Андрей Рождественский

«Записки из мансарды»

Часть первая

* * *

«Сталкера» на Физтех нам привез лично Андрей Арсеньевич и сказал, что это никакая не фантастика. Очередной дальневосточный «строяк» был назван, естественно, «Сталкером», а на рукаве стройотрядовской куртки появилась эмблема — человек, идущий сквозь пламя. За этот рукав и был пойман вскоре после этого мой однокашник Ленька рядом с кинотеатром «Россия», на Пушкинской, лично Сталкером-Кайдановским. Как назовешь — так и поплывет. Кайдановскому идея понравилась. И нефантастика фильма плавно перетекла в фантастику жизни — невыносимую легкость бытия по Кундере…

* * *

Примечания.
* «Сталкер» — имеется в виду «Пикник на обочине», фантастическая повесть братьев Стругацких, изданная впервые в 1972 году. По мотивам повести был снят фильм Андрея Тарковского «Сталкер», вышедший в 1979 году, в котором главную роль сыграл актер Александр Кайдановский.
* Андрей Арсеньевич — А.А. Тарковский, кинорежиссер, сын поэта Арсения Тарковского.
* Кундера — Милан Кундера, чешский писатель, поэт и драматург.
* «Невыносимая легкость бытия» — роман М. Кундеры (1972), герои которого после августа 1968 уезжают в Швейцарию, но потом возвращаются в Чехословакию. В романе много философских размышлений, основанных по преимуществу на толковании легкости и тяжести в духе древнегреческого философа Парменида и идее Фридриха Ницше о вечном возвращении. В 1988 американский режиссер Филипп Кауфман снял по этому роману фильм.

* * *

Мне однажды посчастливилось наблюдать логово матерого физика-теоретика: как-то в морозную зимнюю пору я таки добрался на электричке в заснеженный город прямо перед городом Королевым с самолетиком-памятником. И вот после нескольких скрипучих маршей лестницы я, наконец, очутился перед легендарной кухней кудесника-нелинейщика, который простым дуновением может пламя вызвать. Зрелище было ошеломительное: до потолка книги, книги, книги — целая скала из одних книг, компьютер по тем временам жутко навороченный… Вот сам хозяин как-то не отпечатался — видать, это не входило в его планы. Он больше тенью в проеме темного коридора маячил и то появлялся, то снова пропадал, хотя не отпускало ощущение, что он по-прежнему присутствует и никуда не отлучался. Я потом долго окликал его, но он уже не показался — время аудиенции закончилось, и я обратно уже наощупь ступени к мастерству нащупывал…

Однажды в период «голода» в оборонке мы в прямом и переносном смысле работали на морозе — металл сосчитывали, а крановщица сверху в крановой будочке этот металл передвигала, чтобы считать удобнее было. Мы же, как египетские писцы, закорючки на снегу штангенциркулями выправляли, а потом складывали металл обратно в пирамиды. Крановщица все переживала, что ей даже сверху не видно, когда мы в сторонку отлучаться начнем, а мы так цельный день и не отлучались — голод же… А вы знаете, что мой дорогой «дядечка» еще и шефом мне приходился в Институте? А знаете, какой наиболее важный момент был в ФИАНе? Я же настоящим студентом решил стать, и поэтому «дядечку» моего дорогого не больно жаловал своими посещениями, а заодно и лабораторию по изучению лазерного взаимодействия излучения с веществом. Так вот, однажды (мне потом по секрету рассказали) «дядя» был готов выгнать с треском своего родного «племянничка», чтобы другим молодым физикам место расчистить от всякой декадентской падали. И вот в тот момент — порой и не знаешь, как по-булгаковски ты бываешь внезапно смертен, и как меня угораздило — стоим мы однажды в ФИАНовском лифте спина к спине, как мушкетеры, когда они занимают круговую оборону, и медленно-медленно поднимаемся на четвертый этаж. Я не стал себя обнаруживать и даже не поздоровался, решил, что пусть уж те места сами с собой разбираются — не царское, мол, это дело. А вот прояви я чуть больше интеллигентности в хорошем смысле этого слова, и лететь бы мне из родного Физтеха со скоростью, ну может, до второй космической бы и не дошло, но все-таки…

* * *

Примечание.
Институт, ФИАН — Физический институт имени П.Н. Лебедева Российской академии наук, один из крупнейших научно-исследовательских центров России.

* * *

Посещал я в свое время Студенческий театр МГУ и имел нескромность на сцене выставляться голым торсом. Как я только недавно узнал, сегодня там опять аналой в Церкви Святой Татьяны. Я потом в другую церковь — Святой Софии премудрости, что в Средних Садовниках — так по короткой дорожке и заглядывал. Всем рассказывал, что короткую дорожку к Богу знаю. Там дверка сбоку такая маленькая, валенками обитая, откроешь ее — и сразу в гости, даже батюшки где-то сбоку оказываются и помешать уже никак не могут. А то и не знаешь порой, как через кордоны прорваться… Так вот про Студенческий театр МГУ дядюшка все такое знал и мысленно, наверное, радовался за своего блудного от физики племянничка. Ну, вот с годами, когда шум Большой науки утих, то, что он хотел исподволь донести до моего неразумного понимания — оно как раз и проступает в объеме и в цвете. Даже элемент эротики возвышенной ухватывает. Исключительно телепатически…

Тут прилип на днях к телевизору — показывали «Заставу Ильича» Марлена Хуциева по телеканалу «Культура». Это я думал, что Хуциева, а оказывается, в основном Шпаликова, это как «Долгая, долгая жизнь». Я все не мог понять: ну почему долгая-то, когда такая короткая?.. Шпаликов был мастером каждого положения: взгляд в автобусе, короткая реплика на подножке трамвая… У него не больно ладилось с диалогами интеллигентской братии, а то, что от земли, точнее, от асфальта шло — это просто блеск. Мне кажется, здесь он с Бродским рука об руку — не разлей вода. Бродский — он тоже дворовый такой поэт, мол, мы университетов не кончали. Он и действительно их не кончал. И поэзия его начисто лишена, как мне казалось вначале, какой-то такой учености в смысле Одена, широкой эрудиции. Ведь, на самом деле, круг Бродского весьма ограничен. Но в его случае — это и достоинство. Я не знаю, разглядел бы его тот же Оден, если бы Бродскому побольше умствований. А тут прошел немножко вперед, развил мысль — и хватит. То есть, Бродский, скорее, поэт Меры. Ну, здесь не буквально, конечно. Просто вот «Разговор с Горацием в прозе»… или «Письма римскому другу». Это конкретика места, что ли. Не могу сказать словами. Но у Шпаликова было то же самое, по-моему. Когда из еловой шишки, пенька, синего дымка автобусного выхлопа среди запаха пожухлой листвы на наших глазах громоздится целый большой мир. У Андерсена в эротическую сторону из лужи Копенгагенской был крен — в альков сразу к какой-нибудь принцессе. Или как маленький трубочист заснул в ослепительно белых постельных кружевах у (забыл) писателя-англичанина из 18 века. А здесь нет. Все сбалансировано. Как в стихотворении Цветаевой «Новогоднее» — такой устойчивый торнадо в тридевятое царство вверх вдогонку за Рильке. Я пробовал собезьянничать. Просто вот, как алгоритм: пойти в туалет — ноги в шлепанцы, открыть ручку в коммунальный коридор, дойти до уборной, включить свет общий, сглотнуть слюну, место общее, не сказать общественное и т.д. Это же целое приключение, тебя лично касающееся — ты общаешься тет-а-тет со всем миром сразу. Бродский когда про кошек еще говорит: что они грациозные во всех позах или во всех случаях жизни в отличие от женщин. Я думаю, Бродский насмотрелся на мертвых женщин — раскоряченных и всяких… как смерть застала. Я с Бродским не согласен про грациозность женщин. Просто та же склонность к рациональности через несбалансированное окружение — у кошки мир более органичен через ограниченность, если угодно. Вот это принятие жизни во всей ее первозданности: когда на суде говорил искренне и вовсе не защищался, не маневрировал там, как ленинградский буксирчик, потом без боязни через морги, тюрьмы и сумасшедшие клиники. Хорошо, если Данте, там, начитался. А то ведь не начитался: но воры милее мне, чем кровопийцы. Это потом Бродский начнет советовать, что серые глаза надежнее карих — сам он делал ровно наоборот, точнее, не делал — вплоть до издевки, но черты он не переступал. Может, только с МБ, но и то, от безысходности. Он искал выход или продолжение истории. Как в фильме по братьев Гримм: я знаю, что делать — я читал эту сказку. Мамардашвили был уверен, что историю нельзя начать, но можно продолжить: собой и продолжить… Вот и я на следующий день после очередной «Заставы Ильича» сидел утром на станции метро Динамо, ждал сына и думал про сегодняшнюю «Заставу» и смотрел на сегодняшних молодых, которым двадцать лет и опять ничего не мог понять…

* * *

Примечания.
* «Застава Ильича» — художественный фильм режиссера Марлена Хуциева. Вышел на экраны в отцензурированном варианте под названием «Мне двадцать лет» (1965) и стал символом эпохи «оттепели». Полный вариант появился в 1990 году. Одна из важных сцен фильма необычная встреча главного героя (Сергея) с его погибшим на войне отцом. Сергей просит его совета, но отец не может ничего посоветовать: он погиб в двадцать один год, а его сыну — уже двадцать три.
* Шпаликов — Геннадий Федорович Шпаликов (6.09.1937—1.11.1974), — советский поэт, кинорежиссер, киносценарист. В фильме «Застава Ильича) принимал участие в качестве сценариста, снялся там в крошечном эпизоде. «В 1967 году вышла единственная режиссерская работа Шпаликова — фильм «Долгая счастливая жизнь». В ряде картин звучали и песни, написанные сценаристом. Одним словом, по мнению многих, Шпаликов был в те годы одним из самых многообещающих и талантливых молодых кинематографистов. Ему прочили прекрасное будущее, а он взял и покончил с собой» (из биографии).
* Оден — Уистан Хью Оден (англ. Wystan Hugh Auden, 21.02.1907—29.09.1973) — английский поэт, оказавший огромное влияние на литературу XX-го века. Бродский упомянул Одена в Нобелевской лекции, постоянно возвращался к нему в своих интервью, читал лекции о его стихах и посвятил его памяти эссе «Поклониться тени».
* «Разговор с Горацием в прозе» — имеется в виду «Письмо Горацию» И. Бродского.
* «Письма римскому другу» — стихотворение Иосифа Бродского.
* Андерсен — Ганс Кристиан Андерсен, датский писатель и поэт, автор всемирно известных сказок для детей и взрослых.
* Копенгагенская лужа — имеется в виду столица Дании Копенгаген.
* «Новогоднее» — стихотворение Марины Цветаевой от 7 февраля 1927 года, написанное в форме письма к австрийскому поэту Райнеру Мариа Рильке, умершему 29 декабря 1926 года. Элегии Цветаевой посвящено эссе Иосифа Бродского «Об одном стихотворении».
* «Бродский когда про кошек еще говорит» — «Кошка грациозна при любом положении своего тела. Не то с человеками. Что же тогда есть наши представления о красоте, грации и проч., если на сто процентов отвечают им только животные» («Азиатские максимы». Из записной книжки 1970 г.)
* МБ — Марина Басманова, первая жена Иосифа Бродского

* * *

Ну вот, знаете, был такой граф Ратленд, ему еще Марина Литвинова большую часть Шекспировского авторства отдает по поэтической части. Есть еще такие записки про Кориэта — я даже не помню кто написал. Но есть мнение, что Кориэт — это во многом пятый граф Ратленд. А Кориэт — это типичный шут. Но богатство Ратленду было дано от рождения. Огромное такое богатство — он даже имел возможность супругу, чем-то разгневавшую мужа, отселить в другой замок. Ратленд мог делать, что хотел, и вести себя, как хотел, и дружить, с кем хотел. За дружбу с Эссексом он даже угодил в Тауэр. Кстати, Бэкон, который «знание-сила», тоже побывал в Тауэре, но по другим причинам. Однако мысли Ратленда не были мыслями из подвала или из Тауэра. Мысли были не отягощены бедностью или низостью подвальной. Вот Горчаков и… забыл, кто второй у Бродского — там мысли просто философские, но, может, с фискальным уклоном немножко — мысли вообще. В этом роде совершенно справедлива фраза Фицджеральда: богатые люди — они не такие как мы, они лучше нас. Шпаликов — он просто король самости какой-то сиюминутной. Представьте, что человек находится в положении неудобном каком-то, рука там подвернута (у Пруста из неудобного положения его тела на кровати всегда образ женщины, лежавшей рядом, вырастал), а здесь образ целой Вселенной или целого мира вырастает — и он замкнут или самодостаточен.

Здесь можно с другой стороны поглядеть (дядюшкино выражение). У Кастанеды еще было — когда на улице предвечерней, на бордюре у дороги, человек умирал. Ну, то есть, это его последнее мнимое состояние, и вот здесь же он собирается в другой мир уже какой-то, ну или никуда не собирается, а здесь навсегда остается, как размазывается навечно по сфере Шварцшильда в Черной дыре, ну и как он освоился вот в этом своем положении здесь и теперь. Это как предложение руки и сердца делаешь рядом с какой-нибудь мусорной кучей — а речь о судьбе, даже о судьбах, и разговор носит Вселенский масштаб, потому что, как известно, браки совершаются на небесах, то есть это должны быть такие длинный-длинные ходули, чтобы на них от мусорной кучи до неба дотянуться, и Ахматова согласна про свои стихи. Вот речь о том, что Бродский, даже потупив взгляд, все равно внимательно смотрел под ноги, туда, где наши ходули Рильковские теряются в небытии, нашем небытии, из которого прорастает и наше бытие. Вот, собственно, я про это хотел, и Шпаликов тоже на эти межатомные расстояния смотрел — где вакуум взрывается и пузырится — квантовые флуктуации разглядывал. Роб-Грийе умудрился разъять и препарировать, так сказать, внутренние органы любви, и вот стоит Нуаре одетый и молодая женщина раздетая, в костюме наготы. И это никакой не Моне и даже не Булгаков. Возможно, такая анемия мозга возникла после войны во Франции вместе с ожиданием Годо Беккета на Туманном Альбионе. Осознание прошедших ужасов. Это когда та мразь с автоматом решает, сколько им двоим жить осталось за колючей проволокой, и они совокупляются в последние оставшиеся мгновения у Чеслава Милоша. Набоков сердился, что двадцатый век перегорожен войнами, и он как автор вынужден отслеживать, что приводило к необычайной несвободе, а что герои делали в это время. Это как почему он пошел направо, выйдя из дому, а не налево, к примеру. Из дома вышел человек с веревкой и мешком по Хармсу, а дальше по Галичу, как по Тверской, а потом Тверской-Ямской и уже вдоль по Питерской. Сейчас происходит наш возврат в мировую культуру. И это прекрасно…

* * *

Примечания.
* «Однажды за чаем в некоем писательском доме, где еще живы были традиции русского чаепития… один сухонький старичок, учитель математики и книголюб, пообещал мне дать на две недели редкую книгу издания 1924 года — Ф. Шипулинский «Шекспир — Рэтленд». Эта книга стала ответом на главный вопрос: автором шекспировских пьес был Роджер Мэннерс, Пятый граф Ратленд» (из статьи Марины Литвиновой «Кладоискатель. Портреты Шекспира разгаданы»).
* «записки про Кориэта» — книга И.М. Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса».
* «За дружбу с Эссексом он даже угодил в Тауэр» — об этой истории можно прочитать в книге Игоря Фролова «Уравнение Шекспира, или «Гамлет», которого мы не читали».
* «Бэкон, который «знание-сила» — Фрэнсис Бэкон, (22.01.1561—9.04.1626), английский философ, историк, политический деятель, основоположник эмпиризма. Он завершил эпоху позднего Ренессанса и провозгласил вместе с Рэне. Декартом главные принципы, характерные для философии Нового времени. Именно Ф. Бэкон кратко выразил одну из основополагающих заповедей нового мышления: «Знание — сила».
* «Вот Горчаков и… забыл, кто второй у Бродского» — имеется в виду поэма Иосифа Бродского «Горбунов и Горчаков» (1968).
* «фраза Фицджеральда: богатые люди — они не такие как мы…» — неточная фраза из романа Фрэнсиса Скотта Фицджеральда «Молодой богач» («Богатые люди не похожи на нас с вами. С самого детства они владеют и пользуются всяческими благами, а это не проходит даром, и потому они безвольны в тех случаях, когда мы тверды, и циничны, когда мы доверчивы, так что человеку, который не родился в богатой семье, очень трудно это понять. В глубине души они считают себя лучше нас…»)
* «У Кастанеды еще было…» — имеется в виду книга Карлоса Кастанеды «Сила безмолвия».
* Карл Шварцшильд (9.10.1873—1105.1916) — немецкий астроном и физик. Несколько терминов из физики черных дыр получили его имя.
* «Ахматова согласна про свои стихи» — имеется в виду стихотворение Анны Ахматовой 1940 года «Когда б вы знали, из какого сора // Растут стихи, не ведая стыда…»)
* Роб-Грийе — Ален Роб-Грийе, французский писатель, один из основателей движения «новый роман» (наряду с Натали Саррот и Мишелем Бютором), режиссер и сценарист. Имеется в виду фильм «Игра с огнем» («Le Jeu avec le feu»), 1975 года, в котором играл актер Филипп Нуаре.
* «вместе с ожиданием Годо Беккета» — речь идет о романе «В ожидании Годо» ирландского писателя Сэмюэла Беккета, одного из основоположников (наряду с Эженом Ионеско) театра абсурда, лауреата Нобелевской премии по литературе 1969 года.
* Чеслав Милош — польский поэт, переводчик, эссеист, лауреат Нобелевской премии по литературе 1980 года.
* «Из дома вышел человек с веревкой и мешком по Хармсу» — имеется в виду стихотворение Даниила Хармса «Из дома вышел человек // С дубинкой и мешком».

Послесловие

Мы обсуждали с Андреем идею цикла небольших эссе, придумывали для него название, исходя из чернового варианта первого текста.

«Записки из подвала»… Такая нота пронзительная литературная — римейк «Бедных людей» Достоевского с поправками на время, место и личность. Подвал такой в институте, лаборатория, а там сидит человек с удивительным мироощущением, о чем никто и не догадывается… (Я мысленно листала страницы ненаписанной книги, вглядываясь в черты ее героя).

«Записки с мансарды»… Такая длинная мансарда прямо под крышей. Гетевская девушка во Франкфурте забралась на чердак — простыни на веревках развешивает в кадре. Карлсон на крышах Стокгольма… Таллиннский трубочист — шаг вверх от котельной Виктора Цоя… (В это время перед Андреем Рождественским мелькали кадры неснятого фильма).

«Все преходяще, музыка вечна!» — вспомнила я фильм «В бой идут одни старики».

«Представьте, у Грига был дом деревянный на берегу залива в Бергене, и четырехметровые потолки в зале. А там погода промозглая — вроде Питерской. Так вот музыку он писал на коленках под потолком, сидя на стремянке, чтобы хоть немножко согреться — вот она, настоящая «музыкальная» высота четырехметровая. И я вглядываюсь в свою мечту поверх голов, и свято верю в чистоту…» — добавил Андрей.

Вот и перебрались мы с ним из подвала в мансарду и сочинили там свой дуэт, в котором основную мелодию ведет Андрей, а я создаю музыкальный фон примечаниями-комментариями.

Мария Ольшанская