Михаил Пеккер

Признание в любви

(из книги «Рассказы о музыке, написанные в Бостоне»)

Знакомство

Вокзальные Часы сразу обратили внимание на уже немолодого человека, одетого прилично, в отличие от обычной дачной публики, предпочитающей спортивные костюмы и куртки пиджакам и галстукам. Мужчина сидел на скамейке и с интересом рассматривал людей. В его взгляде не было назойливого любопытства, которое выдает людей базарных, охочих до чужих тайн сплетников. Проходящие молодые люди часто здоровались с ним, сами не понимая причину своего странного порыва, а женщины улыбались, отмечая про себя темные спокойно-ласковые глаза и седые виски. Часам незнакомец понравился сразу, в его облике была простота, которая выдает мужчину интеллигентного, доброжелательного и слегка влюбленного.

Когда долго смотришь на человека, он обязательно обернется, это известно всем. Однако, объяснения этому феномену ни классическая физика Ньютона, ни новейшая физика Эйнштейна и Нильса Бора дать не могут, поскольку глаза являются приемником, а не излучателем света, а посему воздействовать на человека принципиально не должны.

Часы страстно желали, чтобы он обратил на них внимание, и совсем не из-за глупого любопытства, они просто очень не хотели, чтобы пассажир опоздал на поезд. Наконец, он внял и повернулся к Часам. Но вместо того, чтобы просто взглянуть на положение стрелок и, достав билет, сверить с ними время отправления поезда, он улыбнулся, и направился к Часам.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте! — Часы удивленно мигнули в ответ отраженным светом. Они никак не ожидали, что человек с ними заговорит.

— Вот, хотел посидеть рядом с Вами? Не возражаете?

— Нет, что Вы.

— Ну спасибо, — мужчина сел на скамейку напротив и, запрокинув голову, внимательно посмотрел на стрелки Часов.

Часы почувствовали волнение.

— Я, собственно говоря, зачем подошел. Хочу Вам рассказать историю, которая случилась со мной так давно, что затрудняюсь даже посчитать, как много лет назад.

Часы кивнули пробежавшей по их поверхности легкой тенью.

— Моя любовь к музыке, — начал мужчина, — пришла ко мне вместе с молодой скрипачкой, студенткой института Гнесиных в Москве. В столице я был в аспирантуре уже три года и скоро должен был защититься и уехать в «Тмутаракань» на «деревню к Дедушке» в Новосибирский Академгородок. А пока старался наверстать упущенное за многие годы учебы не покладая головы, то есть, ходил на выставки, в театры, знакомился с интересными людьми. Что удивляет меня сейчас, тогдашней 120-рублевой аспирантской стипендии хватало на все: театры, музеи, кафе, рестораны.

Мужчина нравился Часам все больше, нравилась его манера держаться, спокойная и неторопливая, нравился тембр голоса, в его речи чувствовалось умение говорить и думать одновременно, это притягивало, заставляло слушать каждое слово. Часы привыкли к совсем другому: на вокзале все куда-то спешат, волнуются, боятся опоздать, либо убивают время в ожидании поезда. Только вот зачем он им все это рассказывает, неужели у него нет женщины, которая могла бы его выслушать? А вдруг действительно нет? Часы остановились, и минутная стрелка не перескочила на следующее деление. «Ой, что я наделала, теперь все опоздают», — стрелка заспешила и от волнения чуть не перепрыгнула на три деления вперед.

— С Аней, — продолжал мужчина (переживаний Часов он не заметил), — я познакомился, можно сказать, случайно. В то время московские театры за полчаса до начала спектакля все невыкупленные по брони билеты продавали студентам художественных институтов — достаточно было показать студенческий билет. У меня как раз в тот день такой билет был, его на два дня мне одолжил брат моего друга, студент института кинематографии. В очереди в кассу Театра на Таганке я сразу заметил стройную невысокую девушку, прямые черные волосы спокойно лежали на плечах, в ее чуть полноватой фигуре была прелесть, как я сейчас уже понимаю, женского неосознаваемого обаяния. Она обернулась, наши глаза встретились и разошлись, как я посчитал, навсегда. Не знаю, по случайности или за этим Кто-то стоял, но нам продали билеты на одно и то же место.

В зал я вошел за десять минут до начала спектакля и сразу направился в партер. Девушку я увидел ещё издали. «Надо же, — мелькнула мысль, — будем сидеть рядом». Я ей показал свой билет, она мне свой. Мы одновременно пожали плечами. Можно было идти выяснять отношения с администратором, времени для этого было достаточно, но я этого не стал делать, просто уступил Ане место. Все первое отделение я простоял в проходе, изредка отыскивая глазами Аню. В перерыве мы обменялись взглядами, но друг к другу не подошли. Второе отделение я смотрел сидя, билетерша, войдя в мое положение, принесла стул.

После окончания спектакля я задержался в проходе, чтобы выйти из зала вместе с Аней, мне очень захотелось оказаться рядом с ней. Наши глаза встретились. «Как вам понравился Высоцкий в роли Гамлета?» — спросил я. Аня улыбнулась и сказала, что очень понравился, и в ответ спросила, где я сидел. Я рассказал, что первое отделение простоял в проходе, а во втором билетерша принесла мне стул. Аня сочувственно покачала головой. Как всегда после спектакля люди торопились уйти, поэтому толпа двигалась медленно. «Раз так получилось, что нам продали билеты на одно место и вы его уступили мне, я приглашаю вас на чай в Гнесинку». Время было непозднее, и я согласился. О том, что Аня скрипачка, я узнал после веселого чаепития с ее соседками по комнате — она представила меня своей скрипке. Произошло это довольно странным образом. Когда мы доели тортик, купленный мною в кулинарии возле Аниного общежития, девочки переглянулись и под выдуманными предлогами заспешили уйти.

— Что это oни, так? — удивился я, когда за ними закрылась дверь.

Аня улыбнулась и ничего не ответила.

— Ну, наверное, мне тоже пора, — после небольшой паузы сказал я и сделал движение, чтобы встать.

— Подождите, я хочу познакомить Вас с… — Аня посмотрела мне в глаза и сказала, — для других, может, это просто вещь, но для меня — совсем не вещь.

— Познакомьте, конечно! — засмеялся я.

— Вы бы не могли закрыть глаза или отвернуться к окну. — В голосе Ани не было ничего, что настраивало на игривый лад.

Я пожал плечами и отвернулся. На улице было темно, и в оконном стекле, я видел, как Аня подошла к шкафу, открыла дверь и достала футляр. «Скрипка», — понял я.

Аня посмотрела в мою сторону, наши глаза встретились, я никогда не забуду их — глубоких, больших, открытых, в них было безусловное доверие.

— Можете повернуться, — Аня открыла футляр.

Скрипка лежала на зеленом бархате, рядом в зажиме был смычок. Между скрипкой и девушкой была связь — сильная, страстная, это я сразу почувствовал.

— Знаете, — мужчина впервые обратился к Часам, — по тому, как Аня держала футляр, я увидел, насколько все, что происходит сейчас, важно для нее. Но до конца не понимал, хотя был лет на семь старше. «Спасибо!» — только и смог я тогда вымолвить. У людей, занятых наукой (мужчина грустно улыбнулся Часам), наряду с умением замечать, вырабатывается привычка не сразу понимать. Поэтому в человеческих отношениях они часто проигрывают… Вы не поняли, что я имею в виду?

— Нет…

— Отдельного факта не достаточно для пересмотра устоявшейся теории, он может быть просто артефактом, но помнить о его существовании нужно. Я ясно объяснил?

— Да, объяснили.

— Вот так, уважаемые Часы, и состоялось мое знакомство со скрипкой. Всю дорогу до метро Аня молчала. В этом молчании не было напряженности, натянутости, в нем была прелесть, загадка, ощущение удивительной, не требующей слов близости. На прощание, вместо того чтобы обнять Анечку, я сказал:

— Надеюсь, я Вашей скрипке понравился?

— Позвоните мне завтра, я вам скажу результат, — засмеялась она, — запишите мой телефон.

В вагоне метро было всего несколько человек, он раскачивался и скрипел — а я думал о том, что до знакомства с Анечкой и не подозревал, что между музыкантом и инструментом может существовать связь, часто намного сильнее, чем между мужчиной и женщиной.

Мы стали встречаться, как физик и лирик. Аня водила меня на концерты симфонической музыки, джазовые бэнды, знакомила с дирижерами, молодыми талантливыми скрипачами, пианистами, после концертов мы часто обсуждали музыкальные произведения, она даже пыталась обучить меня музыкальной грамоте. Я, в свою очередь, рассказывал ей смешные истории из моей студенческой жизни, о больших ученых, с которыми познакомился в теоретическом отделе ФИАНа, Физического института Академии Наук. В то время я ни о чем не задумывался, просто плыл по течению жизни. Что Аня нашла во мне, до сих пор остается для меня загадкой. Но я отвлекся, я ведь хотел Вам рассказать о скрипке, а не о себе.

Как-то, когда Аня ушла по делам в институт, и я остался один в ее комнате, я открыл футляр, что мне было строго-настрого запрещено делать, и заговорил со скрипкой. Толстой в «Анне Карениной» написал, что Каренин при встрече с Вронским, любовником своей жены, испытал к нему нежность, смешанную с любопытством. Эту фразу я запомнил, поскольку не понял; есть у меня такое профессиональное свойство — запоминать вопрос, а потом через много лет находить на него ответ. Так вот, тогда, стоя перед открытым футляром, я вдруг осознал, насколько великий писатель был прав: передо мной была скрипка, струн которой касался смычок моей возлюбленной, а дека упиралась в шею, которую я так любил покрывать поцелуями. Я не испытывал к ней ревности — скрипка была моим другом, моим товарищем по любви.

Я наклонился к ней и спросил:

— Что ты чувствуешь, когда ее щека лежит на твоей деке, пальцы бегают по грифу, а смычок терзает твои струны?

Скрипка улыбнулась, свет солнца пробежал по ее изогнутой кверху поверхности:

— Моя жизнь начинается с момента, когда щелкает замочек и откидывается крышка футляра. И знаешь, не важно, светит ли, как сейчас, солнце, идет ли дождь за окном, ночь или утро, я знаю, что через секунду ее руки коснутся и достанут меня… У нас есть традиция, она, словно близорукий человек, подносит меня к своим глазам и шепчет одними губами: «Здравствуй друг, здравствуй мой возлюбленный».

Мое сердце затрепетало — Аня никогда не говорила мне этих слов, но я читал их по ее губам.

— Ну а потом?

Скрипка улыбнулась:

— Потом работа. — Она замолчала. — Только один раз она не достала меня из футляра, в вечер, когда привела тебя к нам. Она сказала: «Знаешь, мне кажется, что сегодня я познакомилась с Солнцем». Я была так рада за нее. Несколько дней она не касалась меня. Мне кажется, она хотела удержать твое присутствие в себе как можно дольше. Однажды она пришла очень возбужденная, вся светилась счастьем, достала меня из футляра, стала рассказывать о тебе и все никак не могла остановиться. Тебе не нужно ревновать ее ко мне, — после паузы добавила она.

— Я не ревную, — ответил я, — я завидую. Ты встречаешься с ней каждый день.

— Не надо мне завидовать, — голос скрипки был грустным, — я всего лишь инструмент, деревяшка с натянутыми струнами. Ты совсем другое, ты можешь жить без нее. У тебя есть работа, которую ты любишь, студенты, коллеги, ты несешь жизнь Ане. Я же, — скрипка улыбнулась, — говоря языком твоей физики, резонансное отражение ее чувств, ее мыслей, настроений. Я — ее интимный друг, это правда… А ты? Ты сама жизнь. Понимаешь?

Я молчал.

— До нее у меня были другие хозяева, мне ведь совсем скоро будет 100 лет… Я помню их руки, слезы…

Скрипка замолчала. Я вдруг понял, что она ненароком ввела меня в область отношений, которые вещи, наделенные душой, не должны открывать.

— Не обижайся на меня, хорошо?

Я кивнул.

— Запомни, как бы ни сложились ваши взаимоотношения дальше, они не принесут ни тебе, ни ей горя, потому что они — чистая музыка, которая живет, даже уйдя.

Я услышал поворот ключа в двери. Мое первое движение было захлопнуть крышку футляра.

— Не надо, — сказала скрипка.

Аня вошла в комнату. Я виновато улыбнулся.

Она засмеялась:

— Ну что поговорили, друганы? Я пошла ставить чай. Знаешь, классные эклеры купила в кулинарии напротив.


— Вы не опоздаете?

— Нет, — мужчина очнулся, — я уезжаю через неделю, здесь я на отдыхе у начальника вокзала. Он мне о Вас и рассказал. Вы не против, если я буду к вам приходить поболтать немного?

— Нет, что Вы, приходите, — ответили Вокзальные Часы и смутились от того, как быстро они ответили.

Мужчина встал, слегка поклонился и пошел к выходу. В дверях он обернулся: в его лице были ласка и понимание. Он показал рукой: «Пока, завтра буду».


Часовая стрелка прошла цифру 8. Вокзал был пуст, последний поезд должен был прийти только в одиннадцать. Из бильярдной доносились возгласы игроков, прерываемые громким стуком шаров, в ресторане шумная компания отмечала день рождения директора небольшой мебельной фабрики.

«Сколько же человеку нужно артефактов, чтобы понять, что он любим, что его жизнь, его радость, важнее своей? Способна ли душа, помещенная в человеческое тело, любить так же сильно и безнадежно как может любить скрипка?» — стрелки Часов двигались сами по себе, не мешая часам переживать историю, рассказанную мужчиной. Два чувства, переходя из одного в другое, владели ими: нежность по отношению к этому странному человеку и желание понять его, увидеть причину его в чем-то неудачной жизни.

Молоденькая парочка зашла в зал ожидания, и забившись в угол стала целоваться.

— Здравствуйте.

Перед Часами, стоял тот самый мужчина.

— Я не представился. Пришел исправить ошибку.

— Исправляйте, — голосом Ани сказали Часы.

— Петр Леонидович.

— Сара.

Так завязался необычный роман между Часами и немолодым, по меркам юнцов, сорокалетним человеком.

Сон

Петр Леонидович долго не мог заснуть. Встречи с Часами, ему, физику, доктору физико-математических наук, заведующему теоретическим отделом Института ядерной физики в Новосибирском Академгородке, казались, сейчас странным и нереальным сном. Если рассказать кому-то из друзей, наверняка примут за розыгрыш и предложат выступать за команду ветеранов Клуба Веселых и Находчивых. А если добавить, о чем он с ними говорит, то точно отправят в отпуск, на продолжительное лечение. И все же Часы были реальностью, и это нужно было признать.

Петр Леонидович посмотрел на ходики на стене: «Может, и вы со мной заговорите?» Но часы только отбивали секунды, неумолимо уходящие в прошлое. Завтра в 9 утра его поезд в Москву, оттуда во Внуково и через четыре часа в Новосибирске. «Ого, уже два ночи, в восемь он последний раз встретится с Часами, попрощается и забудет об этой странной истории». Решено!

В сон Петр Леонидович провалился сразу, только что разговаривал и вот уже глаза закрыты — малая смерть.


На Петра Леонидовича с вокзальной стены выжидательно смотрели Часы.

— Здравствуй, Петя. Вот мы с тобой и встретились.

Голос был до того знакомый, что у Петра Леонидовича схватило сердце.

— Значит, в Вас душа Ани? — спросил он осторожно.

— Нет, Петя, Часы просто дали мне возможность поговорить с тобой. Они нашли меня и привели к тебе. Знаешь, ты им очень понравился… Часы мне сказали, что в науке ты преуспел, стал известным ученым, доктором наук, был в командировках за границей. Я очень рада за тебя.

— А ты как?

Часы молчали, потом Аня вздохнула:

— Придет время, узнаешь. Но не думай, ничего плохого в моей жизни не произошло. Когда ты уехал, я очень скучала по тебе, даже приехать собиралась, а потом привыкла. В молодости раны быстро заживают. — В голосе Ани были нотки, которые заставили Петра Леонидовича не поверить. — Мы с Сарой тебя очень любим. Ты такой смешной был. Приходил ко мне в Гнесинку и начинал рассказывать про физику. Мне было так интересно, нет правда, в твоих устах она звучала музыкой, полной страсти, любви, иногда тоски, когда у тебя ничего долго не получалось.

— Тебе было меня жаль?

— Немножко. Но больше всего я любила, когда ты лежал у меня на груди, и я перебирала твои волосы. Знаешь, ты всегда был таким нежным со мной, не так как другие мужчины после тебя. А еще я любила играть тебе. Глаза твои были полузакрыты, голова опущена, ты превращался весь в слух, музыка входила в тебя и наполняла все твое тело, мне казалось, что ты боишься пошевелиться, чтобы неосторожным движением не расплескать ее. Ты останавливал меня и просил повторить фразу. Иногда я по нескольку раз повторяла одну и ту же строчку. Потом ты открывал глаза, и происходило невероятное — ты начинал объяснять мне мою музыку! Мы со скрипкой слушали затаив дыхание: истоки её были в шаркающей походке моей бабушки, скрипе снега под полозьями санок, в движении небесных сфер, электронов в высоковольтных линиях, музыка пронизывала всю вселенную, она жила в каждой ее части. Однажды, благодаря тебе, я увидела ее проявление в бесшумном движении морских звезд, колебании кораллов, открывающихся ртах рыб, ты улыбнулся тогда: «Это Брамс — «Голос немых». Я передала твои слова моему профессору. Он долго молчал, потом посмотрел на меня: «Держись этого человека, как можно дольше». Когда я начала рассказывать о тебе, он резко оборвал меня: «Никогда, девочка, никому не рассказывай об этом молодом человеке, держи его в себе, он твоя муза, не делись ни с кем».

— Он пошутил, Аня.

— Нет, не пошутил. Помнишь я пришла к тебе в аспирантскую общагу в 11 вечера?

— Да, помню, это было очень странно.

— Это было в тот день. Все твоя комната смотрела на меня, мол, «Девушке приспичило». А ты засмеялся, поставил, чайник на плитку, достал хлеб, намазал маслом, положил сверху сыр и сказал: «Ешь». Пока я ела, парни отозвали тебя в сторонку, Я поняла, они объясняют, что уже поздно и уйти им некуда.

— Да, так и было.

— Когда я доела бутерброд, ты усадил парней на кровати, а мне сказал: «Аня, Играй!»

Я удивилась: «Как, здесь? Сейчас? Поздно ведь!» — «Играй!»

Я впервые увидела, что на самом деле ты человек сильный, решительный, и подчинилась. Открыла футляр достала скрипку: «Что играть?»

Ты взял ноты из моей сумки, перелистал: «Начни отсюда…»

Я играла всю ночь. Наверное, половина аспирантского общежития собралась в твоей комнате. Тишина была, как в зале Чайковского. Все смотрели на меня как на чудо природы. Потом ты скомандовал: «Каприс №7!» Я была в растерянности. В этом Каприсе было столько сексуальной энергии, что если заиграю, они меня раздерут на кусочки. «Ты, уверен?» — спросила я.

— Да. Я хочу, чтобы ты сыграла Каприс №7, — ты встал, повернулся к парням, в твоих глазах, в твоей фигуре была такая сила, что все притихли. — Я хочу, — сказал ты, — чтобы вы почувствовали сейчас, что такое настоящая страсть, на чем она замешана, чтобы она зажглась в каждой клетке вашего организма, потому что со своей наукой и фригидными интеллектуалками вы никогда не узнаете о ее силе. Без страсти нет настоящей любви, без настоящей любви нельзя добиться результата в науке.

Я посмотрела на тебя. Ты кивнул.

То Каприччио изменило меня. Впервые в жизни я своей игрой так влияла на людей, мне удалось совместить две несовместимые вещи — вложить в музыку свою любовь, свою нежность к тебе, пережить страсть и взять себя в руки, потому что без этого нельзя контролировать игру. Когда я опустила смычок, ты вышел вперед и закрыл меня. Из-за твоего плеча я видела, огонь, полыхающий в глаза твоих друзей. Несколько мест было свободно, видно, кое-кто не выдержал воздействия музыки и ушел посередине.

«Концерт окончен», — объявил ты. Я положила скрипку в футляр, захлопнула замочек, оделась, ты приготовил бутерброды и мы ушли. Никто из парней не проронил и слова.

— После того концерта многие стали избегать меня. Я тебе не говорил, не хотел расстраивать.

— Мы шли по Москве, стояла холодная осенняя погода. Я почувствовала страшный голод. Ты достал бутерброды и дал мне, себе не взял ни одного. Мне казалось, что после случившегося можно и умереть. Мы сели на скамейку, ты снял пальто, и мы им укрылись. Моя голова лежала на твоем плече. Спала я, наверное, минут 20, проснулась от твоего прикосновения к моим волосам. Ты не знал, что я уже не сплю. Ты говорил, какая я красивая, замечательная, описывал мое тело, сколько ты находишь радости и любви в нем, говорил, что я очень талантливая, что зря стесняюсь тебя. Ты говорил почти шепотом, чтобы я не проснулась, но я слышала каждое твое слово. Что может быть лучше?! Потом ты приподнял меня осторожно, и я почувствовала твою ладонь на своей груди. Ты стал ласкать меня, и я опять заснула.

Проснулись мы оба от слов милиционера, он стоял перед нами и помахивал жезлом: «Просыпайтесь, молодые люди, сейчас поливальные машины подойдут. Ну, давайте же».

Ты открыл глаза, с удивлением посмотрел на милиционера и сразу опять заснул.

«Девушка, — милиционер обратился ко мне, — я все понимаю, но промокать не стоит. Посмотрите туда», — он жезлом показал в конец улицы.

Я увидела поливальную машину, перед ней был павлиний хвост — это Солнце играло радугой в струях воды. «Петя, вставай», — я коснулась твоего лица. Ты проснулся и сразу все понял. Милиционер взял под козырек и ушел, усмехаясь в усы.

В метро ты сказал, что проводишь меня до Гнесинки, боишься, как бы чего не случилось. Но я видела, что тебе не хочется со мной расставаться, как и мне с тобой.

Часы ласково смотрели на Петра Леонидовича, и он уже не знал, кто они, чья в них душа. Он хотел спросить, но почувствовал нетерпеливую руку на плече:

— Петр, вставай!

— Я сейчас, секундочку…

— Нет у тебя секундочки! Опоздаешь на поезд, и с Часами надо тебе проститься, нехорошо как-то уехать не попрощавшись.

Петр Леонидович открыл глаза, на него смотрел брат, уже одетый в форму железнодорожника. Ходики на противоположной стене показывали 7:30 утра.




Краткие сведения о новом авторе журнала Михаиле Пеккере мы внесли на страницу «Наши авторы».

Мария Ольшанская