Часть шестая:
От Макао до какао и обратно
* * *
Тут не так давно рассказали по телевизору о первом муже Елены Булгаковой генерале Шиловском, женатом потом на дочери Толстого. Шли какие-то значительные факты биографий, пока не промелькнула маленькая, в сущности, ремарка: в письме Елена пожаловалась, что жизнь течет не так, как ей хотелось бы, о чем и писал потом Михаил Булгаков в романе «Мастер и Маргарита». И выясняется, что счастье человека, которое чрезвычайно зависит от другого человека, весьма ранимо и изменчиво. И, конечно же, нездешнее. С надгробьями все в порядке, как, впрочем, и с честью и достоинством. Но это совсем не радует, а вот та искорка, которая когда-то промелькнула — «Что вы знаете, читатель, о настоящей любви?» — как она освещает путь во тьме! Еще я думаю, что «Мастера и Маргариту» Булгаков написал взамен второго тома «Мертвых душ». Конечно, по отчаянной смелости замыслов булгаковскую прозу можно ставить очень высоко. Вот Герман Ильич Энтин даже моноспектакль который год играет в театре Ермоловой, который так и называется — «Мой Булгаков». Даже в Америку возил. Но зияющую глубину второго тома даже «Мастером и Маргаритой», с моей точки зрения, закрыть не удалось. Гоголь каким-то своим ощущением космоса был связан, скорее, с Джордано Бруно. Если отбросить весь шпионский привкус и домыслы церковников, то получается, что Джордано Бруно со своей многомировой концепцией истории своим сожжением хотел обнулить значение Евангелий от Апостолов. Но чуда в очередной раз не случилось, и Джордано Бруно проходит в истории как бесстрашный борец с инквизицией, а Галилео Галилей вообще свел взгляды католической церкви на «нет» простым своим согласием отказаться. «А все-таки она вертится!» — это, скорее всего, легенда. То есть, от пафоса «Выбранных мест из переписки с друзьями» нельзя было заходить на восстановление второго тома: а как можно жить? И получается, что «Выбранные места», ставшие жупелом для Гоголя, читаться должны ровно наоборот, как у болгар. Но я, наверное, жутко покушаюсь на ваше время. Прошу прощения…
* * *
Вот есть Храм Господень в Иерусалиме, а что тогда в Новом Иерусалиме патриархом Тихоном возведено? И достаточно ли переименовать реку, чтобы явь стала былью? Вот есть Пантеон, с которого Брунеллески купол списывал для Санта Мария дель Фьоре1), такой же, только из кирпича, а потом Микеланджело обгонял Брунеллески куполом Храма Святого Петра — главного оплота всего католичества. Был первый Рим, второй, говорят, тоже был, потом третий в болотах Московских выстроили. Где в Москве Италия, Флоренция, Падуя? — Приходи к Кремлю, не ошибешься. А это правда Италия? Нет, неправда. А Петербург чем измерить? Эту «Северную Венецию»? А что такое Венеция тогда? Можно ли жить, не читая Достоевского? Можно — Пушкин не читал. Но Достоевский зато читал Пушкина. Пушкину как это? Так что нам Венеция, точнее, Италия? Вот китайцы Венецию в Макао воссоздали до подробностей — даже табличку прибили, что в этом доме родился Антонио Вивальди в веке 15-м. Так где же Вивальди-то родился? Может, в Макао и родился: «в Макао какао стаканами пьют…»2) Так что там с третьим Римом-то в результате сделалось? И не понять, как сетует с охрипшей пластинки Городницкий — так в чем же корень зла? Мысль растиражированная — она той же мыслью остается? А почему тогда с подделками в живописи борются? А как насчет контрабанды, которая с Верхней Арнаутской? А что, что-то в мире еще есть, что не в Китае сделано?.. Вот и показывает Эйнштейн язык у фонтана Треви в Древнем Риме.
Примечания к тексту:
1) Собор Санта Мария дель Фьоре — кафедральный собор во Флоренции, самое знаменитое из архитектурных сооружений флорентийского кватроченто. В архитектурном плане примечателен купол, созданный по проекту Филиппо Брунеллески.
2) «В Макао какао стаканами пьют…» — песня Михаила Володина.
* * *
У меня была пленка для фильмоскопа про приключения Мюнхгаузена. Я как увидел Горинский — так расстроился страшно — это не настоящая сказка, а придуманная. Откуда я узнал, что бывают настоящие сказки — в толк не возьму. Там даже олень с деревом на голове не настоящий, а поддельный — прикидывается… То есть, Горин — он сунул чудеса между слов или строк. Употребил просветы в языке. Соотношение чудесного и волшебного исследовали еще Толкиен и Клайв Льюис — они дружили в жизни.
Волшебное — оно бывает не между слов, а между пониманиями мира, мне кажется. Вот мифы — они чертовски правдивы. То есть, что в них говорится — сразу к действительности не применишь, но точнее мысль не передашь, чем если как бы соврешь. То есть, чтобы сказать правду, нужно сказать откровенную ложь. Вот фильм Горина — правда, а надо было врать — и это горе Горинское. Вот так Горин все про Мюнхгаузена выдумал. Улыбайтесь, господа — какая дешевка!
* * *
Не могу никак успокоиться по поводу мифов. В мифе действие относится к богам. То есть, нарушается классическое драматургическое правило триединства: действия, места и времени. Не здесь, не теперь и не мы. Мы можем только собезьянничать. И налицо вся концепция театра, собственно. Мы имитируем действия богов, а потом и их помазанников. Получается, что мысль, как дифференциальное уравнение, дана в своей полноте, а решение представимо как целый класс решений. Нет граничных условий: пространственно-временной специфики контекста или фона. Появление граничных условий и приводит к единственности решения задачи Коши1), если это решение в принципе существует. То есть, миф — это существовать в Принципе: возможно такое смыкание смыслов в чистом виде или невозможно?
Вот как обычно строится роман: вначале допускается чистая ложь — мистейк, по выражению режиссера Хамдамова, чтобы вырвать нити из жизненного потока и дать возможность читателю войти. Это как Раскольников никакой бабушки-процентщицы не убивал. Но вот встроили — убил таки Раскольников несчастную леди в ночной рубашке (это к любовнику леди Чаттерлей2)). Достоевский обладал чрезвычайно изысканной, если не сказать — извращенной способностью эротических переживаний: на кончике пера с переписчицей под диктовку (у Ленина случалось нечто подобное, когда он наговаривал свои речи, прохаживаясь вокруг Женевского озера и в окружении домашних) — я ничего покамест не придумываю. Дальше неохота даже перечислять банальности сюжетных ходов. Кстати, легенду о Данко Горького один мальчишка назвал типичным фильмом ужасов. И все встало на свои места. Вот Горький, а вот — ужасы. Самое любопытное, что в романе существенны начало и концовка. Удивительная аналогия — человеческая жизнь, точнее, две даты. На самом деле, я совершенно серьезно. Ведь это, по сути, точная привязка ко времени и месту. А действие — оно, возможно, было, но закончилось. Но историю нельзя закончить, так же как и нельзя начать. Можно в ней побыть какое-то время — отпущенное. Вот и был человек в какой-то из историй. Был и выпал. А история-то осталась, как река времени. Вот две даты на надгробии и указывают, в каком качестве или в какой фазе истории мог поучаствовать наш герой. Что в имени тебе моем… При выходе из романа автор с облегчением достает топор из расклиненной сосны: и стволы распрямляются, выпрямляется автор, выпрямляется гусиное перо в чернильнице, выпрямляется наклоненный замороченный сюжет — жизнь потекла дальше своим чередом. Успели что подглядеть, может, пригодится — как знать. Над пропастью во ржи…3)
Примечания к тексту:
1) Огюстен Луи Коши — французский математик, член Парижской академии наук. В математической физике глубоко изучил краевую задачу с начальными условиями, которая с тех пор называется «задача Коши».
2) «Любовник леди Чаттерлей» — роман Дэвида Герберта Лоуренса.
3) «Над пропастью во ржи» — роман Джерома Д. Сэлинджера.
* * *
«Любовь легко рифмоваться не любит,
кровь — это слишком серьезная рифма»
(Кирилл Ковальджи)
Любовь и кровь — отличная рифма, а там где эстетика волнует этику — сами знаете. И от любви до ненависти один шаг. Вы этот шаг проходили? Любить и ненавидеть: «odi et amo» — это латынь. Так о чем-то бишь я? Да, посчастливилось ли вам, господа, преодолеть этот шаг, который между любовью и ненавистью, если обратно — туда и обратно, как по Толкиену с его человекокроликами (так кто ты: мой друг или раб лампы?). Так мне посчастливилось застрять на этом шаге. Это я уже потом, когда пережил, понял. Не всякое такому дается. А если еще и выбираться из этой щели не собираешься, где как в стволе березовом — если топор вынут, застрял. То есть, с любовью и ненавистью понятно, вроде как. Если туда. Это даже Гоголем в «Невском проспекте» прописано. А ежели оттуда: от ненависти к любви обратно? Ну, не как ван вей тикет, к примеру, а когда нормально, по-человечески и обратно с билетом. А то с дорогой в один конец далеко залететь можно: оттуда, батенька, не возвращаются, и нет дороги назад. Мол, «держись, геолог, ты солнцу и ветру брат» — типа того. Ну так вот, хоть я и не геолог, но вот что скажу. Граница — она очень тоненькая между любить и ненавидеть, и как с миной-растяжкой — зацепить и порвать очень легко. И вот здесь, как богатырь перед камнем Васнецова: направо пойдешь… Легенда гласит, что богатырь так перед тем камнем жить и остался, палатку раскинул, чаёк вскипятил на болотных дровишках, как самый что ни на есть геолог. Не железнодорожник, в конце-то концов! Так вот как обратно-то? Там Замок Кощеев на скале высится, и Змей-Горыныч вход охраняет. То, что возгласов поруганной Марьи-царевны не доносится — так это окошко зарешеченное очень над землей высоко. А кто виноват? Кому невтерпеж было шкурку лягушачью сжигать? Помните, у Паустовского в ручьях, где водится форель? — я не такой, как ты думаешь, я другой, но ты думай обо мне и я стану лучше. Люди — вы звери! Так вот это она — Раба любви. А ты-то где? И люди-то здесь при чем? Кого трамвай горбатый за тридевять земель уносит? А мы, мол, едем, и ни при чем и все такое. Так сложилось. Кем сложилось? Люблю и ненавижу. А ты как хотел? В программке не прописано было что-то неразборчивое в конце? А там про жизнь и судьбу твою, бедолага, как раз объясняли. Ну так как насчет ненависти и вечной любви? Кто сказал, что они порознь ходят, а не одна в другой сидит? Готовы решиться на такой вот шаг: выстраданный, душевный, когда челюсть сводит от скрипа зубов и соль со слезами вперемешку? Готовы? Тогда, вперед, мой читатель. Вы мне интересны. Кто Вам сказал, что нет на свете настоящей любви?
* * *
Посмотрел замечательный фильм «Конфузная история Бенжамена Батона». Там Брэд Питт рождается законченным стариком и постепенно взрослеет и молодеет одновременно. Вроде как по рассказу Скотта Фитцджеральда, но и Фламмарион*) уже поднимал подобную тематику. Всё забавно, но зачем Фитцджеральду понадобился такой фокус, я не сразу понял. На самом деле, он попробовал извлечь из такой метаморфозы инвариант любви: что если ты со своей половинкой находишься на встречных пучках, то такое явление как любовь должно проявиться в чистом виде. Согласно Фейнмановской трактовки, мужчина — та же женщина, но движущаяся вспять по времени. Во всяком случае Брэд младенцем закрывает глаза на руках именно любимой женщины. Тут вполне уместна фонограмма песни Азнавура про вечную любовь. Как Вам такая версия?
Примечание к тексту:
*) Камиль Фламмарион (1842–1925) — французский астроном, известный популяризатор астрономии. Ему принадлежат также такие книги как «Неведомое» (о паранормальных возможностях и явлениях человеческой психики), «Смерть и ее тайна» и другие. Это послужило поводом для опоры на его авторитет современных псевдонаучных авторов.
* * *
У Элиота есть, мне кажется, здравая мысль, что-то, что уже написано, как-то так живет — не то чтобы утряслось, но существует, и каждое новое произведение — как камень на поверхность воды. Но, значит, это кому-то нужно — иначе куда же вскакивать с простынь, бессонницей рваных? А там, глядишь, Коперник с Галилеем живут, разговоры разговаривают, и Шекспир неподалеку с Бэконом керосинку налаживают: знание — сила!*)
Примечание к тексту:
*) Фрэнсису Бэкону (1561–1626) — родоначальнику английского материализма, философу, принадлежит фраза: «Знание есть сила, сила есть знание».
* * *
На Пьяццо Синьория есть еще такая скульптура — похищение сабинянок. Может, Донателло? И она как будто винтом в небеса закручивается, как вертолет, а ты увлекаешься, ходишь кругами, голову задрав, и голова идет кругом. Это просто сумасшествие какое-то — схватил женщину, она вырывается, и вы вместе вовлекаетесь в какой-то фантастический хоровод. И вверх, вверх как Данте с Вергилием. Кстати, если в обратном порядке: от святых к грешникам, не снизу, а сверху начать? Перепутать вход с выходом. Время вспять тогда потечет. Стрела времени назад будет направлена. Потому что по классике все вверх устремляются. А вот в туннеле альпийском, там, когда загорелся состав, надо было вниз как раз идти, и тогда уцелеешь, а если вверх вместе с воздухом, который тоже вверх устремился вместе с копотью и гарью — люди, в основном задохнулись, а не обожглись. Чемпионы олимпийские — они же, как боги. И вверх устремились, на Олимп, потому что живут там, куда же еще? Кому в голову придет вниз спускаться? Там же Ад Дантовский. Уже страшно сказать, сколько времени Беатриче караулит. Бор говорил, что мы подвешены на языке, потому что не знаем, где верх, а где низ. Поэтому и говорят: сальто-мортале. Смертельный номер. Все думают — значит, страшный. Да вот страх тут совсем ни при чем. Он действительно смертелен, потому что меняет местами верх и низ, Рай и Ад. Время вспять. Можно было назвать: сальто-мементо. Про что мементо? Да все про то же: про море…
* * *
Событиé по мысли, например, в одной точке какого-то гиперпространства с Платоном, мне представляется просто захватывающим. Именно в таком смысле, мне кажется, вполне можно говорить о мгновенности передачи сигнала и всяких «телепортациях».
* * *
Лотман сталкивал представителей разных языков и бросал их в единое море дискурса — что-то да народится. Так мы и развиваемся. Чтобы язык развивался, необходим еще один другой язык, лучше — два и т.д.
Примечание к тексту:
Юрий Михайлович Лотман (1922–1993) — выдающийся советский литературовед, культуролог и семиотик, ученый с мировым именем. Юрием Лотманом в конце 1980-х годов на телевидении была создана известная серия познавательных передач «Беседы о русской культуре».
Другие эссе Андрея Рождественского из цикла «Записки из мансарды» можно прочитать в нашем журнале на его авторской странице.
Любовь и лингвистика
По-русски
любовь действительно зла:
она не любит множественного числа.
По-русски
любовь легко рифмоваться не любит,
кровь — это слишком серьезная рифма.
И не зря откликаются эхом
повелительные глаголы —
не прекословь, славословь, приготовь
бровь мелькает порой, прочие рифмы не в счет,
ведь свекровь и морковь — для пародий.
Ах, сочинять бы стихи на языке Эминеску,
где любовь выступает в трех лицах:
amor, iubire и dragoste.
Первые два обнимаются с сотнями слов,
от рифм глаза разбегаются:
какая прелесть соединить
iubire (любовь) — nemurire (бессмертье)1
И только dragoste — славянского древнего корня -
и там чурается переклички.
По-русски
мужчина рифмуется запросто,
наверное, он —
не слишком уж верная доля любви,
то-есть он — иногда молодчина,
иногда дурачина, личина, добивается чина
а женщина - исключительность в слове самом!
Дальше всех от нее звуковые подобия
вроде военщины, деревенщины,
потому-то поэты
избегают с ней встреч на краю стихотворной строки,
а если приходится, то исхитряются,
измышляя тяжёлые рифмы:
трещина, раскрежещена, уменьшена и так далее.
Ну а девушка — и подавно
рифмованию не поддается, —
где уж там разгуляться среди неуклюжих
денежка, дедушка, никуда не денешься…
Запрещая расхожий размен,
русский язык указал
на единственность, неповторимость,
уникальность — имейте в виду
эту любовь, эту девушку, эту женщину,
их неразмениваемость, незаменимость,
невыговариваемость,
неизреченность!
(Кирилл Ковальджи)
Мария О.
