Часть пятая:
Дороги Большой Черепахи

* * *

Сюжет литературного произведения — это всего лишь хорошо освещенная комната, чтобы мысленно расставляемые по периметру образы были хорошо видны. Как Вам такая мысль?

* * *

«Заметки ни о чем» Кирилла Ковальджи¹⁾ напомнили рассуждения Евгения Габриловича, опубликованные сыном в последней книжке про отца.²⁾ Там потрясающе проступает фактура жизни из палисадничков, дворового асфальта, облупленных цокольных этажей сталинских пятиэтажек, девочек, прыгающих в классики в школьной форме с разлетающимися косичками и в белых сандалиях на белые носочки — ну совсем расчувствовался. Так полшага осталось до визборских радиол, Сретенки и Иосифа Кобзона с Майей Кристалинской. Но я их не сделаю — эти полшага — иначе неотвратимо окажусь в моем собственном краснодарском дворе, со страшным стариком с клюкой и черной бородой, соседом в пижаме, на босу ногу, размахивающим газетой. Правда, с портретом Юрия Гагарина, силясь обнаружить у меня понимание важности момента, поскольку по его расчетам я должен был еще видеть мир кверху ногами — совсем как космонавт. Потом через много лет я снова был в том дворе. И в той квартире прислоненными к стене стояли покрытые четырехслойным рояльным лаком водные лыжи и тушка огромного омара на стене, что так и осталось загадкой — откуда он в Черном море завелся? Кстати, что это был омар, я только сейчас узнал.

Примечания:

¹⁾ Отрывки из третьей части книги Кирилла Ковальджи «Моя мозаика».

²⁾ Евгений Габрилович, писатель, кинодраматург, автор сценариев фильмов «Два бойца», «Убийство на улице Данте», «Коммунист», «В огне брода нет», «Начало» и многих других. Речь, видимо, идет или о документальном фильме Алексея Габриловича «Дворы нашего детства», или о «Последнем автографе» (т/ф, цикл передач, 1998) — последних прижизненных воспоминаниях Евгения Габриловича в форме бесед с сыном Алексеем.

* * *

Тут по поводу рассказа Михаила Коцюбинского хотел сказать.¹⁾ Мне кажется, что к Керкьегору и этому самому экзистенциализму (если не переврал) Книга жизни из рассказа не имеет никакого отношения (прошу прощения!), точнее, рассказ тоже не имеет, и именно поэтому такая Ваша отсылка и параллель, уводящая Чернигов в Копенгаген и дальше в Кёнигсберг — так хорошо звучит. Вообще, сейчас договорюсь до того, что смерти нет. Если идти прямо с конца и этот постулат сразу принять за основу, то рассказ переворачивается наизнанку лицом к «Теням забытых предков». В рассказе тени предков возвращают на место. Вот ведь как важно, откуда посмотреть, хотя на Физтехе я не был силен в выборе подходящей системы отсчета. И мучения Потапа носят, скорее, чисто сюжетный характер, зато Книга жизни распахнута настежь, как постель из песни Городницкого.²⁾ И рассказ приобретает Вселенский размах и сказочную красоту — нам удалось читать страницу прямо из Книги жизни, даже не из Библии. Библия — вольное переложение самой главной из Книг, которая и книгой-то в обычном смысле не является ³⁾, но может быть представлена в виде трехмерной проекции четырехмерного многообразия. Коцюбинский — настоящий тополог сродни Данту по напряженности конструкции и Мастер в булгаковском смысле слова.

Примечания:

¹⁾ Речь идет о рассказе украинского писателя Михаила Коцюбинского «Что записано в книгу жизни?» и послесловия к нему (в переводе Марии О.)

²⁾ Песня Александра Городницкого «Жена французского посла».

³⁾ Навеяно аргентинским писателем Хорхе Луисом Борхесом.

* * *

Харуки Мураками… Может, это трудности перевода с японского — не знаю. Вот не так Мураками должен был увидеть эту девушку из Рио¹⁾. Пруст сумел вытянуть и оживить утраченное время.²⁾ Когда Бродский разговаривает со своими греками — он ведь абсолютно взаправду это делает, а не Стикс бороздит на авианосце с Хароном. Или так, как у Джека Финнея — подошел к старому дому на Манхеттене, зажмурил глаза, произнес заклинание и провалился во времени.³⁾ Но когда кто-то начинает буковки складывать и уверять нас, что у него так же, то, как говорил Щепкин: или священнодействуй, или убирайся к…

Тут с прошивками еще хотел. Когда высокие материи духа прошиваются намертво с материей плотской по впечатлениям — и вот по ним-то можно ходить и в тридевятые царства и в царства мертвых.

Примечания:

¹⁾ Речь идет о мировом шлягере Тома Жобима «The Girl from Ipanema», история которого в нашем журнале сопровождается рассказом Харуки Мураками «Девушка из Ипанемы».

²⁾ Цикл романов Марселя Пруста «В поисках утраченного времени».

³⁾ Джек Финней — американский писатель-фантаст. Самый большой успех выпал на долю романа «Меж двух времён» (1970). Роман неоднократно переиздавался, был экранизирован, а в 1995 году, незадолго до смерти, Финней написал продолжение — «Меж трёх времён».

* * *

Очень обрадовался болгарским именам.¹⁾ «Нет ничего лучше плохой погоды» или «Тайфуны с ласковыми женскими именами» — на память приходит гинсбуровское: «Я тебя люблю, я тебя тоже — нет». К Болгарии очень подходит фамилия Стойков. Мне кажется, каждая страна несет в себе свою тайну. И эту тайну практически невозможно разгадать ни географией, ни этнографией, ни историями о цивилизации. Вот в Италии в горных селах бросают бутылки в колодцы, надеясь, что они доплывут до моря. На каком-то тактильном ощущении… Это как жители Брюгге привечают лебедей на пруду в центральном парке, а на самом деле это повинность — как плата за загубленную жизнь злодея, говорят. Но поди ж ты, пойми, сколько смыслов перевернулось… А лебеди — вот они, можно хлебом покормить…

Примечание:

¹⁾ Речь идет о романе болгарского писателя Димитра Димова «Обреченные души», опубликованном в нашем журнале (в переводе Марии О.)

* * *

Тут история Пушкина и Каролины Собаньской¹⁾ вдруг неожиданно перелилась в Болдинские творческие бдения Пушкина — в том смысле, что я опять начал примерять на себя его творческую мысль. Нашел, например, что «как с Вашим сердцем и умом быть чувства мелкого рабом» звучит эффектно, но непонятно, про что: не про любовь, и вначале было: «Подите, полно, я молчу. Я Вас и видеть не хочу». Но сказать так — это же прямое продолжение отношений, а Пушкин уже решил подвести итог Онегину и закончить свои романтические связи. Это я по поводу «Поминок по Финнегану».²⁾ В устах нашего дорогого дядюшки эта отсылка, как мне показалось, звучит несколько двусмысленно: читали, знаем; или как вещь, в принципе, не берущаяся.

Примечания:

¹⁾ Речь идет о статье в нашем журнале «Стихотворения в альбом, или Новости нашего пушкиноведения».

²⁾ Имеется в виду роман Джеймса Джойса «Поминки по Финнегану».

* * *

Первый рассказ Короленко про талант, мне кажется, жутко удался. Второй я сразу не разглядел — думал: выжимки из первого.¹⁾ Здесь бы хорошо вписался отрывок из воспоминаний Коровина, когда они с Шаляпиным вечером были в цирке, а потом завалились в гости к итальянским циркачам — наезднице и силачу где-то на Трубной. Врубеля еще с собой взяли. Он рисовал. У Врубеля была такая мастерская техника, как у ювелира. А на носу у Смирнова²⁾ просто две иллюзии — снаружи и изнутри, встретились друг с другом и растворились. В физике это аннигиляцией называется: электрон и позитрон, например, а потом только два фотона, чтобы закон сохранения импульса не нарушать.

Примечания:

¹⁾ Рассказ Владимира Короленко «Таланты», опубликованный в нашем журнале, состоит из двух частей.

²⁾ Актер Смирнов, герой первой части рассказа о талантах.

* * *

Мне очень понравилась страничка о Ежи Поломском.¹⁾ И посиделки втроем на завалинке¹⁾ очень приглянулись. Это когда туман в низинах, вдали безбрежное голубое море леса колышется в остывающем, как парное молоко, воздухе. И еще какой-нибудь забористый дымок самокрутки — от уже давно проходившего мимо местного пастуха с возбужденным от близости хлева стадом.

Примечания:

¹⁾ Один из кумиров польской эстрады, певец Ежи Поломский.

²⁾«Божественное откровение» или просто «чушь собачья» (байка про науку)

* * *

Я был в буквальном смысле раздавлен публикацией Борис Семенычева «Моби Дика».¹⁾ И чтобы как-то собрать себя, решил слово молвить собратьям по цеху. То, что Норенская и Чкаловская²⁾ оказались на одном меридиане, я как-то могу пережить. То, что зло со времен Шекспира, как чернильное пятно, продолжает расползаться по миру с возрастающей скоростью, захватывая все новые страны и континенты, что Борис Семенович уже бросил на весы Фемиды свои гражданские аргументы к суду истории — тоже. Но что это действо примет такой размах под настоящий грохот Иерихонских труб, будучи положенным на бесспорные шедевры Мелвилла и Кента — это как гарпун красавице под вздох и шелест юбок. Когда говорит литература — пушки молчат. Хотя, если бы пушки заговорили — может, легче как-то было бы…

— Даш, а Даш? — Ну чего тебе?
— Может, лучше бы я тебя побил? — Может, и лучше…³⁾

Примечания:

¹⁾ «Моби Дик или Охота на мышь» — цикл стихотворений Бориса Лукьянчука: «Вместо того, чтобы писать примечания и объяснять аллюзии с оригинальным «Моби Диком» Германа Мелвилла, я решил использовать известные иллюстрации Рокуэлла Кента, ассоциирующиеся с темами романа».

²⁾ Деревня Норенская Коношского района Архангельской области — место ссылки Иосифа Бродского.

³⁾ — Маруся, если б я тебя побил, может лучше было бы? — Может и лучше (из художественного фильма Игоря Добролюбова «Белые росы»).

* * *

Словечко «вот» очень похоже на словечко «but», которое англичан приводит в неописуемый восторг: все отлично, но… А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо!

БС и правда не силен в том, что касается профессиональных литературных примочек или ходов. Вот как в теннисе: с этой стороны так мяч не отбивает никто, и всё, обсуждать нечего, просто так никто не делает — не принято. Но вот это-то, с моей точки зрения, и важно. Получается на таких сшибках неповторимый оттенок вкуса — это как в винах, наверное, точнее, в их букетах. Колмогоров пробовал искать секреты индивидуальности поэта — как он иногда сам же ломает строй стиха. Сильная сторона БС, по-моему, держать общий тон мысли, что ли… То, как он выводит мелодичность этой мысли. Это, мне кажется, неимоверно трудно. Вот взять Моби Дика, к примеру. Про что, о чем, как такое могло просто в голову прийти? При чем тут Мэлвилл на фоне российского прохиндейства? Ну, Мэлвилл просто под руку попался, как старая театральная афиша — и по ней росчерком новый абрис. Не как картину по картине — там верхнюю картину в конце концов можно смыть. А здесь Мэлвилла не вытравишь — потому что его красками другая картина выписана. Мне кажется, здесь проявляется сила слова: оно во много раз превосходит по утонченности искусство живописи. Наверное, поэтому Микеланджело писал стихи, потому что выразительных средств скульптуры и живописи ему не хватало. Мне показалось, что стихи Микеланджело очень выпуклы и скульптурны, здесь можно углядеть геометрический подход Данте, когда круги разобраны на обручи, которые пошли на изготовление винных бочек Кеплера и бедра Давида.

* * *

Я, наконец, набрался смелости вникнуть в 8-ой сборник стихов БС.¹⁾ Не знаю, как сказать, если вот человек живет в родном краю — дети вырастают, внуки нарождаются, тополя склоняются, когда проходишь по тропинкам в гусином навозе, по которым когда-то босиком бегал, когда тебя каждый знает, и, собственно, вся твоя жизнь как на ладони. А тут только вой турбин и воспоминания о перелётах в виде бирок на чемоданах. И стершиеся в памяти названия отелей. Был Линц, был ИОФАН, но они подернулись дымкой паровозных и пароходных гудков и «титаниками» погрузились в пучины памяти. Я вот к чему. Человек к тому времени, когда ещё «титаники» набирали ход, успел перемениться. Поменять кожу. Из 8-й книжки стихов проглядывает новый Борис Семёнович. Капитан Ахав с «Пекода»²⁾ много бы дал, чтобы поглядеть на такого нового капитана, который и корабль, и команда одновременно. Искусство в себе. Искусство — изринутое из себя. Это даже не верблюду сквозь игольное ушко пролезть. Там даже не небытие, а то, что за этим небытиём. Нет туда хода простым смертным. И Данте не догадался, и Вергилий не подсказал, как человек в другой жизни воплощается. Когда вроде и гуси такие же, и дожди, но не Канада, явно не Канада. А человек набирается сил, как тот богатырь на Оке под Муромом, и отрывает человек от земли могучее чело. Чело века. И если ты Сингапур, то я человек.³⁾ Я соберу себя из звезд, росы, пальм, крабов на песке, верблюжьих колючек, животных, нарисованных какой-то там Борхесовской палочкой китайских императоров. Соберу себя из чистых виртуальностей. Так собирал себя Эйнштейн, когда нарушил классическое драматургическое триединство действия, времени и места, завещанное Корнелем и Расином. Место такому единству нашлось только в голове. А тут и голова идет кругом от посадочных огней взлетно-посадочных полос крупнейших аэропортов мира. На нас глядит новый Борис Семёнович, созданный мириадами блесток и искорок Сингапурских небоскребов. «Присутствие отсутствия» дает право быть всегда и везде, как Афанасию Никитину, Марко Поло и хану Хубилаю, не говоря уже об Александре Великом, Чингисхане и Тимуре-завоевателе. С Запада, действительно, хуже получалось шагать — супротив не только Земли, а супротив Солнца. И «коленями землю толкая от себя, от себя». И уже не в далеком таежном краю, бери больше, смелее — в Сингапуре — городе у пяти углов… Да, с распространеньем нашим по планете шутки плохи — и это факт, не говоря даже о том, что это — реальность. И пальмы, баобабы, и жена французского посла больше не снятся — сон стал явью, мечта былью, а жизнь — чистой фантастикой.

Примечания:

¹⁾ 8-й сборник стихов БС — «О город мой, я тайн твоих угадчик» — цикл стихотворений Бориса Лукьянчука.

²⁾ Капитан Ахав с «Пекода» — герой романа Германа Мелвилла «Моби Дик» и цикла стихотворений Бориса Лукьянчука.

³⁾ Борис Лукьянчук, физик-теоретик, профессор, доктор физ.-мат. наук, один из основных авторов журнала «Черепаха на острове», в настоящее время живет и работает в Сингапуре.

* * *

Скажем, перед человеком возникает новый ландшафт, в котором, может, и жить потом придется — и непонятен он, и люди другие — пьют, едят, думают о чем-то. А человек устроен таким образом, что должен воссоздавать себя постоянно через творчество, дыхание, еду и бог весть еще через что. Вот Чаадаев говорил, что кислородный баллон с собой надо брать, даже если не на Луну, а просто в Россию едешь. Но этот баллон — он кончается вскоре, и если не успел, так сказать, ассимилироваться, придышаться — что тогда? Вот я о каком новом БС говорил — который на манер вируса сингапурские ДНК перестроил, чтобы жить и работать, да и на судьбу-злодейку не больно пенять. Эйнштейн, говорят, вообще без носков дома ходил — подумаешь, бином Ньютона, как говорит Валерия Новодворская. Я с ней просто на Пушкинской перед ларьком с сувенирами столкнулся: обходил ларек слева, а она — справа, и все внимание к зверюшкам за стеклом было приковано — так и столкнулись, бросились расшаркиваться и извиняться — эка неловкость. И никакой политики, смею сказать…

* * *

Дорогой Андрей, спасибо за рецензию. Очень трогательно. Я помню, когда я последний раз с Абрикосовым¹⁾ разговаривал в Далласе, он мне сказал: «Я давно обратил внимание на то, что вы всех идеализируете. Вы даже меня идеализируете!» Вашу рецензию читая, увидел, что вы тоже недалеко от меня ушли. Я ведь любитель, а не профессиональный поэт. С меня взятки гладки. Что-то увидел, что-то меня тронуло, захотелось этим впечатлением поделиться. Без всяких претензий. Ну, это как бы поэтические рассказы в узком круге друзей. Вот и все. Никакого нового БС в природе нет. Это просто пейзаж сменился. Дело дошло до того, что я уже что то там соединил между Соколовым²⁾ и Бродским. Хотя это исключительно точное замечание, если не брать во внимание качество моей поэзии, а только направления притягивающих меня полюсов.

БС

Примечания:

¹⁾ Алексей Алексеевич Абрикосов — физик, лауреат Нобелевской премии по физике (2003), академик РАН, доктор физико-математических наук.

²⁾ Владимир Соколов — русский советский поэт, эссеист, переводчик, один из любимых поэтов Бориса Лукьянчука.

* * *

Я не хотел при переводе текстов со слов на мысли пересаживаться. Но теперь уже есть о чем говорить… Поэзия ученых естественников, прошу прощения за такой посредственный каламбур, с моей точки зрения, жуткий коктейль мыслей и собственно поэзии. Затронута очень болезненная для меня тема: так что же важнее — слова или мысли? Стихи профессионалов-непоэтов, с моей точки зрения, грешат «иными» мыслями — мыслями «нездешними» для поэтических. Бродский грешил этим, возможно, от непроявленных способностей к физико-математическому творчеству. Я не ставлю ему это в упрек. Даже не потому, кто я такой? Хотя, когда видишь знакомый след тигра а ля Ньютон… И я что-то в поэзии понимаю! Уловил же, увидел. Увы! Мне кажется, мысли поэтического строя — совсем другой природы. Андрей Платонов чинил паровозы и строил электростанции, но как-то умудрился машинного масла в поэзию не занести. Нет, Микеланджело писал стихи, Борхес вот, Маяковский и вообще все кому не лень. Маяковский вообще стихи «строгал» — как из деревяшечек выстругивал. Нет, можно, конечно, сказать, что поэзия — для всех пишущих и так далее. Я не против, конечно же. Но сейчас пытаюсь поймать незапечатанные в слова хвосты мыслей, которые болтаются, никак не организованные словесным строем в подстрочнике. Собственно, суперструнная теория — через формул строй практически не продраться непосвященному.¹⁾ Да и взять Фейнмановские интегралы по траекториям.²⁾ Но вот когда начинаешь словами описывать — начинается настоящая магия. И мысль физическая здесь умирает быстрее мухи от такого насилия. Это как Бетховена передать своими словами, или напеть арию за певца в опере. Вот в стихах примерно так же. Есть что-то такое только стихотворное, какие-то свои внутренние стихотворные мысли. И вот эти мысли тоже приходится вытягивать словами, и тоже возникают искажения. Можно говорить о просодиях и т.д. Но когда ты читаешь, и с тобой что-то происходит… Может, я не так понимаю, и понимаю ли вообще? Но стихи физика-профессионала, скорее, о физике, а не о поэзии как таковой. Чтобы постичь женщину — нужно быть с ней постоянно, и не быть в этот момент со всеми другими. В конце концов, ты ею прорастаешь окончательно. То есть, ты ее больше и не видишь — она стала тобой. Или ты стал ею. Можно говорить, что физика сродни поэзии или математике, к примеру. Не сродни. Не то чтобы другая ритмика или что-то определенное другое. Настрой там всякий и прочее. В конце-то концов, — истина в оттенках, а черт — в деталях. Но так, мне кажется, не ухватить. И весь корпус лингвистики, увы, бессилен. Просто ведь физических статей много, но я думаю, что основная часть совсем не про физику. А про физику — единицы, и дело не в гармонии даже. Просто все вокруг думают, что автор что-то такое слышит, чего другие не слышат — и это помогает всем бросаться вслед — типа, осилит идущий. А автору и самому невдомек, на чем все повелись, и что он такого особенного сказал…

Примечания:

¹⁾ Теория струн — направление математической физики, изучающее динамику и взаимодействия не точечных частиц, а одномерных протяженных объектов, так называемых квантовых струн. Теория струн сочетает в себе идеи квантовой механики и теории относительности.

²⁾ Ричард Фейнман (1918–1988) — выдающийся американский физик. Один из создателей квантовой электродинамики. В 1943–1945 гг. входил в число разработчиков атомной бомбы в Лос-Аламосе. Разработал метод интегрирования по траекториям в квантовой механике (1948). Лауреат Нобелевской премии по физике (1965).

* * *

Мне очень понравилось бродить по дорогам вместе с Большой Черепахой. Есть особый драйв таких поисков: дифтонги, смысловые повторы… 7 нот, там ведь еще диезы и бемоли, и получается почти 20, а 20 — это магическое число, и на все человеческое разнообразие его хватает, но, тем не менее, мне кажется, музыкальный плагиат, он, как и всякий другой, не на уровне повторения отдельных созвучий, а на уровне музыкальных идей.¹⁾ А вот хорват очень напоминает Билла Мюррея²⁾ как раз по части плагиата «лиц неброских выраженья». Да! Мне очень нравится фильм Софии Копполы «Трудности перевода». Французский язык вообще складывает не слова, а слоги, как и Марина Цветаева. Вы ничего не сказали про Сержа Гинсбура, а мне кажется у него это складывание слогов настолько виртуозным, как и пластика фаланг пальцев рук.

Примечания:

¹⁾ Этот фрагмент посвящен истории шлягера Берта Кемпферта «Strangers in the Night». «Хорватский Синатра» Иво Робич пел «Cтранников» под названием «Stranci u Noći».

²⁾ Билл Мюррей — американский киноактер. Снимался в фильмах: «Тутси» (1982), «Охотники за привидениями» (1984), «День сурка» (1993), «Академия Рашмор» (1998), «Трудности перевода» (2003), «Сломанные цветы» (2005).

* * *

Музыка работает со смыслами точно так же, как и научное мышление. В каких таких пространствах их строения сливаются? Оден говорил, что хорошо переводить сумасшедших поэтов. У них смысл настолько рельефен, что легко угадываются ассоциативные складки, а когда ты их ухватил, явственно увидел, то перевести уже легко. Слова покрывают все тонкие извивы мысли — «мысль изреченная есть ложь». И держится этот вербальный поток в смысловом отношении только на своём непрерывном течении. Именно в словарных трещинах проскальзывает живая мысль. Именно поэтому мы можем до потери пульса смотреть на огонь и воду…

* * *

Мне кажется, сама идея церкви родилась из идеи материнского лона и чуда Рождения. И запахи церковные очень напоминают запахи вокруг новорожденного. Вспомнить Хэрриота-ветеринара, когда от рождественского гуся в полночь он попадал на склизкий пол в темном забытом Богом коровнике на окраине Англии к не могущей разродиться корове. Из поединка с каким-то совершенно неклассическим положением плода он выходил победителем и, прислонившись спиной к доскам загона, держа скользкие руки на весу и мысленно закуривая сигарету, вдруг видел, что это новоявленное чудо, этот еще весь мокрый теленок, светящийся в темноте, пытался встать на свои дрожащие ножки — и весь мир блек и покорно отползал на задний план. Какая там звезда парнокопытных всходила или заходила на небосводе — да разве в этом дело?.. С Рождеством!

АР

Часть пятая «Записок из мансарды» Андрея Рождественского в этот раз посвящена, как вы поняли, некоторым публикациям нашего журнала. Андрей — наш самый внимательный читатель. Более того, каждая наша публикация для него (отбиваю вашу подачу, Андрей!) «как старая театральная афиша — и по ней росчерком новый абрис. Не как картину по картине — там верхнюю картину в конце концов можно смыть. А здесь не вытравишь — потому что его красками другая картина выписана».

Я даже объяснить не могу, почему захотелось ответить на «Записки» борхесовской «Розой Парацельса». Смыслы так сложились, по-видимому.

Мария Ольшанская

Хорхе Луис Борхес
Роза Парацельса

В лаборатории, расположенной в двух подвальных комнатах. Парацельс молил своего Бога, Бога вообще, Бога все равно какого, чтобы тот послал ему ученика. Смеркалось. Тусклый огонь камина отбрасывал смутные тени. Сил, чтобы подняться и зажечь железный светильник, не было. Парацельса сморила усталость, и он забыл о своей мольбе. Ночь уже стерла очертания запыленных колб и сосуда для перегонки, когда в дверь постучали. Полусонный хозяин встал, поднялся по высокой винтовой лестнице и отворил одну из створок. В дом вошел незнакомец. Он тоже был очень усталым. Парацельс указал ему на скамью; вошедший сел и стал ждать. Некоторое время они молчали. Первым заговорил учитель.

— Мне знаком и восточный, и западный тип лица, — не без гордости сказал он. — Но твой мне неизвестен. Кто ты и чего ждешь от меня?

— Мое имя не имеет значения, — ответил вошедший. Три дня и три ночи я был в пути, прежде чем достиг твоего дома. Я хочу быть твоим учеником. Я взял с собой все, что у меня есть.

Он снял торбу и вытряхнул ее над столом. Монеты были золотые, и их было очень много. Он сделал это правой рукой. Парацельс отошел, чтобы зажечь светильник. Вернувшись, он увидел, что в левой руке вошедшего была роза. Роза его взволновала. Он сел поудобнее, скрестил кончики пальцев, и произнес:

— Ты надеешься, что я могу создать камень, способный превращать в золото все природные элементы, и предлагаешь мне золото. Но я ищу не золото, и если тебя интересует золото, ты никогда не будешь моим учеником.

— Золото меня не интересует, — ответил вошедший. — Эти монеты — всего лишь доказательство моей готовности работать. Я хочу, чтобы ты обучил меня Науке. Я хочу рядом с тобой пройти путь, ведущий к Камню.

Парацельс медленно промолвил:

— Путь — это и есть Камень. Место, откуда идешь — это и есть Камень. Если ты не понимаешь этих слов, то ты ничего пока не понимаешь. Каждый шаг является целью.

Вошедший смотрел на него с недоверием. Он отчетливо произнес:

— Значит, цель все-таки есть?

Парацельс засмеялся.

— Мои хулители, столь же многочисленные, сколь и недалекие, уверяют, что нет, и называют меня лжецом. У меня на этот счет иное мнение, однако допускаю, что я и в самом деле обольщаю себя иллюзиями. Мне известно лишь, что есть Дорога.

Наступила тишина, затем вошедший сказал:

— Я готов пройти ее вместе с тобой; если понадобится, положить на это годы. Позволь мне одолеть пустыню. Позволь мне хотя бы издали увидеть обетованную землю, если даже мне не суждено на нее ступить. Но прежде чем отправиться в путь, дай мне одно доказательство своего мастерства.

— Когда? — с тревогой произнес Парацельс.

— Немедленно, — с неожиданной решимостью ответил ученик.

Вначале они говорили на латыни, теперь по-немецки. Юноша поднял перед собой розу.

— Говорят, что ты можешь, вооружившись своей наукой, сжечь розу и затем возродить ее из пепла. Позволь мне быть свидетелем этого чуда. Вот о чем я тебя прошу, и я отдам тебе мою жизнь без остатка.

— Ты слишком доверчив, — сказал учитель. — Я не нуждаюсь в доверчивости. Мне нужна вера.

Вошедший стоял на своем.

— Именно потому, что я недоверчив, я и хочу увидеть воочию исчезновение и возвращение розы к жизни.

Парацельс взял розу и, разговаривая, играл ею.

— Ты доверчив, — повторил он. — Ты утверждаешь, что я могу уничтожить ее?

— Каждый может ее уничтожить, — сказал ученик.

— Ты заблуждаешься. Неужели ты думаешь, что возможен возврат к небытию? Неужели ты думаешь, что Адам в Раю мог уничтожить хотя бы один цветок, хотя бы одну былинку?

— Мы не в Раю, — настойчиво повторил юноша, — здесь, под луной, все смертно.

Парацельс встал.

— А где же мы тогда? Неужели ты думаешь, что Всевышний мог создать что-то, помимо Рая? Понимаешь ли ты, что Грехопадение — это неспособность осознать, что мы в Раю?

— Роза может сгореть, — упорствовал ученик.

— Однако в камине останется огонь, — сказал Парацельс.

— Стоит тебе бросить эту розу в пламя, как ты убедишься, что она исчезнет, а пепел будет настоящим.

— Я повторяю, что роза бессмертна и что только облик ее меняется. Одного моего слова хватило бы, чтобы ты ее вновь увидел.

— Одного слова? — с недоверием сказал ученик. — Сосуд для перегонки стоит без дела, а колбы покрыты слоем пыли. Как же ты вернул бы ее к жизни?

Парацельс взглянул на него с сожалением.

— Сосуд для перегонки стоит без дела, — повторил он, — и колбы покрыты слоем пыли. Чем я только не пользовался на моем долгом веку; сейчас я обхожусь без них.

— Чем же ты пользуешься сейчас? — с напускным смирением спросил вошедший.

— Тем же, чем пользовался Всевышний, создавший небеса, и землю, и невидимый Рай, в котором мы обитаем и который сокрыт от нас первородным грехом. Я имею в виду Слово, познать которое помогает нам, в том числе и Каббала, но не это главное…

Ученик сказал с полным безразличием:

— Я прошу, чтобы ты продемонстрировал мне исчезновение и появление розы. К чему ты при этом прибегнешь — к сосуду для перегонки или к Слову, — для меня не имеет значения.

Парацельс задумался. Затем он сказал:

— Если бы я это сделал, ты мог бы сказать, что все увиденное — всего лишь обман зрения. Чудо не принесет тебе искомой веры. Поэтому положи розу.

Юноша смотрел на него с недоверием. Тогда учитель, повысив голос, сказал:

— А кто дал тебе право входить в дом учителя и требовать чуда? Чем ты заслужил подобную милость?

Вошедший, охваченный волнением, произнес:

— Я сознаю свое нынешнее ничтожество. Я заклинаю тебя во имя долгих лет моего будущего послушничества у тебя позволить мне лицезреть пепел, а затем розу. Я ни о чем больше не попрошу тебя. Увиденное собственными глазами и будет для меня доказательством.

Резким движением он схватил алую розу, оставленную Парацельсом на пюпитре, и швырнул ее в огонь. Цвет истаял, и осталась горсточка пепла. Некоторое время он ждал слов и чуда.

Парацельс остался невозмутим. С неожиданной прямотой он сказал:

— Все врачи и аптекари Базеля считают меня шарлатаном. Как видно, они правы. Вот пепел, который был розой и который ею больше не будет.

Юноше стало стыдно. Парацельс был лгуном или же фантазером, а он, ворвавшись к нему, требовал, чтобы тот признал бессилие всей своей колдовской науки.

Он преклонил колени и сказал:

— Я совершил проступок. Мне не хватило веры, без которой для Господа нет благочестия. Так пусть же глаза мои видят пепел. Я вернусь, когда дух мой окрепнет, стану твоим учеником, и в конце пути я увижу розу.

Он говорил с неподдельным чувством, однако это чувство было вызвано состраданием к старому учителю, столь почитаемому, столь пострадавшему, столь необыкновенному и поэтому-то столь ничтожному. Как смеет он, Иоганн Гризебах, срывать своей нечестивой рукой маску, которая прикрывает пустоту?

Оставленные золотые монеты были бы милостыней. Уходя, он забрал их. Парацельс проводил его до лестницы и сказал ему, что в этом доме он всегда будет желанным гостем. Оба прекрасно понимали, что встретиться им больше не придется.

Парацельс остался один. Прежде чем погасить светильник и удобно расположиться в кресле, он встряхнул щепотку пепла в горсти, тихо произнеся Слово. И возникла роза.

[Из книги Х.Л. Борхес, «Коллекция». СПб. «Северо-Запад». 1992]

Поскольку имя Х.Л. Борхеса часто упоминается в нашем журнале, то здесь можно прочитать статью Александра Гениса «Танго о Борхесе: 1899–2009».

Мария О.