Предисловие автора
«Не шествуя полями Тразимены,
Где Марс вступил с пунийцами в союз*),
Не тешась праздной негою любви
В сени дворцов, с причудливой их жизнью,
Не в подвигах, не в блеске смелых дел
Свой черпать стих стремится наша Муза»
(Марк Аврелий)
*) Тразимена — Тразименское озеро в Италии, при котором во времена второй Пунической войны карфагенский полководец Ганнибал одержал блестящую победу над римским войском (217 г. до н.э.). Пунийцы — карфагеняне.
Кто мы? Откуда? Куда идем? «Не в подвигах, не в блеске смелых дел…» И я, Измаил, был в этой команде… Кристофер Марло начинает свою «Трагическую историю доктора Фауста» с того, что Хор произносит слова Марка Аврелия и затем рассказывает о жизни Фауста. Бывают странные совпадения. Через четыре сотни лет, пересказывая историю Моби Дика на новый лад, мне пришла идея начать историю с Хора. А эпиграфом ко всему циклу я взял те же самые строчки Марка Аврелия. Как же такое может быть? Те же мысли, возникшие в другой голове, никто не знает, как работает подсознание. Ученые говорят об ассоциативном мышлении, о механизмах самодостройки утраченной части картины по сохранившимся фрагментам. Язык, великий язык работает как могучий инструмент самодостройки. Это открытие поразило Бродского, он об этом (другими словами) говорит в своей Нобелевской лекции.
Французский психолог Эмиль Буерак сто лет назад ввел термин дежавю (фр. déjà vu — уже виденное) — состояние, при котором человек ощущает, что он когда-то уже был в подобной ситуации. Впечатление дежавю не раз посещало меня у экрана телевизора. Вот политик с яростной энергией убеждает аудиторию одолеть злые и косные силы, препятствующие истине и справедливости, а я вижу фигуру неистового старика с костяной ногой, прибивающую к мачте золотой дублон.
На Новый 1993 год я страшно простыл, была ангина, высокая температура, жена запретила мне вылезать из постели. Я взял блокнотик, ручку и стал записывать выплывающие из подсознания слова. Лишь день спустя я понял, что пишу «Моби Дика».
Основная часть цикла написана в 1993 году, но потом я добавил еще несколько песен, написанных в период 1994-1998 г.г.
Вместо того, чтобы писать примечания и объяснять аллюзии с оригинальным «Моби Диком» Германа Мелвилла, я решил использовать известные иллюстрации Рокуэлла Кента, ассоциирующиеся с темами романа. Для ассоциаций этого вполне достаточно, а точных совпадений и не надо искать.
1-я песня китобоев
Интродукция в стиле «российский рэп»
Режиссеру, что ищет репризы, — К нам прибывает гонец из Пизы. У них не стоит в Пизе даже башня, Там не от спида мрут, а от кашля. Нет надежд у старушки Европы. Там темно, как у негра в жопе. То ль в Америке иль в России — Мы старалися, мы косили. Мы старалися, мы пахали, Каждой твари б — да дать по харе. Бей ей в глаз. — Из России с любовью. Мы — элита. Мы — китобои! Тебя еще, мальчик, не делала мама, Когда у нас была флотилия «Слава». Никогда еще — жирнее, чем эта, Рыба не плавала по белому свету. Мы старалися, мы косили, Мы в Атлантике, мы в России. Что, мужчина, ты задышал, как чайник? Видно ты был — небольшой начальник.
Может, цензором был по культуре?
Что ж они, падлы, и тебя надули!
Я построю домик для нас с Сюзанной —
С розами в садике и с фонтаном.
Благополучья основы эти —
Семейный бизнес на спермацете.
Я зашью китовые усики
Хочешь в юбку, а хочешь — в трусики.
Только бы с Пизой не проколоться.
Хорошо сидеть нам на дне колодца
И выпрашивать у мира визу. —
Не послать ли гонца нам в Пизу!
Ты, Америка, поперди-ка,
Нас пугать своим Моби Диком.
Башку спилить твоему герою —
Хватит парня с бензопилою.
Эй, пустите нас по морям. —
Мы поднимем крейсер «Варяг».
Ты, Америка, не дрожи. —
Что над пропастью — то во ржи.
Ребята, культурно, не надо мата:
Дайте каждому по автомату.
После этого — белый кит
Сам забьется башкой о гранит.
Мы бульдозером по лендлизу
Запахаем китов всех в Пизу.
Эх, мужики, хорошо гулять.
Когда ничего уже не потерять!
Мы старалися, мы косили
И в Атлантике, и в России.
Мы старалися, мы пахали,
Каждой твари б — да дать по харе!
Бей ей в глаз. — Из России с любовью.
Мы элита! Мы китобои!
Чкаловская, 3 января 1993 г.
1-я песня Измаила
Когда в душе ноябрь, А жизнь не удалась, И нет в моем кармане ни гроша. — Чего ж ты тянешь ввысь, Чего ж ты тянешь ввысь, Куда стремишься ты, моя душа.
Зачем на корабли, Зачем на паруса Глядят мои угрюмые глаза. Ведь жизнь не удалась, Ведь жизнь не удалась, В душе ноябрь и катится слеза. Не видно ни одной Звезды над головой. Песчинке в мирозданьи — нету сил Поверить, что ее Ты, боже, изберешь И назовешь ее — мой Измаил. Но вот прошли года, Взошла моя звезда, Да, ты меня назвал — мой Измаил. Теперь моя беда — Видения кита И то, что я средь китобоев был.
«Пекод» — одинокий охотник
Песня об отечественном кораблестроении
— Не Вы ли будете капитан «Пекода», сэр?
— Допустим, что так, а чего тебе надобно от капитана?
— Хочу наняться матросом на китобоец.
— А ты можешь метнуть гарпун и прыгнуть за ним в китовую пасть!
— Думаю, что смогу, сэр, если понадобится.
—Так добро пожаловать на «Пекод»!
(Разговор на палубе)
Трубит труба. Пора в поход. Лети «Пекод» — мой галиот. Таких, как ты, не сыщешь в мире Японских джонок — фраеров И тупоносых люггеров, В одной единственной стране — таких рубили. Ты как французский гренадер Обветрен, ловок и матер, — Ты был в Египте и в Сибири. Ты словно варвар-каннибал На румпель челюсть нанизал Кита, которого убили. Лети «Пекод». Лети вперед - Твой неоконченный полет Над океанскою волною. Здесь не забыто слово «честь». Угрюмость в благородстве есть Бушлата квакерского кроя.
Ахав — разряд неутоленной мести
Эй, дозорные, на мачтах галиота, Пламя страсти так же жжет, как пламя света! Вашей яростью заправлены вельботы! Вашей удалью заполнены корветы! Эй, матросы, вы как будто бы не трусы! Океан возьми по суху — перейди-ка! Значит весла ваших душ не перекусит Леденящий белый саван Моби Дика! Гарпунеры, распрямите ваши брови! Наступает, наступает ваше время! Чтоб до звезд — фонтаном черной крови Брызнуло проломленное темя! Чтобы хряснул мозг кита-фантома, Чтоб амбал свалился на корачки! — Вот моя последняя основа! Вот моя предсмертная горячка! И за счастье богом данной драки Выпью кубок смертной я отравы! Страсти, как безумные собаки, Лижут кровь несчастного Ахава!
2-я песня китобоев
Революционный этюд
Океан — водоверть крути. Бейся сердце — наш барабан! Справедливости у — на пути Белый стоит амбал! Значит белую вену режь! Делай белой башне подкоп! Чтобы черной реке — брешь! Ну, а белому лбу, в лоб!
Нам ведь проще не надо прав: Птицу белую бить в лет! Храмы белые — в прах, в прах! Ну, а белых щенков, под лед! Под одеждами белыми — грязь! Ложь несет в себе — белая весть! Белой костью хрустит князь, Костью князя хрустит — месть!
Чтобы мир был прекрасен и чист, Зажимай им на дыбе болт! Протрубил, протрубил горнист: Мертвый кит иль разбитый вельбот!
Речитатив Измаила
О том, что мы все виноваты
И я, Измаил, был в этой команде;
В общем хоре летели к небу мои вопли;
Мои проклятия сливались с проклятиями остальных;
А я орал все громче и заворачивал ругательства
все круче,
Ибо в душе у меня был страх.
Извне пришло ко мне
И овладело мнoю всесильное мистическое чувство:
Неутолимая вражда Ахава стала моею.
И я с жадностью слушал небылицы о свирепом
чудовище,
Которому я и все остальные
поклялись беспощадно мстить.
(Герман Мелвилл «Моби Дик», Глава 41)
Песня Тэштиго — гарпунщика индейца, безумца из Гейхеда
«Таун-Хо!» — возглас «Вижу кита!» Таун-Хо! — значит вьется дымок! Таун-Хо — это мой томагавк Настигает врага! Таун-Хо! Таун-Хо! — на бесстрастном челе Желваки шевельнулись висков. Таун-Хо! — это шепчет стреле Обвевающий ветр. Таун-Хо! Таун-Хо! — рукоятка ножа. Таун-Хо! — это бледность веков. Золотой мой языческий храм. Мой гарпун! Таун-Хо! Таун-Хо! Таун-Хо! Запылает вигвам С четырех подожженный концов! Таун-Хо! Догорающий мрак. Пепелище костра. Таун-Хо!
Песня наемных матросов
«Аргентина манит негра»
(Палиндром М.А. Булгакова)
Час автохтону внезапно пробил, Где-то в Африке, точней, в Найроби. Ну-ка спроси в темпе аллегро: «Аргентина — манит негра?»
Аргентина, ах Аргентина! Да, Аргентина манит негра, Саквояж пакует он в темпе аллегро. Хочется пожить как при коммунизме: В Тихий океан ему шлите письма! Аргентина, ах Аргентина! Даже черной кошке нелегко во мраке, Хочет негр вернуться в дом на кадиллаке. Сдохнуть можно быстро и, конечно, ближе, Чем в Буэнос Айресе иль в Париже. Аргентина, ах Аргентина! Ну-ка еще раз по больному месту: Жили-были в Африке жених и невеста, Все под баобабами тили-тили… Алименты требуйте в Аргентине! Аргентина, ах Аргентина!
Стабб — второй помошник капитана
Мнение офицера
Ишь как униженные потекли в Европу… Тоже мне — горе — пинок под жопу! Не от страха — маха дают за кордон: Пуп земли — золотой дублон! Ну что это за люди - без якорей, Руки им за спину вяжи скорей! Правь — прямо в пасть! Вот закон охоты: Трус, кто выпрыгнет из вельбота! Звезды на веслах. Рыба в загоне. Стабб всегда впереди погони. Меж загонщиков вбиты клинья: Есть рыба ничья и рыба на лине! Трубка в зубах. Улыбка хитра. Попробуй увести от Стабба кита! Проседь в висках — герой Афгана, Рука, возлюбившая тяжесть нагана. Смелому, верному — честь и слава: Третий кусок после Ахава!
Догорает вторая трубка… В океане плывут два трупа: Толстый кит, как восточный хабиб, И еще — негритенок Пип. Ах ты, Пип, мой трусишка Пип, Зря ты со мной в это дело влип! В цейтноте и у бога бывают ляпы: Всем не водрузить громоотвод на шляпы! И кораблю в грозу — не приделать фалды Для водостока с промокших вантов! Льется с неба звездное брашно. Я пою, чтобы не было страшно: Надвигается дикий шторм. На дно — так всем, это так хорошо! Святого Эльфа огонь недвижен. Эх, отведать бы перед смертью вишен!
Эротическая песенка
о большом негре (гарпунщике Дэггу),
исполненная под кожей статуи Cвободы
русским эмигрантом Эдичкой Лимоновым
Первый негр — это в первый раз - На меня положил свой глаз. Не срывай ароматный плод, Не бери этой дряни в рот. Эбонитовый — крепче стой, Барабан — инструмент простой. Капля пота блестит на носу. Обовью я его лозу.
Ах, зачем этот старый миф Про скрипичный лаковый гриф, Про струну, что звучит — пока Смычком нежная движет рука. Брызнет в рот ароматный сок, Мысль шальная пальнет в висок. Инструмент не пребудет цел, Если мастер навел прицел. Белый кит, словно дева бел, Глаз пугается черных тел. Пеной брызнула с плеч фата, Обнажился низ живота. Не успеет промолвить «Ох», Как гарпун ей войдет под вздох. Струйки крови приносят весть, Что отнята у девы честь. Ох, гарпун ходит вверх и вниз. Паруса раздувает бриз. На грот-мачте кричат «Земля!», Расскажи теперь про себя. Первый негр — это в первый раз — По российски не вяжет фраз. Плещет речка из молока На кисельные берега.
Фласк — всепроникающая посредственность
Третий помошник капитана
«Любезный адмирал, мне нужен этот Джон!» — Там дьявол говорит, косясь (aparte) влево. На полотне Творца — всего важнее фон, А не змия, Адам и с голой писькой Ева. Не ведал про огонь, смолу, рога — Преставившийся к утру от холеры… Мудрец для простака придумал Ад, А, заодно, и пост, и прапор веры.
Мудрец — он что корабль, где Локка голова И Канта — балансируют два борта. «Что это было, сэр?» — обычные слова, А не великие: «Кто это сделал, лорды!» Да, я ничтожество, я коротышка Фласк. Я не был среди них, идущих по воде. Когда я шел на дно, меня не метил знак: «И спасся я один, чтоб возвестить тебе!»
Похожих на мою, других могил не счесть, И баба у меня — давно перебесилась. А сердце, что тогда болело, Ваша честь, Ну, слезы капали… Вам скучно, Ваша милость?
Песня Квикега, гарпунщика-каннибала
О поисках гражданского примирения
Моя многих-многих резать, Моя многих-многих кушать. Острый наточить железа, Долго-долго умный слушать. Моя бедный-бедный племя Несчастливый — много горя. Папа царь меня учиться Посылать за много моря. Чтоб учить я много вещи, Чтобы я не знать сомнений, Подарить хороший женщин С толстой попкой для сидений. Но за много лет скитаться Изменять не мог я веру, Потому что обнаружить Больше зла, чем в бедный племя.
Лучше я умру язычник, Раз кругом так много злобный. У меня есть Йоджо-Йоджо, Деревянный человечек. Йоджо-Йоджо много думать, А потом давать советы — Как нам сделать, чтобы люди Быть счастливый в этом мире. Никогда я малый рыбка Не пугать и не обидеть, Только кит, большой и грозный, Квикег будет бить гарпуном! Каннибалы, каннибалы, Помогайте христианам! Закурите общий трубка И прижмитесь лбом друг к другу.
Курсы иностранных языков
Первое авторское отступление, навеянное речью Квикега
Какой красивый англицкий язык: «Твоя — моя», «которую — который»… Прекрасны смысла смутные азы — Как девы издали, мелькающие в шторах. Не различить — где миссис, а где мисс В мелькающих за сотню метров блеcтках. Родное ухо высекает смысл Двоякий на латинских перекрестках.
Е.С.
И юноше, глядящему в окно,
Указкой тычет teacher : «Не витай!»
Товарищ Шитиков, конечно, был говном,
Так то и без английского видать.
Ах, вот в виске откуда высота. —
Смысл фразы и печален и высок:
«Убийца молотком ударил в храм!»
(Английский temple значит и висок).
Словарь раскрытый вспышка озарит
Разрядом просекающим, — закутан
До глаз плащом, стремительно в двери
Встает преследователь (он же prosecutor).
«Твоя — моя» — как бьется, не сказать,
Не выразить красноречивым вздохом.
Страшны Василь Иваныча глаза:
«Ты слышал, Петька, наши сдали ТОЙФЕЛЬ!»
Еще раз об иностранных языках
Второе авторское отступление, навеянное чтением текущей прессы
И вот финал. Ревущий океан, Волны сметающей неистовая сила, И никакой крылатый Струфиан Не охранит ни нас, ни Измаила! «Пекод» пошел на дно. Проломленный костяк Шпангоутов. Коса — косит. И дико Орел двуглавый рвет кровавый стяг, Прибитый к мачте молотком Тэштиго. Иллюзий варварских осколок — в море гроб Плывущий (Квикега), и нет иной опоры Отечеству, чей леденящий лоб Мы целовали, плача, и который Принадлежал бандиту (в Барнаул Рекомендует труп отправить племя). Смешон толстяк, кричащий «караул!», В его жену чужое каплет семя.
Раздевший терапевт — рекомендует шок Для похудения супругу, и на диво Под ремешком осел его живот, Стремительно, как «Адмирал Нахимов». И три сестры стремятся за кордон — В фотомодели, щек пылают платы. Так не смешил Шекспир туманный Альбион, Как кандидат наук — семью своей зарплатой. Отсюда не видны ни ГУМ, ни мавзолей… Со словарем из трех десятков слов, Российский гражданин, попавший в USA, Как каннибал с Антильских островов.
Старбек — сгусток человека
Первый помошник капитана, он же — главная внутренняя оппозиция
Добра во имя — взять и всыпать яд, Спустить курок иль просто дать по харе: Есть оправданье — я не разделял Идеи злобы к бессловессной твари! Но где черта? Лонжа в моей руке, А тот, под куполом, плюет на пересуды… Душа моя подавлена и кем? Безумцем, подорвавшим мой рассудок! Вся злоба мира — это не пустяк! Английский почерк, наклоненный влево. Названья кораблей по курсу: «Холостяк», «Рахиль», «Юнгфрау» — это значит «Дева». О парус, в бурях ищущий покой, Разорванная нить и на исходе — Сухое лоно, истощенный слой Души, что ничего не производит.
Жена, что Гарри Мэйси неверна, — Так это жизнь и никуда не деться… О небо! Электрический кальмар С горящим красным глазом жрущий сердце! К тому же, к Мэйси не дошло письмо: Чуть ранее, сияя жутким ликом, Он весла страсти удержать не смог И пал геройски в схватке с Моби Диком! Есть ловкость рук, есть перебор мастей И путь змеи, что никому не ведом, И правнук содрогнется от страстей, Испытанных прабабкой и прадедом! «Рахиль» утешится, спасая сироту. Но ты, о страждущий, вовек не утолишься! Старик, послушай! (Кто это? Кому?) Да это я! Ты что, косы боишься?
Философские частушки про кита
Поются под банджо в стиле кантри
Кит не виляет хвостом, Спину не гнет мостом. Кит не умеет петь. Кит не боится плеть. Кит не отведет беду, Не залыбится, как Монтан. Не завинтить киту Светомузыку под фонтан. Кита не совьешь в кольцо. Киту не плюнешь в лицо. Не дашь и пинка под зад. В общем, что с недоумка взять. Китобои труп кита Очищают, как апельсин. Спиралями кожура Свертывается с оси. Острой лопаткой, Вроде саперной, Киту подрезают Шею на горле. Глаз у кита — без век. Краток китовый век. Розовый, бледный язык Лебедкой рвут на куски.
А еще хороша губа (Ребра тоже идут в дело). Вот такой же губой до утра Про любовь моя Фря свистела. Из загранки привез я ей (Жаль, что я у нее — не первый) Спермацетовых в дар свечей, Ароматных, как негра сперма. Вырвать у кашалота зуб — Не легче, чем корчевать дуб. Но в спросе изделия из зубов — Пенисы и рукоятки хлыстов. Из китового из уса Хороша для усов гребенка. Очень вкусны мозги кита — Не крупнее, чем у ребенка. Клубы черные из трубы. Заходи к нам, коль ты не робкий. Это пламя весь день гудит В крематории — салотопке. Жизни край — голубой предел. Китобою есть чем гордиться. Очень много хороших дел Извлекается из убийства.
Охота на мышь
(дуэт паяцев)
По замыслу автора дуэт должен исполняться гнусными и отвратительными голосами, чтобы это было уже и не паясничание и не фиглярство, а какой-то беспробудный маразм, не лишенный, впрочем, некоторой негативной эстетики.
«Во мне уже осатаненность!»
(Е. Евтушенко)
Она: Ах, мой малыш, ты все шалишь, А лучше б ты поймал мне мышь, Которая без устали скребется. Он: Конечно, мышь в квартире — зло, Но ей теперь не повезло, О женщина, которая смеется. Она: Я получила перевод, Сходила в лавочку и вот — Российский вкусный сыр для мышеловки. Он (страстно): Как можно жить спокойно в мире Мышей, мечтающих о сыре! Скорей пиши письмо к золовке, Чтоб одолжила мышеловку Не надолго, но дней так на пятьсот. Она (колоратурным сопрано): Ужели ты поймаешь эту мышь! Малыш, ма-а-а-а-а.., ма-а-а-а-а-а.., малыш! (задушевно) Когда вокруг тишина И не скребут у окна, Ты знай, что верит жена, Что наша любовь жива. Когда мы были детьми, Когда считала я дни, А ты — выбирал слова, Кружилась так голова. Ужели снова с тобой Пылаем страстью одной, О ты, о мой дорогой, Голубо-о-глазый мой! Бывало, спросит меня няня: «Об чем задумалася, Маня?» (Я все чертила на стекле Один глагол на букву «Е»). Тогда мы были детьми, Тогда считала я дни, А ты — выбирал слова, И кружилась так голова. Ужели снова с тобой Пылаем страстью одной, О ты, о мой дорогой, Ма-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-лыш! Он (задумчиво): Мне говорил отец юрист: «Когда нас в бой зовет горнист, А путь сквозь тернии — тернист, Борись, Борис, борись! И если даже ты неправ, Народ российский любит нрав, И любит к водочке приправ. Правее правь!» (с нарастающей страстью): Но ближе к делу, вот мыши тело, Которым прежде она потела, Когда хотела есть торт «Отелло» И похотливо хвостом вертела. Она шустрила, других мутила, Она пыталась подрыть стропила, Она вопила, что все прогнило, Она мечтала продать Куриллы! Но что же делать? Маразм крепчает. Кто Надю с Вовой вчера венчали — Страну профукали, односельчанин! (Теряет контроль и переходит на ненормативную лексику): РОССИЙСКАЯ ТОВАРНО СЫРЬЕВАЯ — Ох*еваю!1 Маня, тащи топор! Разнесу весь этот дом с мышами к *беней матери! Голос мышонка из подполья: А-а, а-а, обидели мышоночка! А-а, а-а, отняли у него сырную крошечку! Борис, а Борис, вели-ка их затрахать, Как ты затрахал миленькую мамулечку! Паяцы — он и она (растерянно): Что там, что там он говорит? Он (высоким тенором): Смейся, ловец, над захлопнутой мышью, Смейся и плачь, эсэнговины сын! В разных углах шебуршание слышно Глупых мышей: «Горек родины сыр!» (Рыдает). Автор (высовываясь из-за кулис): И, таким образом, трагедия перешла в фарс.
1 Не знаю автора. Эти стихи про товарно сырьевую слышал от Володи Воробьева
Рок у собора парижской богоматери
Посвящается Виктору Гюго
и итогам российских выборов
от 12 декабря 1993 г.
Просвист пули — век человека. Острова на морях и реках. Остров грез захлестнет обида, В океане слез тонет Атлантида. Есть искусство растить рабов. Сена течет под мостом Мирабо. Есть любовь — значит есть и измена: Вместо чернил хлещет кровь из вены! Не зная брода — не суйся в воду. Хлеба и зрелищ даешь народу! До венца — не давай зарок. Выбито на камне в соборе «рок»!
Серые камни Нотр Дам.
Лучше умру, но тебе не дам
Я поцелуя без любви.
Шнур на корсете моем не рви!
Кошка черная — быть беде,
Эсмеральда в сетях Ситэ.
Квазимодо — крутой дебил
Каменными яйцами в колокол бил!
Искусство принадлежит народу!
В народе мода на Квазимоду.
От тюрьмы не давай зарок,
Нищета есть тяжелый рок!
Блекнет взор, голубой как небо, —
Нож в спине капитана Феба.
Ясный взгляд фанатичных глаз,
Бабочкой мечется горящий газ.
Запах жареного — ведьму жгут,
Перетянут на вене жгут.
Цветочки, козочки, смех из сада…
Всем — привет от маpкиза де Сада!
На россов россыпи — в Европе квота.
У народа с похмелья рвота!
Осколок зуба торчит меж строк.
Жить на осколках — тяжелый рок!
Чкаловская, 17 декабря 1993 г.
Пророк Илия
Францу Фельстеру, моему веселому другу, у которого в горах верхней Австрии было время еще раз все как следует взвесить — перед прыжком в пропасть
— Do you speak Russian?
— Yes, a little bit.
— Вы что, нездешние? Вернулись из похода?
— Нет, мы пока туда!
— А те огни,
Случайно не злосчастного «Пекода»?
— Да, это наш «Пекод» горит свечой во мгле,
Но про злосчастия я слыхом не слыхал!
— Так вы собрались плыть на этом корабле,
Ну-ну, — (. . . . .) и замолчал.
— Послушай, парень, как-то ты темнишь!
Коли что знаешь, говори нам прямо.
— Вы слышали историю про мышь,
Которую всегда влечет к помойной яме?
— При чем тут мышь! Да что ты все финтишь!
Рубить канат — так лучше топором!
— Да я молюсь (прости, спаси, услышь…).
Что, капитан-поди ваш нездоров?
— Да, прихворнул. Так то для моряка —
Тьфу-тьфу! Ну что ты глаз прищурил!
И врач у нас отличный, ты слыхал,
Не кто-нибудь: Добейко-Окачурин!
— Команда как?
— Надежный экипаж!
— А призраки?
— Какие?!
— Ну, в то утро,
Вам, часом, не пригрезился мираж,
Что за спиной крадется барракуда?
— Да что-то чудилось. Но был такой туман!
Мы все измучились. И как не говори —
Всегда несет с собой хмельной дурман
Большое ожидание зари.
— А призрак потихоньку прошмыгнул
И спрятался поодаль от штурвала. . .
Прощайте, братья! — тихо кашлянул
И зашагал по листьям вдоль бульвара.
— Эй, боцман! Это что за новичок
Тут нес слова невнятные такие?
— Его все знают. Это наш пророк.
А имя у него хорошее — Илия.
- - - - -
«Пекод», Ахав, свирепый Моби Дик,
Град обреченный, полный ветра и лиан…
А синий глаз подергивает тик,
И дышит тяжело холодный океан.
Москва, 1970
Памяти Юлия Файбышенко
Ах, нищета проклятая! Долги… Наташка в ужасе: «Мы не бываем в свете!» Все так запуталось, и не видать не зги… Похоже, что лет на сто без просвета. Тот хмырь все клеится… Ох, дать бы по рогам! Но все в пределах… Хоть дымок я чую. (Non licet bovi, что дано богам!) Пришла б сама, сказала — я врачую… Писал бы прозу, да семью не прокормить… Перо скрипит уже не так, как прежде… В стихах — там рифма тянет… Наболит — И полилось про перси и про вежды… За переводы сесть? Да пуповина Ведь русской повитухой перевита… Земную жизнь пройдя до половины… Nel mezzo del commin di nostra vita…
С царями ссорился.., пораздразнил собак… И кто тянул? Уже б имел медаль! Все бросить к черту — и пойти в кабак! Елизаветке звякнуть (вечность не видал…) Черт надоумил, так не повезло… Все норовят сквозь Нальчик, папуасы! Родиться бы лет, скажем, через сто — Дороги выстроят (взглянуть хотя бы глазом!)… За что боролись… Возраст старика — Не побежишь, спустив штаны иль хуже… Рецензия «Про взгляд издалека» (Надежды подавал.., такой хоккей не нужен!) Ишь, хором грянули: «Родная широка…» Гляди, опять русскоязычных хают! Поэт на кухоньке… В черновике строка: «Октябрь уж наступил. Уж роща отряхает…»
Федалла — змеиная голова
Маленькому принцу Горби,
вымышленному, как и все принцы…
«Иногда для того, чтобы прозреть —
нужно сначала ослепнуть».
(Восточная поговорка)
Блеск сухой азиатских скул, Запах гребцов так манит акул. Хочешь кушать — скажи «халва»… Ой, до чего хитрая голова! Слышать, видеть, принять в расчет: Что там за ручей подо льдом течет? Знак фарисейский — лепи, лепя: «Капитан, я пойду впереди тебя!» «Так, товарищи, не разберешь, Что тут правда, а что тут ложь! Слава Господу, — дал мне глаз, Я все вижу — подальше вас!» Пара шампаней, букетик роз: Едем, мальчики, гулять на Форос! Блеск сухой азиатских скул — Мчится вельбот по башкам акул…
«Че ты расселся-то, нос крючком? Откупоривай, рулевой Крючков!» Щелку узкую — дернул тик: Дал фонтан-таки Моби Дик! Морзянка взвизгивает: «SOS! Тайфун! У Моби Дика в горбе — гарпун!» А ты, гражданочка, сассун видала? Промахнулся — Акело Федалла! Весла — в щепки! Удар хвостом! До чего ж тонкое дело — Восток! Свистнул линь по тюрбану шейха — Вяжем, ребята, петельку на шейку! Гвоздь сезона, трюк — экстракласс: Закатился змеиный глаз! «Что ж вы, суки, — оторвали пенис!» — Взреял с криком железный Феникс.
Бог не выдаст — свинья не съест! Победители — правят съезд. Залом — хором: «Мы — не ра-бы!» В океане плывут гробы.
Как это делалось в Одессе
Посвящается финансовому кризису
В подъезде сдержанный раздался стон… Костюмчик новенький, шевро-бостон, Сменил хозяина, танцует вор, На стреме выставлен чубак Егор. С морденкой черненькой бежит щипач, Его нервирует в подъезде плач. Царем в империи быть нехитро, Возьми непьяного в любом метро.
Его ж, как фраера, в руке наган, На сходке кинул друг, Жиган-Зюган, Двулично жертвы, блин, он обличал, Лампадка светится от Ильича. Пока аграрии воруют рис И с документами сидит Борис, Пока кует кузнец свой первый ков В цепи гэ-бэ-кэ-бэ иных оков, Я шило острое зашью в мешок, Я с женским ястребом щиплю лужок, Я с Бушем партию сыграю в гольф, Культурно мячик нам подносит Вольф. Так здравствуй, милая, я твой дебил, Скажи спасибо, раз тебя не бил, Хоть ты кругом права, так жить нельзя, Все птицы лебеди, да селезня… Хоть я не бедный, бля, пенсионер, Но сердце требует жестоких мер: Нашью нашивочку-коловорот, Кирпич впечатаю в мордоворот. В газетах подняли евреи хай, Что батько спьяну раз вскричал «зик хайль!» Взойдет звезда креста, товарищ, верь! В России выпущен из клетки зверь.
Проповедник Мэппл
Ну-ка не кисни, а сюда греби, Доля матроса — терять корабли. Эй, гражданочка, от винта! Начинаем поход на кита. Слышали, парни, байку про Йону, — Про испытанье господне ено. В общем, выходит по разным оценкам, Что баба у Йоны была не целка. Мне-то это дело, в общем, до фени, А Йона страдал, — упадет на колени И молится истово, насупит брови И, как дурак, бьется лбом до крови. Удумал Йона себе химеру, В результате сломался, утратил веру. Кроет Йона всех — от рабочего до министра, И на бабу рявкает: «Прикрой канистру!» Что же ты, парень, в осадок выпал, Каждый имеет свободный выбор. Не по нраву — боком скакать на крабе, Не женись на сексуальной бабе! Ну, живнула, — так законы же рынка: Больше спроса, — шире ширинка! Одни, стал быть, мокнут, другие — сохнут… Причем милиция, что куры дохнут!
Но начал Йона тянуть на Бога, Бочку пиара выкатывает на дорогу: «Твой рынок гаже, чем у гадкого человека, Меня обидишь, не проживешь и полвека!» Разозлился бог и говорит пахану, Такому мордатому Левиафану: «Йону замочишь, — звезда на погоны, Действуй смело, но в рамках закона!» Ежу понятно, сидишь на судне, Не кивай на испанское правосудие! Левчик наехал, горит чешуя, Он Йону заглатывает, не жуя! Йона у кита в двенадцатиперстной кишке Сидит замотанный, как к мешке. Он, поначалу, метал вершки, А куда же он денется из кишки! Начал прозревать: «Прости меня, Вовчик! Апеллирую к гуманности законов волчих! Вертикаль поддерживаю у людей, А также обязуюсь любить блядей!» Так Йона спасся за океанской далью: Это, ребята, байка с моралью! В Америке на каждого — по автомобилю, У каждого японца — телефон мобиле. Но, конечно, особая нужна палитра Для страны, где каждый может взять поллитра, И глядя по телеку на их «Сузуки», Опрокинуть стакан и сказать: «Вот суки!» Россиянин, собственности не чурайся — Меняй свой ваучер на двух Чубайсов! Варишься в котле, так не вопи «Палено!», И не ропщи, как библейский Йона.
Песня без слов
Посвящается ГКЧП
Я полез в карман за словом, Оказалось, слова нету. Я в другой полез за тем же, Но и в этом было пусто. Я обшарил все карманы. Кое-где слова лежали, Но такие, что при дамах Их сказать не очень ловко. Дамы были бы полгоря, Если нужно — дамы стерпят, Но какой без слова эпос Или песня о походе. Ведь вначале было слово И в конце дают его же. С ним летит Боян бо вещий Над гнездом родной кукушки.
Вновь рыдает Ярославна, Неразумные хазары Подкрались к нам тихой сапой, Подстрекаемые НАТО. Завершив процесс деленья Пустячка, но на немногих, Президенты воскрешают Светлый образ Лопиталя. Отмечая на госдачах Юбилей переворота, Гимн Советского союза Распевают миллионы. Приношенье жертв свершилось, И Перун явил нам милость, Тридцать долларов за барель Устанавливая цены. Но и после погребенья Героини комсомолки, Что карячилась полвека На любимую контору, Песнь цикады сладкозвучной Продолжает безумолку Часовая мастерская, Лики Хроноса в которой.
Эпилог
Подражание Иосифу Бродскому
И, примериваясь к будущей фразе, — рука Взмахивает над чистым листом, как player Чемпионата по гольфу, закатывающий шар В лунку на стриженной зелени. Веер Идей, точнее, сожалений о чепухе, О частных мыслях, которых не воскресить. Мухе, ползающей по требухе Памяти, требуется обнаружить нить, Связывающую все воедино, — цель, Лузу, в которую метит шар; Требуется ухватить в пинцет Мелкую, но исключительную деталь,
Простую, как фраза: «Сними трусы,
Раздвинь ягодицы…», которую говорит врач
Новобранцу, карабкающемуся на весы,
И начинающему, кажется, понимать,
Что его уже трахают, разлагольствуя о
Недопущеньи в казарме голубизны.
Если в жопу граждане лезут в пальто,
Это верный признак того, что ты —
На любимой родине, где каждый прав,
Обвиняя в непонимании окружающую среду
(Т.е. всех, кроме себя), где вопрос лукав
У анкет, референдумов, где ведут
Нескончаемый спор про «какая власть
Действительно представляет народ»,
Чьи нужды она понимает, а
Не как тот считает, — наоборот.
В патриотизме клянется ГКЧП,
Серпастые слезы катятся по щекам.
Здесь хватаются, оседая, за дверь
От двусложного эха из слов «я — за!»
Погляди в глаза и скажи: «Земля,
Я прошу, пожалуйста, не умирай!»
Проживших жизнь в России, я
Без разговоров помещал бы в рай.
Линц, Австрия, 28 апреля 1993 г.
Послесловие
Занавес закрывается. Испытания начала девяностых, когда казалось, что все летит в пропасть, начинают покрываться патиной времени. Так храм оставленный все храм, кумир поверженный — все бог. Сон, бред, трава забвения… В финале фильма Тенгиза Абуладзе звучали слова: «Кому нужна дорога, которая не ведет к храму?» Новые экономисты говорят, что дорога к храму ведет, но она платная, так что не всем по средствам. А неистовый Ахав, как и прежде, воспламеняет толпу китобоев прибитым к мачте дублоном и возгласом, что дорога к храму — есть погоня за белым китом. Где же ты, мой читатель? Все еще в пути или уже в погоне?
