Владимир Захаров

Гвардейский романс

(эссе)

Гвардейский романс

Дитя, не бойся смерти, городское,
Она в степи не пахнет, как жасмин.
Здесь, холодны, стоят среди покоя
Тюльпаны пламенеющих долин.

Полны весны их листья восковые,
Бутонов их тугие острия,
Лежат в ложбинах тени голубые,
И кое-где в снегу еще земля.

И если труп в размокшей портупее
Ты здесь найдешь, оставшийся с зимы,
Пойми, что он лишь чуточку скорее
Ушел туда, куда идем и мы.

Его очей полуприкрыты щелки,
И прядь черна над щеточкой усов,
Его почти не растащили волки —
Он просто спит, не ведая часов.

Он просто спит! Безумные гвардейцы,
Он просто спит — завидуйте тому,
Кто просто спит и видит, как индейцы
В широких перьях скачут по холму.

Он видит их раскрашенные лица,
С других страниц ему глядят цари,
Есть на страницах бабочки и птицы,
И в амулетах жутких дикари.

Всех этих книг не пролистаешь за год,
Прекрасны их злаченные края,
Там есть одна с изображеньем пагод
И колеса земного бытия.

Мой друг, пора! Из всякого дурмана,
В котором долг, и право, и мечты,
Есть путь туда, где около кургана
Цветут большие красные цветы.

Мой друг, пора! Одерни гимнастерку,
Взгляни, в горах какая белизна,
Ведь ты же в первый раз курил махорку,
И в первый раз когда-то пил до дна.

И пусть тебя ведут через туманы
От колеса земного бытия
Небытия пурпурные тюльпаны,
Холодные, тугие острия.

Этот романс — одно из самых любимых моих стихотворений. Он вызывает у слушателей неоднозначную реакцию, причем дело не в его художественных достоинствах — принимается или отвергается его тема и эмоциональная позиция. Ведь это — песня о юном белым офицере, погибшем где-то в горах Средней Азии, где растут тюльпаны. Ясное дело, он только недавно окончил гимназию, читал книги о путешествиях капитанов Кука и Лаперуза и был идеалистом. Этим он мне и близок.

А Гражданская война, она до сих пор не довоевана. Еще не так далеко ушло время, когда Булат Окуджава пел о том, что он падет «на той единственной гражданской». Многие при исполнении этой песни едва не плакали. Но уже тогда находились немногие, которые, слушая эту песню, саркастически спрашивали: много счастья принесли вам эти «комиссары в пыльных шлемах»?

Конечно, большинство жителей современной России, погружаясь в повседневные заботы, о Гражданской войне не вспоминают. Но те, кто вспоминают, имеют очень разные на нее точки зрения. И разобраться в них далеко не просто.

Есть последовательные поклонники белых. Очень близко знакомый мне и весьма замечательный человек — поэт, неустанный переводчик поэзии и выдающийся ее издатель, недооцененный прекрасный прозаик Евгений Витковский — держит на своем письменном столе портрет Колчака.

Есть и отрицатели белых, хотя вслух они об этом говорить не слишком любят, чтобы не уподобляться комсомольцам советского времени. Я сам был таковым в отрочестве. Нам предписывалось, кроме ненависти к белым, испытывать еще и ненависть к троцкистам, фактически их победителям. Сегодня такую комбинацию взглядов в интеллигентном человеке найти вряд ли возможно.

Есть и некоторое количество отрицателей белых и стыдливых поклонников Троцкого. Я бы мог назвать таких людей из числа моих знакомых, но не буду этого делать из чувства деликатности.

Есть также поклонники одновременно и белых и Сталина, полностью отрицающих Троцкого и весь левый коммунизм. Об этих умолчим, ибо они сами о себе заявляют довольно громко.

Наконец, есть отрицатели как белых, так и красных всех оттенков. Эти люди считают, что русский народ в принципе ничего путного из себя родить не может. Им более симпатичны испаноязычные генералы — Франко, Пиночет.

На чьей же я стороне? Всю свою сознательную жизнь я остро и горячо интересовался новейшей русской историей, историей революционного движения, историей великих войн, сотрясавших Россию, да и историей советского периода. Это происходило по велению сердца. Уверен, что поэт, лишенный живого интереса к истории своей страны, вряд ли сможет задеть струны в душе читателя, даже если он от природы талантлив. И все же у меня нет ответа.

Можно порассуждать на тему — что было бы в России, если бы победило белое движение. Ну, расстреляли бы Горького и Блока, стал бы Колчак диктатором, зато не было бы коллективизации, не было бы Гулага. Но вот вопрос — была ли бы проведена крестьянская реформа? Получили бы крестьяне землю? Я сам по отцу — крестьянского корня. Помню, как мой отец вспоминал своего деда, отца моей бабушки, неграмотной бабы Насти. Он говорил внуку: «Дадут, Женя, крестьянам землю, непременно дадут!». А если бы не дали?

Конечно, среди белых офицеров более половины были эсеры — сторонники социал-демократии и земельной реформы. Были даже целые полки, сражавшиеся под красными знаменами. Но противодействие земельной реформе было сильнейшим. Только в конце Гражданской войны умный Врангель все-таки провел ее на юге Украины и немедленно получил в свою армию приток новых солдат, но было слишком поздно.

Можно представить себе и сценарий, в котором белые побеждают в России, а через несколько лет происходит коммунистическая революция в Германии. Лидером, вместо Гитлера, становится Эрнест Тельман. В 1975 году меня впервые, после долгого карантина, выпустили за границу. Недалеко, всего лишь в Восточную Германию. Не могу сказать, чтобы мне там понравилось. Идеологическая атмосфера там была много более душной, чем в СССР.

Я говорю о революции в Германии с такой уверенностью, потому что твердо убежден – коммунистическая революция в России не была случайностью. Коммунистические идеи вызревали внутри западной цивилизации в течение веков. Маркс и Энгельс жили в Германии. Европейская цивилизация была беременна коммунистической революцией. И так случилось, что она совершилась в России. Будем считать, что это судьба. Значение коммунистической революции было огромно, хоть ортодоксальный коммунизм, который она проповедовала, и оказался формой организации общества, несовместимой с природой человека.

Коммунистическая революция в России произвела очень большие сдвиги в мировой истории. Она сильно напугала богатых и власть имущих. Надо сказать, что ко времени российской революции западное общество, с его колоссальным разрывом в уровне жизни между богатыми и бедными, с полным отсутствием социальных гарантий последним, представляло собой не очень симпатичную картину.

Еще в 1895 году Герберт Уэллс в «Машине времени» предсказал деградацию этого общества и превращение его в два биологических вида: элоев, потомков богатых, и морлоков, потомков бедных. И те и другие совершенно деградировали. Беспечные изнеженные элои наслаждаются жизнью на земле, но служат пищей для более хватких морлоков, которых они в свое время загнали в подземные трущобы. Литературоведы считают «Машину времени» началом научной фантастики. Если это так, то первым образцом антиутопии является роман Джека Лондона «Железная пята», опубликованный в 1908 году. В нем описано тоталитарное общество, в котором олигархи-дельцы полностью подчинили рабочих, поселив на пайковом питании в бараки и жестоко подавляя все восстания.

Так вот, на мой взгляд, после революции в России сценарий «Железной пяты» в США стал невозможен. Из великого кризиса 1929-30 годов страна нашла другой выход — «Новый курс» Рузвельта, который, будучи сам крупным капиталистом, хорошо учел уроки, преподанные Россией. Я осмелюсь заявлять, что вся система социальной защиты, которая есть в США и Европейских странах, бесплатная медицинская помощь, бесплатное образование – есть отдаленное следствие Октябрьской революции в России. Хотя сама Россия заплатила за эту революцию непомерную цену.

Однако читатель, все же, может попенять мне и сказать, что я уклоняюсь от основного вопроса: за кого я — за красных или за белых. Но я все-таки поэт, а поэту вовсе не обязательно иметь идеологически выдержанную позицию. Более того, это невозможно. Маяковский, уж каким советским был, а в поэме «Хорошо» нечаянно для себя слепил образ генерала Врангеля, вызывающий чуть не слезы:

И над белым тленом,
как от пули падающий,
на оба 
           колена
упал главнокомандующий.
Трижды 
              землю 
                         поцеловавши,
трижды 
             город 
                       перекрестил.
Под пули 
                в лодку прыгнул… 
                                    — Ваше
превосходительство, 
                          грести? —  
                           — Грести! —

Настоящий поэт подобен крылатой деве Валькирии. Когда происходит битва, Валькирия летает между воинами, продолжающими свою вечную битву в Валгалле. Она залечивает раны и дарит свою любовь достойнейшему, независимо от цвета его лат.

Поэт не может быть идеологически выдержанным. Его волнуют характеры, особенно характеры идеалистов. А то, что гражданская война была великой битвой идеалистов — это несомненно. Про идеализм красных написано достаточно. Про идеализм белых много меньше — Цветаева, Иван Шмелев, Роман Гуль. Над нами до сих пор довлеет наследие советского времени, когда белые изображались исключительно выразителями некоторых классовых интересов. Даже если это и верно, это плоская истина, от которой нет никакого толку. А вот не плоская истина. Мало кто задает себе вопрос: сколько было белых, а сколько красных? Так вот, в середине девятнадцатого года белых было триста тысяч, а красных — три миллиона. И борьба при этом шла на равных! Воевать, атаковать, имея при этом одного человека на десять противников, могут только неисправимые идеалисты. Таковыми были и Деникин и Врангель. Ленина и Троцкого идеалистами никак нельзя назвать, они были доктринерами и фанатиками, виртуозными политиками. Но за ними шли сотни тысяч подлинных идеалистов, которые просили, чтобы им разрешили спеть «Интернационал» перед расстрелом.

О сомнениях и недоумениях одного такого «красного» идеалиста, перенесенного из ясной и однозначной ситуации рукопашной битвы в непонятную советскую действительность, мое стихотворение «Бурьян»:

Здравствуй, друг в косоворотке!
Отчего, скажи, грустишь?
Век предчувствуешь короткий,
Иль сомнение растишь?

Почему, как жбан початый,
Отодвинул ты от губ
Косогор, забор дощатый,
Деревянной бани сруб,

Ясный мир пятиконечный?
Потому что тих и рьян,
Словно мысль о жизни вечной,
Всюду выперся бурьян.

Тут и там произрастая,
То он сух, а то — мясист,
Солнце пыльное Алтая
Он вбирает в каждый лист.

Молчаливый и упрямый,
Юный здесь, а там — старик,
Он за известковой ямой
В рост поднялся, многолик.

В неожиданном соседстве
Чистый дух томится твой.
Изруби его, как в детстве,
Саблей острой и кривой!

Он еще не знает, что его расстреляют в тридцать седьмом как врага народа и японского шпиона, но испытывает некоторую неясную тоску.

Мне могут возразить, что в Белой армии, кроме идеалистов, были палачи и садисты, безжалостно расстреливавшие невинных людей. Тот же Анненков, барон Уигерн, атаман Семенов. Да, были. А разве среди красных не было? «Фурия красного террора» Розалия Землячка и венгерский коминтерновец Бела Кун устроили в Крыму, после эвакуации армии Врангеля, такой холокост, который белым никогда и не снился. Было расстреляно или утоплено в море на баржах более пятидесяти тысяч человек. Даже крепкие нервы Дзержинского не выдержали такого размаха, и Землячку с Куном отозвали в Москву. Бела Кун был расстрелян в тридцать седьмом, а Землячка благополучно умерла своей смертью. Те, кто ходит мимо известного Дома на набережной, могут полюбоваться ее профилем на гранитном барельефе.

Безумные расстрелы гражданской войны оказали огромное влияние на ход последующей истории России. Они показали, что человеческая жизнь стоит очень мало. У людей старшего поколения они вызвали стойкий страх быть объявленным врагом, классово чуждым элементом. У молодых — подозрительность и скрытую агрессивность. Каждый знал о себе, что он — точно не враг, но даже в лучшем друге был готов усомниться. То, что общество придет в такое состояние, было предсказано философом Семеном Франком в статье «Этика нигилизма», вошедшей в известный сборник «Вехи» 1909 года. И именно это состояние общества, неустойчивое, сходное с состоянием перегретой жидкости, и породило масштаб раскулачивания и террора.

Я нисколько не собираюсь оправдывать Сталина, который, бесспорно, был великий злодей. Но когда из центрального аппарата НКВД в областное управление посылали телеграмму «Нужно разоблачить тысячу врагов народа», а в ответ получали «Мы разоблачили две тысячи», здесь дело уже в том, какова сама ткань общества.

Гражданская война — самое страшное испытание, какое только может выпасть на долю народа. Последствия ее остаются на долгие годы, если только к власти не приходит мудрое правительство, способное объединить народ. Как это произошло в 1613 году, когда Земский собор избрал на царство шестнадцатилетнего Михаила Романова. Тогда Россия вышла из хаоса Смутного времени благодаря общественному согласию — не было ни одной казни, ни одного удаления от должности. А ведь этому предшествовали годы глубочайшего раскола страны и ее элиты, со многими самозваными царями, казачьими атаманами, вождями крестьянских восстаний. К несчастью, в 1917 году к власти пришли люди с методами и обычаями, свойственными главарям преступных группировок.

На вопрос за кого я — за красных или за белых, отвечу, по-видимому, так: эмоционально я, конечно, за белых. Но как я могу знать: на чьей стороне очутился бы, будь я восемнадцатилетним юношей заброшен в те времена? Революцию ожидал и принял мой любимый поэт Александр Блок. Так что я немного и за красных. В стихотворении «Гражданская война» отразились все метания моей души:

Еще Господь и не творил Земли,
А уж война кипела там, вдали.

Не чуждые сражались племена,
Нет, то была гражданская война.

Войной был полон безграничный край,
Но вот Господь построил тесный Рай.

И узкие поставил Он врата,
Чтобы смутилась злобных суета.

Потом Он далеко раздвинул сад,
Так далеко, что не достанет взгляд.

И меньше стали смертные враги,
Чем колкие корпускулы пурги.

Но та пурга, желанью вопреки,
Звенит над сединой моей щеки.

И голос слышен мне из дальних сфер:
«Ты кто? Ты комиссар иль офицер?»

«Посылаю Вам эссе, снабженное стихами. Я сейчас медленно составляю книгу из воспоминаний, размышлений и комментариев к стихам. Это один, важный для меня, фрагмент» (Владимир Захаров)

Ссылки на другие публикации физика, академика РАН, поэта Владимира Евгеньевича Захарова на странице «Наши авторы».

Мария Ольшанская