Часть седьмая:
«Между солнцем и атомом»

У Ролана Пети есть замечательная книжка — такой дневник, перепутанный датами, — «Я танцевал на волнах». Мистенгет¹⁾, Жан Габен с Марлен, Арлетти, Пиаф, Бельмондо, Кокто. Балет «Юноша и смерть». Боксер — любовник Пиаф, гибнущий в авиакатастрофе. Фотограф Хельмут Ньютон, высмеивающий феминисток, а потом показывающий, что в их кобуре полицейских нет пистолета. Ньютон, если это не легенда, не так давно сел в свой Бьюик и, разогнавшись, врезался в кирпичную стену из фильма «Окно в Париж»²⁾. Наверное, он не смог жить без своей маленькой невзрачной подруги жены, которая скромно сидит в уголке на его фотографиях на фоне здоровых кобыл 90-60-90 с бесстыжей прямотой, данной в зеркалах в развернутом виде, как на картинах Пикассо: и спереди, чтобы сразу, и сзади. Вот тебе и «Юноша и смерть». Действительно, похоже — только танцуя на волнах и можно уцелеть. Чтобы стоять на месте, нужно быстро-быстро бежать, как любит повторять Дядюшка³⁾. Первая же остановка — Смерть. Получается, что движение — это и есть любовь. Когда мы любим — мы живем. Cogito ergo sum⁴⁾. И Богом забытая квартирка Марселя Пруста с плоским слоем пыли на столе и пыльной фуфайкой на ингаляторе вперемешку с перхотью. Этот антрополог времени выбирался из своего убежища только по ночам, сличая тропы в поисках утраченного⁵⁾ с оставшимися пока в живых артефактами. Один американец, который во времена холодной войны усомнился в зверстве русских, наблюдая как русский где-нибудь в Найроби не мог бросить вот так просто труп жены среди пустыни и сидел, дожидаясь местных африканских громил, говорил, что именно за шкафами, где кусочки нашей сухой кожи смешиваются с пылью, мы снова становимся достоянием безбрежного Космоса и входим, не поперхнувшись, в самую что ни на есть Вечность. Откуда Пруст, собственно, и стремился нас обратно выковырять.

Примечания к тексту:

¹⁾ Жанна Мистенгет (1875–1956) — звезда французского мюзик-холла.
²⁾ «Окно в Париж» — художественный фильм режиссёра Юрия Мамина.
³⁾ Имеется в виду автор рубрики «Записки кофейного секретаря (байки про науку от дяди Бори)».

⁴⁾ Cogito, ergo sum («Мыслю, следовательно, существую» — лат.) — философское утверждение Рене Декарта, фундаментальный элемент западного рационализма Нового времени. Это утверждение Декарт выдвинул как первичную достоверность, истину, в которой невозможно усомниться — и с которой, следовательно, можно начинать отстраивать здание достоверного знания.
Аргумент не следует понимать как умозаключение («тот, кто мыслит, существует; я мыслю; следовательно, я существую»); напротив, его суть — в очевидности, самодостоверности моего существования как мыслящего субъекта (res cogitans — «вещи мыслящей»): всякий акт мышления (и шире — всякое представление, переживание сознания, ибо cogito не ограничивается мышлением) обнаруживает — при рефлексивном взгляде на него — меня, мыслящего, осуществляющего этот акт. Аргумент указывает на самообнаружение субъекта в акте мышления (сознания): я мыслю — и, созерцая своё мышление, обнаруживаю себя, мыслящего, стоящего за его актами и содержаниями. Cogito ergo sum является латинским переводом утверждения Декарта Je pense, donc je suis («Я мыслю, значит я есть»), которое появляется в его «Рассуждении о методе» написанном по-французски.
Фраза «Cogito ergo sum» не используется в наиболее значимой работе Декарта «Размышления о первой философии» (1641), хотя часто эту формулировку ошибочно приводят в качестве аргумента, ссылаясь на данный труд. Декарт опасался, что эта формулировка, которую он использовал в более ранней работе, допускала толкование, отличное от того контекста, в котором он использовал её в своих умозаключениях. Стремясь уйти от формулировки, создающей видимость логического вывода, тогда как подразумевается самоочевидность, непосредственное усмотрение утверждаемой истины, Декарт избавляется от первой части фразы и оставляет только «Я есть» («Я существую»): «всякий раз, как я произношу слова Я есмь, я существую или воспринимаю это изречение умом, оно по необходимости будет истинным» (Размышление II).
В привычной форме Ego cogito, ergo sum («Я мыслю, следовательно, существую») аргумент появляется в более поздней работе «Начала философии» (1644), написанной на латыни: «Ac proinde haec cognitio, ego cogito, ergo sum, est omnium prima et certissima…» (§ 7) (из Википедии).

⁵⁾ Роман Марселя Пруста «В поисках утраченного времени».

С Цвейгом Вы затронули тему¹⁾, от которой я предпочитаю сломя голову скрываться. Впервые я почувствовал, как мне показалось, это затуманенное дыхание в Болдинских письмах Александра Сергеевича к Наталье Гончаровой. Я понял, что Пушкин ведет двойную игру. С одной стороны — проживает жизнь, которую и режиссирует по ходу. А затуманенное дыхание с заветным вензелем «О» и «Е» — это дыхание ее Величества Смерти. «Memento mori» — если не наврал. Кому же, как не ей, голубушке, нас поправлять в наших по жизни безумствах. Не то, чтобы мне стало не по себе, иногда ведь и в метро ее встречаешь, в чьем-то обличье — конечно, не плоды ее деятельности. Она редко активна — ленива в мыслях, как и все мы. Но когда она начинает думать — вот тут-то все и случается: поезда под уклон и другое всякое разное… Мы-то думаем по привычке — вот! чертовщина какая! — а на самом-то деле ничуть не бывало, никаких хвостатых — просто тетушка Смерть начала задумываться, а в том, что Интеллект — это Смертельное оружие, мне кажется, никого разубеждать не надо. Вот и говорят — не буди лихо, пока тихо… Так вот, когда человек начинает думать о своей жизни и что-то такое «выкаблучивать», не нужно забывать, что есть Главный режиссер в этом шекспировском театре. И, как известно, иногда Баба Яга против. А там мало не покажется, уж поверьте. Как говорил Михаил Афанасьевич, «человек иногда бывает внезапно смертен». То, что смертен — это понятно, но вот внезапно — вот в чем штука.

Из дома вышел человек c веревкой и мешком. 
И в дальний лес, и в дальний лес отправился пешком. 
Он шел и все глядел вперед, и все вперед глядел. 
Не ел, не пил, не ел, не пил, не ел, не пил, не ел. 
Но вот однажды поутру вошел он в темный лес, 
и с той поры, и с той поры, и с той поры исчез. 

Дело в том, что до леса он не дошел — не успел! Все по той же простой причине. А так бы Хармс в лесу и спрятался — пряталки называются. Ох! Укрой меня своей чугунной шинелью, Учитель!²⁾ Не береди, товарищ Цвейг, старые раны. Спи спокойно в своей нейтральной Швейцарии, которую сам выбрал от начала второй мировой³⁾. Амок, одним словом⁴⁾. И вся недолга…

Примечания к тексту:

¹⁾ «Летняя новелла» австрийского писателя Стефана Цвейга — взгляд зрелости на проблему «L’amour coûte cher aux vieillards».
²⁾Однажды, в письме своему другу М.А. Булгаков обмолвился, вспоминая Гоголя: «Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью»
³⁾ Уточнение. После Первой мировой войны до 1934 года Цвейг жил в Зальцбурге, затем, понуждаемый нацистами к эмиграции, переселился в Лондон. В 1940-м стал британским подданным и в том же году переехал в США, где оставался до августа 1941-го, после чего перебрался в Бразилию. В отчаянии от неминуемой, как им казалось, победы нацистов 23 февраля 1942 года супруги Цвейг совершили самоубийство в Петрополисе близ Рио-де-Жанейро.
⁴⁾ Новелла Стефана Цвейга «Амок» («…Люди в деревнях знают, что нет силы, которая могла бы остановить гонимого амоком … они кричат, предупреждая других, при его приближении: «Амок! …»)

Очень понравилась статья Гадамера¹⁾. Тут читал книжку Докинза «Слепой часовщик»²⁾. Оказывается, добрые люди успели перевести на русский язык. Путь эволюции представлен непересекающимися деревьями: то есть, чтобы перейти от жука-оленя к оленю-Золотые Рога, надо спуститься от жука к общему предку с оленем, а потом подняться уже по оленьей эволюционной тропе. Мамардашвили тоже что-то подобное с Прустом учинял. Если находишься в состоянии безнадежной влюбленности, то чтобы переменить объект воздыханий, нужно в душе спуститься в начало зарождения этого, оказавшегося безнадежным, чувства и уже оттуда устремить свой бег к новой надежде. Тогда не расплескаешь всю эйфорию чувств, если еще осталось. А ежели сразу переложить руль с востока на запад, то и ветрила или чего там еще запросто сорвать может! Так говорил сам Чарльз Дарвин, а за ним и Заратустра. Аминь…

Примечания к тексту:

¹⁾ Имеется в виду работа: Х.Г. Гадамер. «Истина и метод: основы философской герменевтики» (1960).
²⁾ Докинз, Клинтон Ричард — (англ. Clinton Richard Dawkins; р. 26 марта 1941 г.) — английский этолог, эволюционист и популяризатор науки. Книгу «Слепой часовщик» можно прочитать здесь.

Вот как в гальваническом элементе — подаёшь напряжение на электроды, и погнали: ионы отрицательные — направо, радикалы положительные — налево. Так и хочется порой разнополость к разнополярности свести. И вся жизнь, так сказать, между крайними точками. Тут вот что интересно. Как пишет Ричард Докинз в «Слепом часовщике», эволюция работает очень аккуратно — в том смысле, что уж если два вида в эволюционной гонке разошлись, то они потом вряд ли встретятся в потомках. Перекрестное опыление не проходит. И деревья, если на происхождение видов посмотреть, растут только правильные, безо всяких там циклов или разных родителей, в смысле видов, то есть, если сверху — человек, то и снизу уж будь добр, человек, а не русалка там какая или кентавр. То есть, ближайших общих предков у разных видов может быть не более одного. А вот с любовью и ненавистью хитрее. Это явно неправильное дерево из полей Галуа¹⁾, может быть. И трагическая судьба этого мальчика²⁾ заставляет и сегодня выписывать круги, заново и заново проходя… Собственно, весь мир держится на циклах. Солнечных, лунных, годовых и т.д. А история вот… Хотя, история никого не учит и поэтому тоже имеет тенденцию зацикливаться. А если бы она не зацикливалась, то превратилась бы в эволюцию — представляете! Сама наша история делала бы нас лучше — то есть, чем дольше живем, тем лучше становимся. И надо нам это!? Просто бред какой-то! Там ведь вот ещё. Есть такая константа в физике от Эйнштейна-Лоренца-Пуанкаре и Ко — знаменитая скорость света. Быстрее, как известно, двигаться нельзя. Существование такой константы приводит к тому, что весь пространственно-временной 4-х мерный континуум оказывается загруженным или заполненным такими конусами в разные стороны — наподобие песочных часов без донышек. Без донышек — это чтобы легче дышалось и с ветерком. Не можем же мы пространство временное запирать. И вот из этих конусов, точнее, из своего такого конусного бытия любая частичка не может выйти. То есть, весь мир для этой частички находится внутри этого конуса. И все, что от этой частички в будущем произойдет, тоже будет содержаться и в этом конусе и в личном, который внутри. Совсем как в правильном дереве Эволюции. Собственно говоря, конусы все одинаковые, только подвинутые вперед-назад, вверх-вниз, вправо-влево. То есть, если наши конусы пересекаются, то мы имеем возможность встретиться, или наоборот: придется в безбрежных мирах скитаться, как в кинофильме «31 июня», что, надо заметить, существенно отличается от 32 мая. 32 мая можно было реально встретиться, например, у Черепахи на острове³⁾. А вот 31 июня — дудки! Только через кинофильм, через какую-нибудь его потертую копию 31-ю. Ну разве как в песне Высоцкого, где жираф женился на антилопе. Хватило же у него фантазии в антилопе жирафиху разглядеть!

… Что-то я налетался по световым конусам да видовым отличиям. Вот бывают отличия еще внутривидовые… Но об этом лучше Шекспир написал в «Ромео и Джульетте», или Френсис Бэкон, но лучше уж пятый граф Ратленд⁴⁾. А то на старости-то лет в такие Шекспировские страсти влетать… Тут Джоном Донном не отделаешься, даже с рапсодией Иосифа Бродского, когда всё заснуло. В общем, вконец укачало. А то всё не мог понять, откуда венок сонетов взялся. Собственно, купол Мария дель Фьоре — тоже венец, но купол Пантеона круче. Помнится, Венечка Ерофеев таки оказался на Красной площади. Из Петушков её лучше видно — читай Виктора Ерофеева про пьянство во Владимире.⁵⁾

Примечания к тексту:

¹⁾ Конечное поле или поле Галуа — поле, состоящее из конечного числа элементов. Эварист Галуа — знаменитый французский математик.

²⁾ Из статьи Андре Дальма «Эварист Галуа, революционер и математик»:
«Трудно найти пример большего внутреннего благородства, чем поведение Галуа перед смертью. 29 мая, накануне дуэли, он написал три знаменитых письма: письмо к товарищам-республиканцам, письмо к Н.Л. и В.Д. и самое замечательное — письмо к Огюсту Шевалье, значительная часть которого посвящена математическим вопросам. После смерти Галуа у него на столе нашли две записки. На одной из них еще сейчас можно прочесть: «Это доказательство надо дополнить. Нет времени». И дата: «1832». Очевидно, он правил эти математические работы перед самой дуэлью.
Рано утром 30 мая около пруда Гласьер в Жантийи Галуа был смертельно ранен. Противники стреляли друг в друга из пистолетов на расстоянии нескольких метров. Пуля попала Галуа в живот. Несколько часов спустя один из местных жителей случайно наткнулся на раненого и отвез его в больницу Кошен.
«Не плачь, — говорил Эварист своему брату Альфреду, который был с ним в последние минуты, — не плачь, мне нужно все мое мужество, чтобы умереть в двадцать лет». От услуг священника Галуа отказался.
В десять часов утра 31 мая 1832 года Галуа скончался».

³⁾ Имеется в виду публикация «Тот самый Мюнхаузен: 32-е мая».
⁴⁾ До сих пор жизнь и творчество Шекспира ставится под сомнение, и бытуют сотни предположений, что под маской великого поэта писали другие люди, в том числе философ и политик Фрэнсис Бэкон и Роджэр Мэннерс, пятый граф Ратленд. Однако ни доказать, ни опровергнуть это пока никому не удалось. Эта гипотеза упоминается в Части первой «Записок из мансарды».
⁵⁾ Имеется в виду эссе писателя Виктора Ерофеева «Водка и интеллигенция»

Лиля Брик и Маяковский как отражение в каком-то зеркале Шкловского и его пассии¹⁾. Как Вам такая мысль? Я прошу прощения, при беглом взгляде не помню, может, как и в случае с мадам Собаньски, всё уже написано?²⁾ А вот что подтолкнуло!³⁾

Примечания к тексту:

¹⁾ Роман Виктора Шкловского «Zoo или Письма не о любви». («Эта небольшая книжка — уникальная, небывалая для своего времени. Двое людей, любящий мужчина и любимая им женщина, решились опубликовать свою переписку, не скрывая своих имен: имя Виктора Шкловского стоит на титульном листе, имя Эльзы Триоле — в посвящении; и неважно, что его писем куда больше, чем ее, что любовь односторонняя, неразделенная, — все равно речь-то идет именно о любви, да еще по горячим ее следам. Как известно, участие в этом «коллективном проекте» стало литературным дебютом Эльзы Триоле, первым толчком к писательской карьере»).
²⁾ Публикация Марии Ольшанской «Стихотворения в альбом, или Новости нашего пушкиноведения».
³⁾ Иван Дыховичный: «Последняя лекция». (Иван Дыховичный рассказывал о фильме, который он очень хотел снять, но больше о том, как мы живем. «Сноб» писал о работе Дыховичного над фильмом о Маяковском и о том, почему для него было так важно снять эту картину именно сейчас).

Как бы в продолжение гоголевско-пушкинской темы хочу заметить, что приезд Коробочки в «Мертвых душах» странным гипертрофированным образом соотносится с приездом Татьяны в Москву в «Евгении Онегине». Возникает целый букет реминисценций — и жуткая пародия: Татьяна как какая-нибудь коврижка или расстегай, вот её привезли — угощайтесь (Градиска в «Амаркорде»¹⁾ Феллини). Гоголь примерно знал состояние дел в деревне и пушкинские объяснения горькой доли бедной Тани для него не «катили». Я думаю, Гоголь отыгрывался на Татьяне и на женщинах вообще. Я, наверное, уже высказывался по поводу неожиданного конца романа Пушкина, поскольку, если заглянуть чуть дальше в будущее, то мы увидим Татьяну в объятиях Онегина, и уже неважно, насколько эти объятия «легитимны». Потом дуэль с фронтовым генералом, который, с одной стороны, малый не поэт, а с другой стороны — поэт немалый, в общем, следующий цикл… Налицо странный аттрактор²⁾ с романом Пушкина. А куда задевался магический кристалл? Наверное, закатился, как Солнце у Корнея Чуковского.

Примечания к тексту:

¹⁾ «Амаркорд» — один из самых знаменитых фильмов, снятых Федерико Феллини. Фильм не имеет чётко выраженного сюжета. Скорее это калейдоскоп эпизодов — временами лиричных, временами комичных, а то и непристойных. Сменяются сезоны, но неизменна любовь горожан к прекрасной Градиске, мечтающей о своём Гарри Купере, а по ходу дела иногда «обслуживающей» заезжих знаменитостей (прозвище её — «Gradisca», буквально: «угощайтесь» — связано как раз с одним таким приключением).
²⁾ Аттрактор — точка притяжения. Странный аттрактор — аттрактор (т. е. притягивающее множество динамической системы) со сложной структурой.

Про рассуждения о «низе» и «верхе» есть рассказ Платонова «Река Потудань», киноинтерпретация Андрея Кончаловского называлась «Любовники Марии». Мне кажется, это разделение на физиологическое и духовное спровоцировало духовенство: одни стринги в виде зубастого пояса верности, выставленного напоказ во дворце дожей буквально в двух шагах от парка культуры и отдыха Иеронима Босха¹⁾ заставляют задуматься не только о верности, но и о железных щипцах, эту верность гарантирующих. Дело темное, да и вообще не царское. Вот наделил Господь Еву такими прелестями — и как ими теперь распорядиться? Рецепт прост — пойти в монастырь, сложив все свои прелести у входа. А «Люди лунного света» Розанова?²⁾ А «плодитесь и размножайтесь»? А массовое сожжение ведьм в Европе? И чьи это уши торчат? Тема опасная — как при освещении со стороны собственного опыта, так и со стороны блоковских несуразностей.³⁾ Стоит ли умствовать на эту тему? Насчет «Двенадцати» и всякого такого рода ассоциаций, великолепен ответ Есенина Демьяну Бедному по поводу нападок на Иисуса⁴⁾. Есенин после революционной шелухи, как мне кажется, водрузил Христа на место.

Примечания к тексту:

¹⁾ «Центральный Парк Культуры и Отдыха» — альтернативное название триптиха Иеронима Босха «Сад земных наслаждений» (около 1500, музей Прадо, Мадрид, Испания). В центральной части триптиха раскинулся чудесный волшебный «сад любви», населенный множеством обнаженных фигурок мужчин и женщин.
²⁾ Розанов В.В. (1856–1919) — один из самых оригинальных русских философов начала ХХ в., снискавший скандальную славу русского Фрейда и Антихриста. «Люди лунного света» годятся, пожалуй, для людей «познавших» жизнь, а неискушенные жизнью люди могут этим «лунным светом» обжечься до боли. Пусть уж будут осторожны» (Протоирей Н.Дроздов, 1912).
³⁾ «У Блока в «Записных книжках»: «… Первой влюбленности, если не ошибаюсь, сопутствовало сладкое отвращение к половому акту (нельзя соединяться с очень красивой женщиной, надо избирать для этого дурных собой)» (Кирилл Ковальджи, фрагмент «Любовь и секс» из книги «Моя мозаика»). Использован в композиции Кирилла Ковальджи и Андрея Рождественского: «Владимир Маяковский».
⁴⁾ Из статьи «Намеренные публикации под фамилией Есенина»:
«В начале 1926 года в Москве стало распространяться как принадлежащее Есенину стихотворение «Послание евангелисту Демьяну». Оно ходило в списках с различными вариантами строк, особенно последней. Через некоторое время подлинный автор «Послания…» был установлен. Как писал А. Ефремин в книге «Громовая поэзия» (М.–Л., 1929, с. 240), им «оказался некий мелкий рифмоплет, кичившийся весьма «успехами» своих «стихов». Речь шла о журналисте Николае Николаевиче Горбачеве (1888–1928?)».

Ваше обращение к Борхесу¹⁾ вдруг выудило из памяти роман Канетти «Ослепление». Много про него разного написано, но мне нужно было другое. Там профессор иногда загружал свою обширную библиотеку в голову, о потом мысленно расставлял эти книжки по воображаемым полкам. Прием что ни на есть банальный, но есть о чем задуматься. Даже не о Вавилонской библиотеке Борхеса или всяких несуразностях Умберто Эко с его Розой²⁾. Речь не о лабиринтах³⁾. Мне кажется, наш знакомый Роб-Грийе одним махом своим снежным лабиринтом⁴⁾ накрыл все лабиринты, начиная от Минотавровского, когда вдруг в конце выясняется, что солдат нес посылку от уже умершего друга к его возлюбленной — привет уже со света другого, и любовь вечна, как в фильме Карне «Вечерние посетители», когда сердца через камень и т.д. Что может быть лучше, как не огонь сердца, когда он освещает путь! Горький, в общем-то, прав, выбирая на свой манер средства выражения — по-помпейски — Капри, Везувий и все такое неаполитанское: яркие краски, зубодробительные метафоры… Как наш гид Лидия: «Давайте помянем помпейцев». Ну, раз уж в гости зашли — чего не помянуть? Или по ночной Флоренции пели: парней так много холостых на улицах Саратова. Данте слушал, и Козимо Медичи⁵⁾ тоже. Вот каким таким ухом? И в каком смысле?

Так вот, речь об упорядоченности. Порядок в голове создает внешний мир. Нет, собственно, кто бы сомневался. Но вот что неожиданно — действительно, порядок в голову приходит извне, то есть мысли упорядочиваются снаружи. Мы можем внутри развернуть наш мир, создать прообраз или картину мира, ровно потому, что внешний мир стучится к нам. То есть, мысль скажу самую банальную: пространство-время только для возможности мысли, её манёвра — вот чтобы было где развернуться. То есть, именно мысль живет в пространственно-временном континууме. Какую-то я ерунду, мне кажется, вещаю. Топология, например, только мысленными структурами и занимается, листами Мёбиуса, бутылками Клейна, теоремами Перельмана по гипотезе Пуанкаре, интегралом Концевича по инвариантам Васильева.

Поэтому и в мнемонике комнаты представлять надо. Факт обыденный, но пока не затащим внешние системы отсчета в наш мысленный континуум. То есть, любое умопостроение отталкивается от геометрии, которую мы же и положили для внешнего мира. А мысль, получается, тоже в геометрии и выстраивается, хотя, что такое мысль или электрон — одному Богу известно. А вот как смогли так хитро мысленно обернуться — вот тут загадка. Пространство-время как мысленный спектральный ряд, например, Фурье.

Примечания к тексту:

¹⁾«Я даже объяснить не могу, почему захотелось ответить на «Записки» борхесовской «Розой Парацельса». Смыслы так сложились, по-видимому» (Мария Ольшанская). Речь идет о Части пятой «Записок из мансарды» Андрея Рождественского «Дороги Большой Черепахи».
²⁾ Роман Умберто Эко, итальянского учёного, философа, историка-медиевиста, специалиста по семиотике, писателя, «Имя розы» (Il nome della rosa, 1980). Философско-детективный роман, действие которого разворачивается в средневековом монастыре. В 1983 году Умберто Эко пишет небольшую книгу «Заметки на полях «Имени Розы» (Postille al nome della rosa), в которой открывает некоторые секреты написания своего первого романа и рассуждает о взаимоотношениях Автора, Читателя и Произведения в литературе.
³⁾ «Страстный любитель лабиринтов — от реальных до мифологических и лично им вымышленных — Хорхе Луис Борхес не только посвятил им немало притч и рассказов, но и всю свою прозу превратил в некое подобие лабиринта, по которому можно бродить вечно, так и не найдя выход» (из статьи).
⁴⁾ Имеется в виду роман «В лабиринте» французского писателя, режиссера и сценариста Алена Роб-Грийе. Фрагмент романа использован в дайджесте Андрея Рождественского «Фабула» (о «шестиугольных снежинках»).
⁵⁾ Медичи Козимо (1389–1464), с 1434 года фактический правитель Флоренции. Упоминается в связи с Леонардо да Винчи в книге Бориса Кузнецова «Путешествия через эпохи. Мемуары графа Калиостро и записи его бесед с Аристотелем, Данте, Пушкиным, Эйнштейном и многими другими современниками» (глава «Дифференциализм»).

Книга сама по себе — это вроде вируса или чего-то, что еще нужно оживить, создав подходящую почву, например, запустив в мозги. Но вирус — он не зерно, не самодостаточен даже как автомат. Нужна еще чужая дополнительная часть, в данном конкретном случае — ДНК клетки. То есть, пара «книга-читатель» не совпадает с дуэтом «писатель-книга». Получается сразу очень наглядная разница: писатель-книга и книга-читатель. Если объединить: писатель-книга-книга-читатель, то пара «книга-книга» не сокращается. То есть, диалога «писатель-читатель» напрямую не получается. Потому что для писателя книга генерирует его мысли в одном смысловом поле (поле писателя), а вот у читателя книга генерирует его мысли совсем в другом смысловом поле (поле читателя). А коммуникация «писатель-читатель» возникает совсем из другого корня — ЭПР-парадокса¹⁾ или предустановленной гармонии Лейбница. К книге как таковой это уже имеет весьма малое отношение, разве как к точке схода в некотором роде. Эти мои откровения близки к заметке «Влияние света на работу головного мозга…»²⁾

Примечания к тексту:

¹⁾ Парадокс Эйнштейна–Подольского–Розена (ЭПР-парадокс) — попытка указания на неполноту квантовой механики с помощью мысленного эксперимента, заключающегося в измерении параметров микрообъекта косвенным образом, не оказывая на этот объект непосредственного воздействия. Целью такого косвенного измерения является попытка извлечь больше информации о состоянии микрообъекта, чем даёт квантово-механическое описание его состояния. Изначально споры вокруг парадокса носили скорее философский характер, связанный с тем, что следует считать элементами физической реальности — считать ли физической реальностью лишь результаты опытов и может ли Вселенная быть разложена на отдельно существующие «элементы реальности», так что каждый из этих элементов имеет своё математическое описание (cтатья из википедии).
²⁾ «О влиянии солнечного света на работу мозга и языковые механизмы» — байка о науке.

«Я размышляла, не использовать ли при публикации эссе Александра Гениса «Танго о Борхесе: 1899–2009» фото нашей научной библиотеки в Харькове, тем более что это памятник архитектуры.
А смысл в том, что много лет назад мы с одним моим другом сидели на бордюре напротив этого здания, и я вещала о вреде чтения. То есть, о правильном выборе места и времени. А, по сути, об объекте-субьекте, как оказывается. Тогда я была дерзка и самоуверенна, и это выглядело этаким эпатажем.
Но всегда поражало, что мне сложно запомнить фабулу прочитанного или имена героев (тут совсем плохо). В том разговоре я декларировала, что вначале нужно пожить самой, а потом сверить свой опыт с умной книгой. То есть, вначале жизнь, потом чтение. Но это была мысль интуитивная.
Для меня книга — субъект, а не объект. Для меня она — как вторые руки или голова, в общем, инструмент (эмпирический, или лабораторный) для исследования мира (объекта).
Просто это чужие руки или голова. И если мой опыт, мои мысли находятся не на бесконечном расстоянии от опыта и мыслей автора, а это уже измеримая величина (большая или малая), то я просто пользуюсь более совершенным механизмом — смотрю на мир, скажем, в очках или при помощи микроскопа. Вот так где-то. Когда собственного зрения не хватает, а рассмотреть хочется. И понять хочется. Вот я из книги и смотрю на мир, или через книгу, посредством книги. Не всегда, конечно, а когда это помогает разглядеть» (Мария О.)

Про микроскоп и телескоп — это по-Прустовски с Мамардашвили — тут я полностью согласен, так же как и через «Яблоки» Сезанна¹⁾ мы смотрим куда-то в потаённые дали. Но вот по части книги и второй головы вроде как автора… Ведь автор в ту же книгу тоже, как в зеркало, глядится. Но, мне кажется, не совсем. Трудно отрицать, что процесс писательства без музы не протекает. «Немножко посидела и ушла». То есть, автор подключается еще куда-то, входит с чем-то в коммуникацию²⁾ — как сказали бы сегодня. Это вот опять речь про ЭПР-парадокс (насколько он, оказывается, вездесущ) или предустановленную гармонию. И тоже посредством написания книги совершенствуется. То есть — написал книгу и стал другим. Нет, вещи вполне банальные, но, при ближайшем рассмотрении, черт и всплывает. Чёрт, как известно, в деталях — стоит разобрать машинку, он и выскочит. А истина… Разбирай не разбирай, короче. Борхес со своими книгами был большой прохвост. Кстати, этот абсурдизм одним юным нижегородским литератором был доведен до крайней степени вдруг обнаруженным завещанием Борхеса, в котором Борхес хотел превратиться в книгу всем тем, что от него осталось. Там кожу на переплет, череп тоже куда-то, страницы не помню из каких частей тела, но не важно. На мыло или на книгу — какая, впрочем, разница. Главное, что мы с моим приятелем купились на эту утку и даже первоисточники стали искать — настолько органично прозвучало.

Примечания к тексту:

¹⁾«Яблоки находятся в центре внимания художника по целому ряду причин. Они не только красивы по цвету, но в сравнении с другими плодами разнообразнее. Его магнетически привлекала простота и завершенность их формы. Сезанн стремился дойти до первооснов ценностей природы прежде всего на простейших примерах. «Я ошеломлю Париж своими яблоками», — говорил Сезанн, встречаясь с Жеффруа. «О яблоке обыкновенного художника, — заметил Серюзье, — скажут: «Его хочется съесть». О яблоке Сезанна: «Как это прекрасно». Его яблоко не решишься очистить, его захочешь скопировать» (из статьи). Слева на странице вы видите один из вариантов «яблок Сезанна).
²⁾ Эта мысль органично сочетается с идеями, изложенными в эссе французского философа Жака Деррида «Что это такое, поэзия?» в переводе и с комментарием Александра Любинского.

Живым в книге — это Пруст специалист, ничего невозможного, и никаких чудес. Берешь и возрождаешься в полном согласии с библейской традицией, но к тому же уже в этой жизни. Только если Библия — это Книга (мания Борхеса), то Пруст — это литература, пусть и великая французская. А Борхес из литературы никуда и не выходил. До писателя никакими способами через книгу не достучишься, я думаю. Только исключительно в каких-то общих местах. Мамардашвили за Прустом это наглядно показывает. Мне кажется. Борхес был большим выдумщиком. Нужны были свежие идеи. Почему бы и не такого плана — лабиринт, книга, сад расходящихся тропок, зеркала… Я не могу найти рассказ Борхеса, где герою приснился сон, что в другой стране зарыт клад. Он рассказал другу — тот поднял на смех. А герой отправился и нашел¹⁾. Это немножко сродни анекдоту про ковбоя и его внутренний голос: «Джон, копай — здесь клад». Но разница в том, что появляется некто третий. То есть идея как бы заземляется или становится общей. И можно говорить уже как о факте. Потому что есть наблюдатель. Вот в трио писатель-книга-читатель ни одно звено не вынимается. Это есть такой топологический объект, где все кольца сцеплены друг с другом, но не сцеплены попарно. Книга — она настолько же достояние автора, насколько и читателя. Она нейтральна. Рукопись продал и вся недолга. Какой к черту автор? Я уже купил эту книгу — она моя! Можно по книге Пушкина фантазировать, например, об авторе Пушкине, но с таким же успехом можно на основании книги Пушкина фантазировать об авторе Гоголе, или вообще Лермонтове с Печориным. Мне кажется, результат окажется примерно одним и тем же. И, скорее всего, не будет иметь ни малейшего отношения ни к одному, ни ко второму, ни к третьему. Где у Паустовского сказано, что каждая его следующая жена была все хуже и хуже — из ручья, где плещется форель этого не вытянешь. Или из «Ты думай обо мне, и я стану лучше». Хотя строчкой выше он сам же и говорит, что он не такой, он хуже. Как один писатель первомайскую демонстрацию по радио комментировал: в одной колонне бодрым строем идут шахтеры, рабочие, писатели… Из серии, наверное, мы землю попашем, попишем стихи…

Примечание к тексту:

¹⁾ Вот здесь все и нашлось:
«Дальнейшее предсказуемо. Сантъяго возвратился домой в Португалию, в старую разрушенную церковь, где ему приснился вещий сон, погнавший его в далекий путь. Клад действительно ждал его там! Судьба Сантъяго и его приключения стали сюжетом романа «Алхимик», одного из самых модных современных бестселлеров, принадлежащего перу известного бразильского писателя Пауло Коэльо. сюжет «Алхимика» почти полностью повторяет «Историю о двух сновидцах» аргентинского писателя Борхеса — о некоем каирце Якубе из Магриба, увидевшем сон о кладе, находящемся в Исфахане. Каирец прибыл в гостиницу Исфахана в момент нападения на нее воровской шайки и был заподозрен полицией в том, что принадлежит к числу нападавших. Безжалостно избитый стражами порядка, он честно рассказал о причине своего появления в городе и был жестоко высмеян начальником полиции, который, как оказалось, видел подобный сон о кладе, находящемся как раз в Каире, судя по описанию, во двое дома бедолаги-путешественника. Отпущенный восвояси, Якуб из Магриба возвращается к себе в Каир и получает богатство, а с ним и «благословение Аллаха щедрого и ведающего сокровенное… »

Очень интересно было прочитать биографию Коэльо. Все, что осталось у него между строк, — вот там настоящая жизнь. Я опять обращаюсь к своему заступнику Марселю. В отличие от Борхеса или Толкиена, он не алчет волшебного и таинства предновогоднего а-ля Гофман. Он безжалостен, так же, как безжалостен Антонен Арто в своем безжалостном театре¹⁾. Конечно, вот так смахнешь ненароком флёр, а под ним зарубцованная кожа. В отличие от обманщика Коэльо, Пруст предельно честен, как маркиз Сен-Лу на спинке дивана²⁾. Интересно застать Анну Ахматову в куче мусора, из которого еще не проросли стихи, и вдруг возникает Роза Парацельса. Вот в этот момент, я согласен, можно поймать мысль автора, как Жар-птицу за хвост, если поднатужиться и не пропустить. Когда книги, как таковой, еще нет и в помине, не говоря уже о пирожном мадлен³⁾. Чудеса происходят не в завихрениях розовых облачков, а с теми, кто вышел строить и месть в слепой лихорадке буден… Это когда гранитом по металлу искра высекается. И нельзя спать, ни в коем случае нельзя спать. Какие уж там сны. Одна неприкрытая явь — естество в самом своем мускусном бесстыдстве. И вот тут-то чудеса и начинаются. То есть, кажется, что ты дошел до донца, до конца, до самой что ни на есть пастернаковской сути, а на самом-то деле уже на всех парах рвешься ввысь, к звездам, стремительно догоняя дух Рильке вслед за Цветаевой⁴⁾. Не спи, пока свет с тобой.

Примечания к тексту:

¹⁾ Антонен Арто — французский поэт, актер и режиссер, снискавший известность главным образом своей радикальной программой преобразования драматического искусства, особенно идеей «театра жестокости». По своему воздействию, утверждал Арто, театр схож с чумой: он «заставляет людей увидеть, каковы они на самом деле, он срывает маски, обнажая ложь, распущенность, низость и лицемерие мира» (из биографии на сайте «Люди»).
²⁾ Маркиз Сен-Лу — один из героев книги Пруста «В поисках утраченного времени».
³⁾ Однажды зимой, озябший и унылый, Марсель приходит к матери, и она предлагает ему чашку чаю. К чаю подают пирожное мадлен. Мадлен — одна из метафор вышеупомянутой книги Марселя Пруста.
⁴⁾ Переписка между Цветаевой и австрийским поэтом Райнером Мария Рильке продолжалась чуть более полугода — 29 декабря 1926 г. Рильке не стало. На его смерть Цветаева откликнулась большим стихотворением «Новогоднее».

АР

От редакции

На мой взгляд, замечательным завершающим аккордом в контексте Седьмой части «Записок из мансарды» является стихотворение Кирилла Ковальджи «Теория глаза», тем более что строка из него стала ее названием.

Мир не имеет лица, если нет созерцателя. 
Сколько угодно обличий у мира — 
только выбери точку зрения. 
Сам он выбрать ее не способен! 
Как бы выглядел мир, если б солнце смотрело? 
А если бы атом был зряч? 

Но может ли глаз быть размером с Галактику? 
Или глаз электрону подобный? 
Глаз возможен лишь здесь — посредине шкалы — 
между солнцем и атомом: 
Вот почему у мира такое 
и только такое лицо. 

Мир состоялся, 
когда раздался 
Господен глас: 
— Да будет глаз! 

Глаз — творенья венец, 
особенно — понимающий, 
отмеченный искрой Божьей. 

Глаз, однако, у каждого гения — свой…

Другие эссе Андрея Рождественского из цикла «Записки из мансарды» можно прочитать в нашем журнале на его авторской странице.

Примечания к тексту «Записок из мансарды» составлены Марией Ольшанской.

МО