Мария Ольшанская

Певец Михаил Рыба

(Возвращение к «Последнему дюйму»)

Михаил Веллер

«Мое дело»

Интермедия. Первый фильм

Во всех гарнизонных клубах сбоку сцены и экрана висел плакат — белым крупно по кумачу или зеленому: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино. В.И. Ленин». Разнюханная пото-ом концовка фразы вразумляла: «…поскольку оно одно достаточно доходчиво до малограмотного пролетариата и вовсе неграмотного крестьянства». Издатели Полных Собраний обсеют.

Под таким сокращенным девизом мы в клубах и смотрели все фильмы — исключительно по воскресеньям в десять утра: еженедельный детский киносеанс. А репертуар известный: от «Подвига разведчика» до «Кочубея» — военно-патриотическая тематика. Вплоть до вовсе старинных «Васек Трубачев и его товарищи» или вообще «Путевка в жизнь». Новьем вроде «Тайны двух океанов» баловали нечасто.

Ну, и показали нам однажды фильм с невразумительным названием «Последний дюйм». Правда, цветной. Ну, погасло, вспыхнуло, затарахтело, закрутилось. И — сразу.

И когда мы услышали срывающийся голос мальчика: «Что он делает?!», и увидели его светлые прищуренные глаза, и его отец ответил с размеренной тяжелой хрипотцой: «Это не каждому по плечу. Здесь все решает последний дюйм», а лицо отца было рубленым, суровым, и севший самолет скапотировал на пробеге и загорелся, и на фоне дыма санитары понесли носилки, и поплыли красные рваные титры, а музыка с пластинки в кофейне выплыла на поверхность звучания, и от этой мелодии холодела душа, — ох мы замолкли. И войны в кино не было, и людей мало, и не происходило ничего, а мы не дышали.

И когда заревел прибой, и грянула музыка во всю мощь, и загремел тяжелый бас, и поползло по береговому песку полотенце с тяжелым окровавленным телом — за тоненьким пацаном, делающим невозможное… ощущение передать невозможно. Это мороз по спине, и колкие иголочки в груди и коленях, и спазм в горле, и слезы на глазах, и надежда, и мрачный восторг, и счастье. Слова «катарсис» мы знать не могли.

Не знаю, поймете ли вы — что значило: в Советском Союзе за железным занавесом, без телевидения и почти без радио, без любых реклам и в тоталитарной процеженной скудости, все советское и ничего чужого, импортного, капиталистического, непривычного, в этом разреженном пространстве — в кинозале — девятилетнему пацану впервые увидеть «Последний дюйм». Это было откровение, потрясение, суровая трагедия с достойным исходом, зубами вырванным у судьбы.

Эту песню пели мы все. Потом вышла пластинка, и мне ее купили. Музыка Вайнберга, слова Соболя. Бас — солист Киевской филармонии^*) Михаил Рыба, и оркестр их же. Там начинали арфы (!), вступали контрабасы, а от соло рояля по верхам в проигрышах резонировали нервы.

Никогда у меня кумиров не было. Ни в чем. Вот только Дэви из «Последнего дюйма» был. Просто я не думал об этом такими словами. Он никогда не признавал своей слабости. Он никогда не признавал поражения. Ничто не могло поколебать его гордость. Он не искал утешений в своем одиночестве и ненавидел! сочувствие. Он был мужественным, он был отчаянным, он был худеньким, и миловидным, но находил в себе силы для чего угодно. Он был прекрасен. Он был идеал, человека. Да, в те времена для нормального девятилетнего пацана Дэви из «Последнего дюйма» в исполнении московского школьника Славы Муратова, тогда на год-два постарше меня, был идеалом человека. И оставался таковым долго. И в том слое, в том этаже души, в котором человек пребывает вечно девятилетним пацаном, потому что ничто никогда не исчезает, — там этот идеал продолжает жить. И прибой греметь. И песня звучать. И самолет отрывается и дотягивает до полосы. И нет в этом ни грана фальши. Это не каждому по плечу, сынок. Здесь все решает последний дюйм.

Тяжёлым басом гремит фугас,
Ударил фонтан огня,
А Боб Кеннеди пустился в пляс.
Какое мне дело до всех до вас?
А вам до меня!

Трещит земля как пустой орех,
Как щепка трещит броня,
А Боба вновь разбирает смех:
Какое мне дело до вас до всех?
А вам до меня!

Но пуля-дура вошла меж глаз
Ему на закате дня.
Успел сказать он и в этот раз:
Какое мне дело до всех до вас?
А вам до меня?

Простите солдатам последний грех, 
И в памяти не храня, 
Печальных не ставьте над нами вех. 
Какое мне дело до вас до всех?
А вам до меня? 

Примечание:

^*) Здесь ошибка. Михаил Рыба никогда не работал в Киеве. Он был солистом Московской филармонии.

Михаил Иосифович Веллер, 1948, писатель, член Российского ПЕН-Центра, лауреат ряда литературных премий. Пишет на русском языке, живёт в Эстонии.
«Моё дело» — автобиографический, мемуарный роман. Издан в Москве в 2006 году. «Время, описываемое Веллером, это 50–80-е годы ушедшего века, место действия — Ленинград, Забайкалье, Каменецк-Подольск, снова Ленинград, Таллин, среда обитания — военный городок, школа, университет, писательские кружки и объединения» (из отзыва о книге).

Мои поиски «единого слова ради…»

Так и эдак, в самых разных комбинациях слов, составляю запросы для поисковых систем Интернета, пытаясь вырваться за рамки нескольких строчек биографии Михаила Рыба, опубликованных на его персональном сайте. Ведь какую страницу ни откроешь, ничего кроме:

«Михаил Павлович Рыба родился 16 февраля 1923 года в Варшаве в семействе музыкантов. Когда нацисты захватывали Польшу в 1939 г., Михаил, спасаясь, добрался до Советского Союза на велосипеде. В Москве он продолжил музыкальное образование, которое завершил окончанием Консерватории. В военные годы молодой певец, будучи студентом консерватории, активно участвовал во фронтовых концертах. М. Рыба обладал редким певческим голосом — бас-профундо, за пределами Союза был известен как «советский Поль Робсон». Умер певец 21 октября 1983 г. в Москве».

Но «терпение и труд все перетрут», и я, наконец, нахожу в разделе «Воспоминания о ГУЛАГе и их авторы» на сайте Музея и общественного центра «Мир, прогресс, права человека» имени Андрея Сахарова текст книги «Исповедь Рыцаря Света»: Воспоминания. — М.: Интерграф Сервис, 1998 певицы и педагога по вокалу Елены Аполлинарьевны Шиповской (1901–1993) с интереснейшей информацией (стр. 88–90):

«На второй год моего пребывания в витебском училище^*) директор прислал мне в класс необычного студента. Это был юноша-еврей, перебежавший в СССР из Польши, очень плохо одетый и грязный. Звали его Михаил Рыба, и он очень хотел учиться петь. Прослушав его, я обнаружила, что кроме нескольких низких нот какого-то неопределенного тембра у него ничего нет. Когда я ему заявила, что петь он не может, у него потекли слезы, и он стал умолять не отказываться от него. Сердце мое дрогнуло, и я сказала, что беру его на испытательный срок, хотя мысленно корила себя за слабость и взятую на себя ответственность, т.к. не представляла, что буду с ним делать.
Миша оказался очень способным и музыкальным юношей. Сначала он робел и плохо меня понимал, но при этом старался изо всех сил. Потом, когда мне удалось найти нужные для него приемы и придумать упражнения, дело пошло на лад. Называл он меня «пани профессор», и мне было смешно, поскольку этой «пани» до профессора было еще очень далеко. Все же к концу года у Миши расширился диапазон, и он мог петь несложные произведения. На эти занятия я смотрела, как на полезный для себя опыт, который впоследствии очень пригодился в работе с безголосыми учениками.
Я уехала из Витебска в начале 1941 г., потом началась война, я потеряла связь со своими учениками и ничего не слышала о Михаиле. Несколько лет спустя после окончания войны в Московском городском музыкально-педагогическом училище, где я работала, на какой-то праздник решили устроить концерт с приглашением артистов Московской филармонии. Я сидела в зале, когда неожиданно объявили: « Михаил Рыба!» Не верю своим ушам и глазам: на эстраду во фраке вышел мой бывший ученик, который прекрасно исполнил негритянские песни из репертуара Поля Робсона.
Он подошел ко мне после концерта и сказал, что никогда не забывает «пани профессора», которая дала ему путевку в жизнь. Оказывается, в начале войны ему удалось пробраться из Витебска в Саратов, окончить там консерваторию, а затем попасть в Москву и устроиться в Филармонии. Так что мои витебские труды не пропали даром…»

Примечание:

^*) Елена Аполлинарьевна Шиповская была направлена в Витебск осенью 1939 года для работы в музыкальном училище, закончив Московский институт по усовершенствованию музыкантов-педагогов.

Последний абзац фрагмента книги требует некоторых уточнений.

Был такой певец и педагог — Николай Иванович Сперанский (1877–1952), солист оперы Зимина, профессор Саратовской, Ростовской, Бакинской и Московской консерваторий. Николай Иванович принимал активное участие в создании Саратовской консерватории — первого в российской провинции высшего музыкального учебного заведения, открытого в 1912 году (на базе музыкального училища, основанного в 1895 году) вслед за Cанкт-Петербургской и Московской консерваториями по решению III Государственной Думы.

С 1939 года по 1952 год — профессор Московской консерватории, а с 1946 по 1951 года одновременно возглавлял кафедру в Музыкально-педагогическом институте им. Гнесиных. Н.И. Сперанский в статьях, ему посвященных, упоминается как педагог Михаила Рыбы.

Из истории Саратовской консерватории:

«Осенью 1941 года в Саратов была эвакуирована Московская консерватория. На основании приказа комитета по делам искусств при Совнаркоме Саратовская консерватория была объединена с Московской, и ей временно было присвоено звание «Московской консерватории им. П.И. Чайковского».
Педагоги и студенты (вместе с артистами МХАТа, также эвакуированного в Саратов) с ноября 1941 г. по февраль 1942 г. дали на призывных участках, в госпиталях 160 концертов. Консерваторцы также принимали участие в возведении оборонных рубежей вокруг города. В 1941–42-х годах две консерваторские концертные бригады выступали на фронтах. Московская консерватория вернулась в столицу осенью 1943 года, внеся за два года своего пребывания в Саратове весомый вклад в музыкальную жизнь города».

Молодой человек на первом плане в светлой рубашке и очках —
Михаил Рыба во время одного из фронтовых концертов
(фото из персонального сайта)

Скорее всего, вместе со своим педагогом Н.И. Сперанским в 1943 году в Москву попал и Михаил. На сайте «Академического музыкального колледж при МГК имени П.И.Чайковского» в базе выпускников рядом два имени:

Рыба Михаил Михайлович, фортепианное отделение, 1975–1979

Рыба Мортка Пансулович, вокальное отделение, 1943–1943.

«Юноша-еврей, перебежавший в СССР из Польши» в условиях военного времени числился, видимо, в списках студентов, согласно имеющимся у него документам.

А лауреат Международных конкурсов, пианист Рыба Михаил Михайлович — это сын Михаила Павловича. «Михаил Рыба-младший в юности часто аккомпанировал отцу в концертах, исполняя музыку от канцон и мадригалов Чимарозы и Скарлатти, арий Генделя и Баха, сочинений романтиков Шуберта и Шумана до негритянских спиричуэлс. Широта музыкальных жанров, стилей, эпох, блестящее вокальное искусство певца – все это явилось великолепной основой профессионального становления молодого пианиста. Уже в те годы он не только аккомпанировал отцу, но и выступал в его концертах как солист, исполняя фортепианные сочинения мировой и русской классики». Cтатью о Михаиле Рыба-младшем можно прочитать здесь.

«Песню Бена» для фильма «Последний дюйм» написал композитор Мечислав Вайнберг на стихи Марка Соболя.

Моисей (Мечислав) Самуилович Вайнберг родился 8 декабря 1919 года в Варшаве, в семье, незадолго до его рождения переселившейся из Кишинёва. В 1939 эмигрировал в СССР. Его семья, остававшаяся в Варшаве, в дальнейшем погибла в концентрационном лагере Травники. Окончил Варшавскую консерваторию в 1939 году и Белорусскую государственную консерваторию в 1941-м. В начале войны переехал в Ташкент, а в 1943 году — в Москву. В 1953 году Вайнберг был арестован как зять М. Михоэлса по обвинению в еврейском национализме. Освобождён через несколько месяцев во многом благодаря вмешательству и поддержке Д.Д. Шостаковича, дружба с которым связывала Вайнберга всю жизнь.

На странице композатора в «Красной книге российской эстрады» очень много ссылок на музыку Вайнберга в исполнении Михаила Рыба (певец именно так произносил свою фамилию, с ударением на втором слоге). Там есть и «Песня Бена», и многое другое.

А пока перейдем к другому вокальному жанру и к другим именам, с фильмом не связанным.

В 1954 году композитор Дмитрий Шостакович получил от поэта Евгения Долматовского несколько лирических стихотворений о любви, о дружбе, своего рода «рассказ» о чувствах, оставивших нежные воспоминания. Тема заинтересовала композитора — он не обращался к любовной лирике со времени написания романсов на слова японских поэтов (1928–1932). В результате появились «Пять романсов на слова Евгения Долматовского», сочинение не совсем привычное даже на фоне общей для творчества Шостаковича 50-х годов тенденции к упрощению музыкального языка. Заметны склонность к лаконичности и ясности, желание отказаться от всего, что требует напряженного вслушивания. Композитор, не без видимого удовольствия, сочетает простые песенные напевы с тонкими оттенками классического русского романса. Прозрачные гармонии, запоминающиеся мелодии и почти классическая форма, использование легко узнаваемых жанровых интонаций вальса или марша, — всё говорит о желании автора (естественном или даже принужденном обстоятельствами) быть понятным, быть «ближе к народу» (Петербургский музыкальный архив — Д.Д. Шостакович. Вокальные циклы для баса. Пять романсов на слова Е. Долматовского. Соч. 98 (1954).

О Шостаковиче, вокальном цикле и Михаиле Рыба рассказывает в своих воспоминаниях аккомпаниатор, композитор, педагог Евгений Шендерович:

«Следующая наша встреча произошла летом 1961 года. …Утром раздался телефонный звонок из ленинградского отделения Союза композиторов. Мне передали, что в Ленинград приехал Дмитрий Дмитриевич Шостакович с группой московских композиторов и исполнителей. Сегодня должны состояться два концерта, в каждом из которых одно отделение — из произведений Шостаковича. Но у Дмитрия Дмитриевича заболела рука, и сам он, к сожалению, играть не сможет, а поэтому просил меня заменить его.
Естественно, я ответил согласием и был очень польщен, что Шостакович вспомнил обо мне. Мне надлежало через 15-20 минут быть в гостинице «Московская». Наспех собравшись, я отправился в гостиницу, где уже ждали машины, чтобы ехать на концерт.
Московский певец Михаил Рыба, которому я должен был аккомпанировать, был мне почти не знаком. Да и не все произведения, исполнявшиеся им, мне приходилось играть ранее. Однако время поджимало, и «репетировать» пришлось прямо в машине, где певец посвятил меня в свою трактовку романсов Шостаковича, а я глазами учил то, что знал слабо.
Прибыв в зал, где должна была состояться встреча представителей ленинградских организаций с московскими композиторами, я подошел к Дмитрию Дмитриевичу и спросил, можно ли изменить темп, предложенный певцом в романсе «День воспоминаний», на более медленный? Дмитрий Дмитриевич призадумался, а потом сказал: «Вы хотите более сдержанный темп? Ну, что ж… пожалуйста, попробуйте».
Перед началом концерта Дмитрий Дмитриевич подошел к микрофону (весь концерт записывался на магнитофонную пленку) и начал свое выступление следующими словами: «Дорогие товарищи! Прежде, чем начать сегодняшний концерт, я хотел бы поблагодарить Евгения Михаиловича Шендеровича, любезно согласившегося заменить меня за роялем, так как у меня болит правая рука».

Ленинград, 1961 год. Е.М. Шендерович, М.П. Рыба, Д.Д. Шостакович

И еще одно воспоминание. Из интервью композитора Льва Солина в журнале «Музыкальная жизнь», 2004, №2:

«Я делал капустники в консерватории, где участвовали, скажем, Флиер, Гинзбург, а в зале сидели Гольденвейзер, Нейгауз, Рихтер. Нет, не обязательно на учебные темы. Помнится, у меня был номер, где певец бас, был такой Михаил Рыба, в женском одеянии изображал певицу. Огромного роста, в платье с накладным бюстом, он выходил и доставал из глубины лифа смятую бумажку, разворачивал ее, и это была фортепианная партия, которую исполнял я. Рихтер, сидевший в первом ряду рядом с Ниной Дорлиак, хохотал и толкал ее в бок, показывая на сцену, — ведь часто бывает, что вокалист передает истрепанные листочки нот пианисту. Миша Рыба пел колоратурную сопрановую партию басом, она называлась «Песня птички-черноголовки» (из сборника Катульской)».

Бас-профундо — очень низкий, глубокий мужской голос, который используется в церковно-хоровой музыке. Для такого баса написана, например, партия Кончака в опере А.П. Бородина «Князь Игорь». Говорят, что Михаил Рыба пел «Элегию» Массне. Но ни записей, ни впечатлений. Как жаль…

О, где же вы, дни любви
Сладкие сны,
Юные грезы весны?..

А еще вокальный цикл «Весёлый час» Эдисона Денисова для голоса и фортепиано на стихи русских поэтов XVIII века (в 5 частях). 1961. Премьера: 12 декабря 1971, Москва. Солист — Михаил Рыба, как указано в Википедии.

А еще ария Мойдодыра из одноименного мультфильма (Союзмультфильм, 1954 г.) по сказке Корнея Ивановича Чуковского. Почему не послушать, не вспомнить детство?

Такой красивый большой человек, богатырь просто, такой изумительный голос… Последнее сообщение в прессе о концерте на Сахалине от 13 июня 1978 года (из газетных вырезок на сайте), а дальше тишина. И смерть в 60 лет… И не осталось упорядоченной дискографии — что, когда, на каких пластинках?

Но все так же много поклонников этого удивительного голоса, запомнившегося по песне к фильму, да и самого фильма тоже. Ведь после него осталась еще одна загадка — судьба «звездного мальчика» Славы Муратова, то ли Вячеслава, то ли Владислава. И тоже никаких следов в Интернете. Или почти никаких.

Из отзывов о фильме и исполнителях главных ролей:

Александр (Фастов, Киевская обл.), 7.09.2008:
«Как это о нем ничего не известно? Он живет в Киеве. Полковник в отставке».
Щепин Владимир Павлович (Красноярский край город Норильск), 21.10.2010:
«Я учился со Славой Муратовым в 9-11 классах 242 средней общеобразовательной школе в 1962-65 годах. После этого мы больше не виделись. У меня есть школьный альбом с фотографиями. Школа находилась в Ленинграде на наб. канала Грибоедова. Этой школы лет 40 уже там нет».
Андрей (Ленинград), 16.09.2007:
«Славу Муратова я немножко знал в те годы, когда он только что снялся в этом фильме. Он был примерно моего возраста. Его мама работала на Ленинградском заводе «Электродело» №10 в гальваническом цехе. А моя мама была начальником хим. лаборатории завода и, конечно, они были хорошо знакомы. Ну а я иногда приходил к матери на завод и раза три-четыре видел Славу, который тоже иногда заходил к своей матери. Очень бы хотелось узнать, как сложилась его судьба в дальнейшем. Знаю только, что больше он нигде не снимался. Где он сейчас? Жив ли? Неизвестно».
Alex, 21.01.2008:
«В одной из телепередач, посвященной творчеству Крюкова, появилась информация, что Слава Муратов, которому все прочили актерскую карьеру, закончил военно-инженерное училище и стал офицером».
Фролов Геннадий (Москва), 4.04.2008:
«Слава Муратов больше в кино не снимался. Закончил военно-строительное училище, сейчас, кажется, уже полковник. У него семья, дети. Живут, если не ошибаюсь, в Твери или Новгороде».

И напоследок. В надежде на чудо перед тем, как представить эту публикацию читателям, я обратилась к нашему музыкальному консультанту Ольге Берак, профессору Российской Академии музыки им. Гнесиных. Увы, чуда не произошло. Ольга Леонидовна прислала свой комментарий с уточнением некоторых моментов:

«Увы, я практически ничего не знаю о Михаиле Рыбе.
Знаю о Н.И. Сперанском — прекрасном педагоге и человеке, который поставил на ноги очень много певцов, и вообще много сделал для становления так называемой русской школы пения.
«Бас-профундо очень низкий, глубокий мужской голос, который используется в церковно-хоровой музыке». Это не вполне корректно. Да, действительно, такой голос очень востребован в церковном пении, но не только. В любом светском хоре с радостью принимают «профундистов». Они нужны при исполнении музыки самых разных жанров. Их еще называют октавистами, потому как поют октавой ниже написанного, т.е. обычного баса. У них не только есть очень низкие звуки, но и отличающийся от обычного баса тембр — густой, насыщенный.
И еще. В самой песне Вайнберга, притом что он замечательный композитор, слышна увлеченность негритянским пением. Ох, как увлекались все в 50–60 г.г. творчеством Поля Робсона. Мы с подружкой отстояли дикую очередь за билетами на его концерт в филиале Большого театра (теперь это Театр оперетты), а его отменили, хотя певец приехал. Вот расстройство-то было для нас школьниц…

Это второе мое обращение к «Последнему дюйму». Два года назад осталась какая-то недосказанность, она и сейчас остается. Возможно, появится новая неожиданная информация. Читайте первую публикацию Паломы (она же Мария Ольшанская): «Рассказ Джеймса Олдриджа «Последний дюйм», одноимённый фильм 1958 года, песня Бена спустя 50 лет». О феномене «Последнего дюйма» в журнале «Солнечный ветер» (2008 год).

Мария Ольшанская