Андрей Рождественский
Две стороны одной медали
(«Записки из мансарды», часть 14)
Я люблю своих авторов и как редактор стараюсь наилучшим образом, пользуясь всеми возможностями Интернета, представить их творчество на страницах журнала. А еще я люблю иногда немножко добавить себя, не вторгаясь в ткань оригинального текста. Готовя эту публикацию, я вспомнила наши прежние шутки в рубрике «Записки кофейного секретаря (байки про науку от дяди Бори)». Вот и теперь, по праву Тётушки, я всего лишь переслоила одни абзацы другими, не добавляя в них ни слова от себя.
Мария Ольшанская
Как о Монтане была книжка —
«Солнцем полна голова»,
так и у меня голова полна светом.
Пишу маленькие заметки.
(АР)
Заметки по поводу новых путей научного знания
Есть в опыте больших поэтов Черты естественности той, Что невозможно, их изведав, Не кончить полной немотой. В родстве со всем, что есть, уверясь И знаясь с будущим в быту, Нельзя не впасть к концу, как в ересь, В неслыханную простоту. Но мы пощажены не будем, Когда ее не утаим. Она всего нужнее людям, Но сложное понятней им.
Можно извлечь два момента из отрывка поэмы Б. Пастернака «Волны»: естественность описания складывается из фрагментов умолчания, и что простота и сложность — две стороны одной медали.
Все научные теории стремятся описать мир каждая со своей стороны. Иногда науки собираются в сообщества, чтобы приготовить совместную теорию, которая сразу описывала бы мир с многих сторон, что превосходно прослеживается по поискам единой теории взаимодействий в физике.
Ранее донаучные теории брались описывать весь мир целиком с органичным включением человека в такое описание — астрология и алхимия вместе не только пытались предугадать человеческое будущее при помощи расположения планет, но и выработать алхимические рецепты по поводу этого будущего достижения. Впоследствии оказалось, что сразу рассказать обо всем не получается, поскольку надо постоянно переходить с одного языка описания на другой, что впоследствии нашло воплощение в принципе дополнительности Бора.
Получалось, что люди должны быть полиглотами в понимании языков разных наук, что, практически, эквивалентно «полиглотству» в традиционном смысле, как факту владения несколькими иностранными языками сразу.
… Стал подумывать над квантовой литературой и квантовой драматургией. Помните нашу «Фабулу»? Бронепоезд неожиданно для меня самого вышел со своего запасного пути и на всех порах стал набирать ход, не спросясь куда. Но если в квантовом смысле — тогда понятно: сразу во всюду. Вот я и подумал, что с квантовым смыслом как нельзя угадал. Когда в любой момент можно изменить исход повествования, но делать выбор как будто бы и необязательно. Непонятно, правда, как строить само повествование? Павич микшировал по-разному главы, Кальвино перемешивал сюжеты, Пруст строил философию на повседневности, Кастанеда — тот вообще в пропасть прыгал…
Мы вступили в век квантовой литературы! На другое, по всей видимости, и рассчитывать было нечего. В век, когда всё измеряется нано- и не нано-, литература не может избежать подобной же участи. Теперь мы всегда будем жить в расслоенном мире по Эверетту, где в одном мире «Умом Россию не понять» (Тютчев), а в другом «Пора уже, такая мать, умом Россию понимать» (Губерман), и что предпочесть? Он жив еще или нет уже — это про кота Шрёдингера. Наверное, когда я в 35-й раз посмотрел спектакль Германа Энтина в Театре Ермоловой по Бунину, — вот тогда и вспомнил о принципиальной дискретности всего сущего. Что не только свет на фотоны рассыпается, но одновременно с ним и мысль, которой свет и является носителем. С миром не определился, с одним из двух: я с Тютчевым или с Губерманом? Или не выбрал, пока не спросили в качестве эксперимента — где же я? Люди!
Открыв любой научный журнал из мира физики, химии, биологии, да и той же математики, мы увидим стройные ряды символьных формул, перемежаемые пояснениями на обычном описательном том или ином иностранном языке.
Ю. Лотман замечал, что для развития одного языка, как минимум, необходимо существование рядом с ним другого языка, так называемая «билингва». Становится понятным, почему литературные классики вставляли в текст на одном языке фрагменты из другого языка.
То есть, любой текст, как мировой океан, пронизан струями течений разных языков мира, в том числе, научного, порой даже неявно выраженных, но, чтобы текст будил мысль, точнее, обладал дефицитом информационной энтропии для возможности всевозможных умопостроений и создания ярких картин образности прочитанного, текст не должен быть строго «ламинарным», а должен, наоборот, представлять из себя крайне пересеченную «катастрофичную» местность из нагромождений различных языковых стилей, возможно, через посредство иностранных слов, уже прижившихся в базовом языке, но все равно несущих с собой смысловые отголоски «чужой родины».
Именно такого рода инородные языковые вкрапления и ответственны за смысловые многообразия, что является необходимым условием создания когнитивного креатива или, что называется, «разбудить фантазию» («Сведение далековатых смыслов», по Ю.Тынянову, является способом рождения нового семантического тропа или фигуры речи).
… Творчество В.Е. Захарова очень примечательно, с моей точки зрения — везде чувствуется острый взгляд, тут же подкрепляемый нетривиальностью мысли. Но вот в квантовой механике есть такая мультиверсная версия, что там какой-то объект спокойно в некотором раздвоенном или растроенном состоянии продолжает молча скользить по волнам своей памяти или времени сразу во множественном числе или пребывая одновременно во многих лицах, пока этот объект кто-то сознательно не выдернет и насильственно не втиснет в одно из «собственных состояний», натянув одну-единственную маску. Вот стихотворение можно с некоторой натяжкой тоже охарактеризовать какой-то одной маской от того многообразия или многомасочности, которая под этой одной маской скрывается. А с такой многомасочностью В.Е. у меня пока большие проблемы — я не сложил весь мультиверс Захарова. Возможно, мне не удастся это сделать, но вот мне кажется, что у Бродского что-то такое в глубине мерещится, а вот с физиком Захаровым сложнее. Он прячется…
Всем известна наука, оформившаяся в 20 веке, «синергетика». Она наследовала от теории нелинейных колебаний в физике, химии, биологии, экономики — то есть, любой теории, содержащей циклы развития. Стоит упомянуть о «параметрах порядка» или «молчащих модах», сразу понятно, что мы в стране именно этой науки. Академик Л. Мандельштам выделял такие отличительные черты этой универсальной трансдисциплинарной теории колебаний, как «нелинейное мышление» и «вторая степень понимания».
Рабочим инструментом теории нелинейных колебаний является достаточно обширный и содержательный тезаурус разнообразных эволюционных явлений, выражаемых в математическом обличье, как системы дифференциальных уравнений физических, химических, биологических, экономических процессов на языке частных производных.
… Мне кажется, понятия абсолютного квантования всё-таки копенгагенская концепция не предусматривает, квантование либо есть, либо нет. Кот или жив уже, или нет ещё. Вообще-то, квантование — это, я думаю, очень многообещающая штука. То, что мысли ходят парами и вообще могут особняком — ни у кого подозрений не вызывает. То есть, мысли дискретны изначально — вот, собственно, и всё, что нужно. Дальше всё как про электрон Уилера: «Фейнман, я понял почему электроны одинаковы — просто мы каждый раз встречаем один и тот же электрон». Вот и мысль, высказанная в Африке, тождественно равна мысли, высказанной где-нибудь в Европе. Далее: есть целый пучок мыслей, и даже если мы одну какую-то озвучим — насильственно выдернем из пучка, тем самым убив её, все остальные не перестают существовать — просто какой-то мысли повезло больше и её засветили, а поэтому она, засвеченная, потеряла возможность самой с собой интерферировать — через две дырки уже не проскочит, как и засвеченный электрон. И кому повезло больше, если любимая уходит к другому — вот в чём вопрос! Высказанная истина — заведомая ложь, потому что все остальные не-истины продолжают жить и развиваться, ненаблюдаемые. Эта вся мерехлюндия годится для квантового сознания, которое и рождает квантовую литературу: поэзия — чисто квантовый эффект, когда в ней обнаруживаются такие мысли, которые автор перманентно в неё не закладывал. То есть, назвать поэзию, а за ней и литературу, а потом и музыку, драматургию, физику, в конце концов квантовыми — это возвратить Богу Богово! Всего лишь…
Мы с вами можем квантовые явления литературы превращать в гигантские коллективные процессы смыслового излучения огромной жизнеутверждающей силы, а не страшной убойной — и в этом принципиальная разница. Пора нашу Царь-пушку выводить, например, поближе к памятнику Грибоедова на Чистых прудах и «мочить» в сторону призрака памятника Дзержинского. И в этом — всё Добро Дня, в отличие от всей оставшейся злобы. Виват!
Формальная разрешимость и вид решения такого рода систем напрямую зависит от топологий соответствующих им геометрических неэвклидовых структур, которые развивали математики Риман, Гаусс, Абель, Пуанкаре, Понтрягин, Колмогоров, Арнольд, Перельман — ряд можно продолжить. Галуа явился застрельщиком мощнейшего математического аппарата теории групп, который наряду с комплексным исчислением на языке кватернионов внёс в весь научный корпус понятие о красоте теории в различных порядках симметрии.
Весь этот инструментарий, преломленный в случае необходимости квантовой парадигмой, составляет на сегодня математическую оснастку исследования любой проблемы человеческого общежития и его же мироощущения.
… Хлестаков — это явный парафраз Гамлета, а гибель поочерёдно Ромео и Джульетты — всего лишь технический приём, расставляющий все точки над «i», что, мол, «без любви жить нельзя на свете — Нет!» И никакого трагизма здесь не закладывалось, всего лишь строгое экспериментальное доказательство. Математика, знаете ли, наука экспериментальная — Владимир Арнольд. А вот сам Джордано Бруно, пепел которого можно до сих пор выковырять в просветах каменных плит на Пьяцце дель Ф'оре в Риме, во времена Шекспира работал пару лет наборщиком в Оксфордской типографии, где и подружился с молодым автором, который потом вывел Ноланца в двух своих пьесах: «Бесплодных усилиях любви» в виде Бирона, французского странствующего философа, и самого Просперо из пьесы «Буря» — где Шекспир раскрывает все карты своих драматургических замыслов и, заодно, открывает новую эру светской науки — Просперо предаёт огню все свои книги, распахивая дверь в новый просвещённый мир, но так и видится, что из этих корчащихся в огне книг алхимиков и астрологов мощными раскатами доносится Гимн непреклонному мужеству чернокнижника и великого Мага Джордано Бруно, которого потрясающе сыграл английский актёр Джон Гилгуд в фильме Питера Гринуэя «Книги Просперо» — вот такая, понимаешь, история. А кто сказал? Тоже сказал Владимир Арнольд — не сам придумал, ему тоже кто-то сказал во время его длительных прогулок по Люксембургскому саду. Это Герман Энтин подслушал, когда сидел на скамейке с другим математиком — Алексеем Сосинским, специалистом по теории узлов. А у другого математика — академика Виктора Васильева, который этим узлам индексы (потом их все стали звать его именем) присвоил, прадедом был Вольдемар Христианович Ауссем, возглавлявший в 30е годы 20 века Региструп, превратившийся впоследствии в ГРУ. А Учителя Германа Энтина и Алесея Сосинского были Иван Иванович Соловьёв — актёр и режиссёр Ермоловского Театра и Людмила Всеволодовна Келдыш — математик — так вот они тоже дружили. А Арнольд вот сам по себе, одно сказать, что Леонид Мандельштам и Борис Житков тоже в родственниках его числились, и много кто ещё. И в солидарность с Бруно, что его Церковь католическая не реабилитировала, как Галилея, Арнольд не стал вступать в Папскую Академию в Ватикане. Сказал: «Вот реабилитируете Бруно — тогда заходите». Таким вот парнем был Владимир Арнольд!
В рамках обоюдоострых современных процессов глобализации, с одной стороны, и специализации национальных особенностей, с другой стороны, таким же образом в настоящее время происходят процессы взаимного притяжения разных научных дисциплин с попытками выработки «транснациональных» языков общения, и процессы сохранения наследственных языковых диалектов научного знания каждой научной дисциплиной в отдельности.
Это означает, что цивилизация, несомненно, имеет богатое будущее в своем развитии, а совсем не «тепловую смерть» в лапласовском смысле на фоне некоторого «усредненного» научного знания.
… Нет, я отнюдь не против, что можно ходить, где хочешь, и неважно каким мандатом от общественно-традиционных профессий обладаешь. Но замечаю, что люди, изначально из артистической среды, отличаются от людей, обладающих первоначальным научным или техническим образованием, не побоюсь сказать — культурой. Они смотрят во вновь осваиваемую профессию или лучше сказать — ремесло, под другим ракурсом — билингва. Критичнее, что ли — что, в свою очередь, не помогает порой воспарить, став перед тем гордым, по Станиславскому. Но есть преимущество или богатство, по Экзюпери, общения — когда одна голова хорошо, но две разные — лучше. И это замечательно. Опять прибегну к Сезанновским яблокам, когда мы смотрим на что-то такое, которое за яблоками, и к яблокам, собственно, не имеет никакого отношения ни в первом, ни во втором порядке. Начиная с некоторого уровня, исчезает понятие смерти. В процессе удвоения клеток трудно сказать, что первоначальная клетка умерла хоть в каком смысле. Поэтому марево человеческой боли и страданий попросту исчезает, как будто ластиком стёрли. Но вопросы-то остаются…
Нынешние ИК-технологии очень способствуют созданию такого международного междисциплинарного тигля по «выплавке» нового знания с широким участием кроудсорсинговых сообществ или «коллективного» разума. Одновременная генерация как общих универсальных черт, так и уникальных черт различия обуславливают пути видимого прогресса. Объединяться с сохранением национальных черт — это залог не только сохранения дефицита энтропии в смысле Шеннона — фон Неймана — Колмогорова, но и расширения бассейнов «обитания» таких информационных дефицитов, что является, в свою очередь, неизменной гарантией наличия креатива как в области научного знания, так и в области расширения интерпретаций нашего богатого культурного наследия.
«Aх! Экономна мудрость бытия — всё новое в нём шьётся из старья» (Шекспир).
…Александр Любинский — в своём репертуаре. Дивишься, как хватает фантазии и слуха в такой, в общем-то, традиционной спокойной трактовке бытия. Это вот как раз некоторое квантовое состояние размытости, о котором я говорил как-то, с отсутствием насильственной редукции… Знаменитая полька Йоланта Борусевич всегда выше всяческих похвал, и явственно слышатся мотивы Шопена, Огинского и славянские песни Дворжака. Такая светлая грусть, когда летит паутина по осени или искрятся осколки снежинок в пропитанном морозом воздухе по зиме…
На мой взгляд, история — это время, а потом всё пространство, и литература — это тоже время, которое, по Бродскому, робеет перед языком, и прощает этому языку всё…
Другие эссе Андрея Рождественского из цикла «Записки из мансарды» можно прочитать в нашем журнале по ссылкам на его авторской странице.
Мария Ольшанская
