Иванова. Может, я не права? То ли дело — Ваши «Заметки». Совсем иное настроение. А ведь я примерно так и думала, что Вы примерно так и думаете.

* * *

Я просто ощущаю в Вас это «мальчишество», которое уже никуда не денется. И дай Вам Бог жить до тех пор, пока «Вашу душу с Вашим телом не примирит он навек». А поскольку такая перспектива не просматривается, то, иначе говоря, еще очень долго. Это я немного переврала Евтушенко.

* * *

Не смогла удержаться, чтобы по горячим следам не написать. Читаю Ваши стихи на Поэзии.ру. Никогда по написанному Вами никто не догадается, если не будет знать определенно, что там у Вас стоит в графе «Дата рождения».

У Вас там так чудесно перемежаются стихи с глубоким философским смыслом, свойственные, человеку, прожившему некоторое количество лет, и другие совсем — такие «куражные», с сегодняшней лексикой, тематикой…

Вот это мне нравится очень. Наверное, и потому еще Вы настолько разнообразны. Удивительное мироощущение у Вас — никакой мэтражности!

* * *

Вы даже не над возрастом, Вы вне его. То есть, время Вам подчинено каким-то удивительным образом. Вас радостно читать. Пожалуй, это наиболее точное словечко — радостно… Так может ощущать жизнь человек, лишенный суетности. Вот эта неистребимая жажда жизни, умение искренне радоваться и удивляться меня просто поразила.

* * *

Если я пойду, условно говоря, след в след за Вами, прочитаю все, что Вы написали — мне будет этого довольно, мне хватит этого чтения надолго. А эмоционально я отзываюсь почти на все написанное Вами. Мне близко то, что Вы пишете, то, о чем Вы думаете. Я могу думать сама, сверять свои мысли с Вашими, обложившись Вашими книгами. Разве не для этого литература? Не для внимательных читателей, прежде всего? У читателей своя иерархия, им наплевать на этот литературоведческий улей, в котором критики рассаживают литераторов по ячейкам — в им одним известном порядке.

* * *

А я устала спорить, и так мне хорошо в Вашем присутствии. Душа отдыхает, хоть и работает. Получила книгу! Огромное спасибо, почта оказалась ко мне благосклонной. «Свеча на сквозняке» — это же Ваш портрет. Я только, посмотрев на название, сообразила…

* * *

Мне действительно очень понравилось Ваше творчество и я попала под Ваше человеческое обаяние. Это понятно, думаю, не я первая, не я последняя. Мне близко Ваше мироощущение, каким я его вижу из текстов и интервью, даже не имея в виду нашу переписку. По-настоящему, мне нечего даже оспорить.

Я теперь понимаю, почему Чичибабин к Вам так относился. Я впервые вижу в литературных кругах человека, настроенного на позитив, создающего вокруг себя такое благоприятное для окружающих поле. Ведь редко кто, почти никто, а, может, и вообще никто так добро, справедливо не пишет о своих собратьях, как Вы. И Вас любит Ваша молодежь. Это ведь не наигранно, это не снисходительное отношение, а живой интерес к Вам, признание — я это чувствую.

Понимаете, среди всех этих хлестких вокруг, авангардных, таких современных, Вы — уникальное явление. Вы можете переплюнуть любого авангардиста, если захотите, потому что есть слух, есть это разнообразие рифм, стилей. Есть парадоксальность мышления. Но вот чего нет у современных, так это общей культуры, настоящего образования.

У Вас необыкновенное чувство русской речи, сейчас ведь все это утеряно. А «русские антирифмы»… Одно это стихотворение («Этюд о русских антирифмах» многого стоит.

И я уверена, что найдется немало людей, которые будут читать Кирилла Ковальджи и думать — вот ведь жил рядом с нами, писал удивительные стихи, и сам себе не знал цены.

Вы даже на обыденные вещи смотрите небанально — иной угол зрения, я уже говорила. В Ваших стихах звучит музыка. Я слышу это звучание, этот музыкальный фон.

* * *

«Я как будто сам по себе» — пожалуй, так оно и есть. И мне кажется, что это очень хорошо.

«Критики, как правило, не вставляют меня (мои стихи) в контекст».

Я, кажется, понимаю, почему. Именно из-за вашей разносторонности и непринадлежности ни к какому течению. Критики любят схемы и то, что на поверхности. И если пишут об одном приверженце определенного стиля, то иллюстрируют, вставляют в контекст тех, чье имя связано в сознании литературной и читательской общественности с этим определенным стилем. Полутона им не ведомы.

И отсутствие творческого подхода. Ставить в контекст Шекспира, если речь идет о сонете, проще всего. А найти другое имя, найти, может, один единственный сонет во всем творчестве этого человека, тут ведь думать нужно дольше. О сонете — это к слову, без привязки к Вам, Кирилл. Я заметила вашу любовь к этой форме.

Вы видите отдельные строки (в «литературных портретах» вычитала), Вас они интересуют у других, а критики не удосуживаются. Ну так Бог с ними. В истории литературы в любом случае поэтов остается больше, чем критиков, и это радует.

* * *

Да, мне еще очень понравилась метафора в одном из стихов о Переделкино — «сосны перебрасываются белками». Нет слов! Давно хотела сказать. Иной взгляд, иная точка зрения. А почему нет? И в более широком, в философском смысле — природа в своем единстве, и все живое, все одухотворенное - белки и сосны…

Мертвы только замшелые критики, хоть и ногами ходят и на вид вроде как люди.

* * *

Кирилл! В Вашем мире в условиях войны краски тускнеют, теряются. Ваш мир становится тусклым, серым, пыльным, как в этом прекрасном рассказе об Одессе. Потому что вы совершенно другой и чувствуете по-другому.

Вы описали этот (или другой, или тот, что был, или тот, что еще, увы, будет) город изнутри — взглядом ожидания катастрофы, пусть и не до конца осознанной 11-летним мальчиком. Но взрослый Кирилл Ковальджи остался верен этому взгляду мальчика из Тираса. Вот что главное, вот что определяет Ваше мироощущение. Мир теряет краски. И эти ноги солдата на пианино, эта «музыка копыт» — нельзя сказать лучше и точнее о войне с позиции ее потенциальной жертвы.

В этом особенность Вашей прозы — в ней человек, прежде всего — Вы сами, Ваши герои. Она вневременна, потому что гуманна в прямом смысле слова.

Кирилл, спасибо Вам, что Вы есть, что есть Ваши удивительные книги, что мы с Вами познакомились, что я пишу Вам сегодня это письмо.

Это я уже со слезами на глазах — за все Вас благодарю.



Кирилл Ковальджи до сих пор собирает монеты. Он приезжал в Харьков на юбилейные мероприятия в связи с 85-летием со дня рождения Бориса Чичибабина, выступал на поэтических вечерах, читал стихи. А в свободное время мы бродили с ним по морозному городу, я пыталась показать ему свои любимые места, рассказать о «харьковском архитектурном стиле» — удивительной эклектике, созданной фантазией харьковских архитекторов. Однажды мы забрели на книжный рынок, на развалы букинистики — там предлагали и монеты. Ах, как жаль, что случайно «залетевшие» в мой дом кругляшки бездумно были раздарены раньше…

У него удивительные, говорящие глаза — то с насмешливой лукавинкой во взгляде, то по-детски наивные, то испытующе серьезные. И едва заметное, мягкое, южное произношение, оставшееся с его лиманско-аккерманской юности.

(Из послесловия к рассказу «Цыганская свадьба»,
напечатанному в нашем журнале 13.07.2008)

Из писем 2008-2010 г.г.


* * *

Я прочитала Ваши последние стихи. Они выглядят законченным циклом-размышлением. Правда, в нем много печали. То есть, не так. Цикл двоится. С одной стороны — это мудрость и констатация того понимания, к которому вы пришли. А с другой — это такая легчайшая растерянность — как на пороге, на который нужно ступить, и что-то при этом изменится. И вот позади — плавность и непрерывность бытия, а впереди — скачок в неизведанное. Это тоже жизнь, но как бы немного другая. Вот в этой части цикла я чувствую печаль. Вот здесь Вы как бы немного храбритесь и прикрываетесь иронией, как бы мысленно уже ступили на порог, где все немного по-иному. Как бы, оставаясь еще внизу, вы пытаетесь проникнуться ощущениями, которые вам предстоят, проигрываете ситуацию, пробуете на вкус новое состояние…

* * *

Кирилл, какой замечательный цикл «Капли на донышке» получился в «Новом мире»! Читаю вот, в эту минуту. Так близки мне Ваши образы. Так я Вас и вижу, как Вы написали:

… а мир мой со мною
в одном экземпляре!

… Одинокая светит свеча,
содрогаясь от ветра нездешнего…

* * *

Борис Лукьянчук спрашивал: «А что ты собираешься еще написать о Кирилле? Ты, мне кажется, уже столько всего написала, что же еще осталось?» Я ему — Ой, да по-настоящему я еще и не приступала!

И верно — мне так легко о Вас писать, и все время что-то находится. Мысли сами в голову лезут, я их не зову.

Например, еще осталось о цвете написать. Я когда-то спрашивала у Вас — действительно ли Вы любите эти яркие картинки, которые я у Вас за спиной на фото вижу? Как-то так получается, что Вы их притягиваете. Учитывая Ваше происхождение, так и должно быть. Ваша южная кровь должна притягивать эти яркие краски, тянуться к ним.

А вот я все время сглаживаю эти контрасты в публикациях — только «трилогия» поярче, а все остальное — в палевых тонах или черно-белых.

А ведь я права! Я ведь на Вас смотрю с точки зрения литературы, а в ней Вы в мягком свете видитесь мне. Да так оно и есть. Может, это даже не природное Ваше, а привнесенное проживанием в России, ставшее Вашей сутью в итоге. Или же Вы этими мягкими красками приглушали свою натуру, да и привыкли.

Если бы Вы пошли на поводу своей крови, то самое место было бы — выступать на стадионах. Но хорошо, что этого не случилось.

В моем воображении Ваше творчество окрашено именно мягкими, теплыми тонами, поэтому оно мне так близко, и мне хорошо и легко думается то об одном, то о другом, читая стихи и прозу.

* * *

Мама моя дошла до «Избранной лирики». Я ей программу разработала — что за чем читать.

Говорит: «Начала читать, оторваться не могу. Села за стол — выписывать то, что понравилось. А что ж выписывать, если нужно все переписывать…»

Говорит, что ей очень нравится лирический герой — образ автора, который создается в воображении при чтении. Говорит — такой чистый, такой человечный!..

Я говорю — ты читай, читай, Кирилл вообще необыкновенный.

В общем, угодила я ей здорово.



Из писем Кирилла Владимировича


12 мая 2007

Добрый вечер, Мария! Я тоже смущен — таким вниманием ко мне, то есть к моим сочинениям. Не нужно открещиваться от собственной трактовки, для того стихи и существуют, чтобы читатель мог увидеть их по-своему. Литературовед устанавливает истоки, а читатель — свободен!

Рад, что «русские антирифмы» вам понравились. Они в свою пору приглянулись и Чичибабину…

… Что до фантазии — повторяю: мне ваша трактовка показалась более убедительной и интересной. Мои уточнения о том, как «на самом деле» не имеют художественного значения. Еще раз спасибо. Не удаляйтесь.

Кирилл К.


13 мая 2007

«Человек с музыкальным слухом и чувством должен выпадать из эпохи, как бы она его жестко не привязывала к определенным ритмам и рифмам».

Это очень здорово сказано. Точно. Я это чувствовал, но не осознавал. Мысль плодотворная, непременно напишите об этом отдельную статью (или работу).

Ваш Кирилл К.


5 июня 2007

Что правда, то правда: быть над возрастом — наше с вами преимущество. Конечно, я не «мэтр», потому и в своих сочинениях и в жизни веду себя соответственно. Я свободен от литературных координат, никогда об этом не заботился и об этом не думаю… Да, наверное, в «китайском» стихотворении есть отзвук Вертинского, я его люблю с детства — это от отца, который даже был с ним шапочно знаком в конце двадцатых годов в Бессарабии…

Кирилл


18 июня 2007

Спасибо, Мария, за отклик. Это моральная поддержка, потому что сейчас я не в форме (после больницы), а еще — не знаю и не чувствую своего места в современной русской поэзии. Похоже, она обходилась и обходится без меня. Я как будто сам по себе. Критики, как правило, не вставляют меня (мои стихи) в контекст. Один (Александров) даже написал что, мол, удивительно, поэт прожил долгую жизнь, а ему нечего сказать. Это не так, но ведь почему-то такая мысль пришла ему в голову! Я сейчас подготовил избранное для издательства «Время». Выбор дался с трудом: не вижу себя со стороны. Потому ваши слова, суждения, впечатления весьма для меня полезны. Удачи вам и здоровья!


19 июня 2007

«Не слушайте литературоведов» — действительно, многие из них, к моему ужасу, будучи очень начитанными, страдают эстетической глухотой. Знают всё, кроме сути. А у вас прекрасная свежесть восприятия, чистая и глубокая. Потому так интересно читать, что вы пишите. О Сельвинском, о Цветаевой или… о Ковальджи… Что до современного «литературного процесса», то правда - не надо читать ничего лишнего. Я тоже сторонюсь «культовых» книг. Да, в книжке «Зёрна» куда больше «зёрен», чем в сборнике «Невидимый порог».


20 июня 2007

Кстати, вчера я случайно открыл книгу Белкиной (тоже Марии!) «Скрещение судеб» и наткнулся на следующее. Она приводит цитату из рецензии К. Зелинского на сборник Цветаевой (1940):

«Обладая даром стихосложения, она в то же время не имеет что сказать людям».

Трогательное совпадение с В. Александровым...


26 июня 2007

У меня когда-то были стихи — неопубликованные, надо их найти… Помню, они начинались так:

Во мне, к несчастью, два начала:
Холодный мрак и ласка дня.
Мне снится сон: меня не стало —
Что мог я быть, но нет меня 
(1950?) 

7 сентября 2007

… А в юношеских стихах, думаю, форма соответствовала содержанию. И то и другое было не ахти, любительский уровень, но это мое и для меня имеет значение (личное). Мне нравится достоверность, непосредственность и свобода тех стихов. Ни гениальности, ни графоманства — нормальность…


12 ноября 2007

… А мне после «Журавлей» пришло в голову:

«… превратились в белых журавлей» 
(Р. Гамзатов)

Темно в глазах —
ни неба, ни земли,
а только журавли,
а только журавли! 

(погибших-то миллионы!)


22 декабря 2007

… Я дружил с Анастасией Цветаевой и Львом Разгоном, оба прожили за девяносто в ясном разуме и творческой силе. Надеюсь на это же. А так — действую. Был два дня в Пензе, выступал, потом пять дней в Переделкине (семинар молодых), потом провел презентацию в ЦДЛ своей новой книги (наконец, вышла!)… Рад, что почитываете «Свечу…», в ней немало для меня дорогого.


19 января 2008

А я как раз собираюсь в Харьков. Все-таки получил приглашение на чичибабинские вечера, наверное, приеду утром 11 февраля на два дня.


21 января 2008

Мария, действительно — Бунин волшебник. Вы замечательно чувствуете его. Он как художник, пожалуй, лучший в русской прозе. Но именно как художник. В этом он отличен от Толстого, как ювелир от зодчего. Преклоняясь перед художническим даром Бунина, не могу не видеть его отключенности от мыслительной сферы, а порою — и небрежения человеком. Так в «Натали» он не забывает ни одного нюанса в природе, но вдруг совершенно забывает о Соне… Что с ней сталось после той бурной ночи? Бунину уже неинтересно, Соня отыграла свою роль в драме Мещерского с Натали…


20 января 2009

Посмотрите и «Новый мир» №1 с моими стихами, и «Знамя» №12 с отзывом обо мне… А как себя ценить? Ей богу, к этому не приспособлен. В поэзии чувствую себя где-то сбоку…


25 января 2009

… Не собираюсь заваливать вас сочинениями. Но если серьезно — я сейчас почти никому ничего не показываю, а в мнении — нуждаюсь. Вот такой парадокс.


24 августа 2009

… Я только теперь, на старости лет начинаю, глядя на себе со стороны, понимать, что мной написанное что-то значит в русской поэзии. У меня ведь не было никакой стратегии, а не собирался «завоевать» Парнас, как мои сверстники-альпинисты, а оказалось, что, прогуливаясь, я между делом забрёл куда надо…


11 апреля 2010

Мария, передайте мою благодарность вашей маме. Я начинаю верить, что еще найду читателей, потому что пока их очень мало… Хотя, если честно, мне и не нужна массовость. Даже если так читает меня одна лишь ваша мама — уже существование книги оправдано! К.



Памяти Кирилла Ковальджи.
Кирилл и Мефодий новой поэтики


Владимир Строчков:

Небольшого роста, миниатюрный даже, как-то особенно, по-домашнему милый, уютный и добрый, он был абсолютно лишен какой бы то ни было позы, всегда оставался самим собой, равным самому себе.

Никогда я не слышал, чтобы он повышал голос, даже в споре.

Да и говор у него был мягкий, с мягким знаком после «л» — это от его тёплого, южного, бессарабского детства, от болгарско-армянской крови, от болгарской его фамилии…

Мне кажется, что в нем совсем не было зла, что он был прирожденным миротворцем. Не в современном понимании миротворцем, что в камуфляже, берцах и с автоматом, а в значении изначальном, древнем, как сам мир людской — то есть человеком, не только способным и готовым примирять спорщиков и врагов, но и, прежде всего, живущим в мире с самим собой, с чистым, не замутненным злобой сердцем. И это первое, что сразу опознается и в его стихах…


Евгений Бунимович:

Его стихи и проза всегда имели только один масштаб — масштаб отдельного человека, продуваемого всеми ветрами времён. И только этот масштаб, соразмерный Богу, истинно монументален — не потому что грандиозен, а потому что выдерживает любое увеличение.

Поэт и учитель поэтов, который никогда никого ничему не учил. Только потому научивший столь многому и столь многих из нас. И оставшийся в нас.

(Из публикации на сайте «Культурная инициатива»)

* * *

У меня на ладони
Распустился цветок
Взмахнул лепестками
И улетел…


Ссылки на публикации, связанные с творчеством Кирилла Ковальджи, в нашем журнале на его авторской странице.

Мария Ольшанская