Часть восьмая:
«Ищу человека»

Дорогой Андрей, это нужно Марии отправить.
Она сейчас как раз старается «воссоздать
целостное восприятие окружающего мира»
(Борис Лукьянчук)

Успел отправить еще одно письмо, где к теме возможности такого построения целостного мира вплотную подошел, но не успел отдышаться… Древние давно по Звездному небу наловчились судьбу рассчитывать. И тем жили. Вот спускаюсь в метро со станции «Дмитровская» каждый день, а там указатели — до Берлина столько-то, до Варшавы столько-то километров, а здесь: Ремонт обуви, Предсказание судьбы, Сэконд хэнд: новая коллекция. Где только Герман Гессе с его степным волком¹⁾ запропастился, не понимаю. Но если задрать голову и поглядеть на небо, то ничего, кроме означенных созвездий — каждое на своем месте в суточно-годовом вращении, не увидишь. Может, и к лучшему. Целостная система мира (герменевтическая²⁾ была сокращена до герметической³⁾ — моё предположение) предполагает, конечно же, мифологическую картину. Систему мифов. Но как раз мифы никто не отменял, в них по уши находимся, как мне кажется. Лосев⁴⁾ свел миф в лосевской диалектике до магического слова, которое, наверное, вначале и было…

Примечания к тексту:

¹⁾ «Степной волк» — самый культовый и самый известный роман немецкого писателя из опубликованных в России. Этой книгой была открыта плеяда так называемых интеллектуальных романов о жизни человеческого духа.
²⁾ Герменевтика — 1) теория и методология истолкования текстов («искусство понимания»); 2)направление в философии XX века, выросшее на основе теории интерпретации литературных текстов. С точки зрения герменевтики задача философии заключается в истолковании предельных значений культуры, поскольку реальность мы видим сквозь призму культуры, которая представляет собой совокупность основополагающих текстов.
³⁾ Согласно традиции, герметизм — это учение о высших законах Природы, подчиняющейся как принципу причинности, так и принципу аналогии. Сторонники герметизма считают, что в силу принципа аналогии понимание той или иной причинной связи может дополняться магическим воздействием на действительность собственных желаний адепта тайного учения.
⁴⁾ Алексей Фёдорович Лосев — русский философ и филолог. Лосев стал сторонником (вслед за Флоренским) так называемого имяславия: «Бог не есть имя, но Имя — Бог». Под видом изучения античной эстетики, слова и символа всячески проповедовал философию Имени как изначальной сущности мира.

К Мамардашвили¹⁾ я обратился, по той причине, что, с моей точки зрения, даже в моем поколении или, как модно сейчас говорить, генерации, было потеряно целостное восприятие окружающего мира человеком. Я фантазирую, что именно за право отстаивания самостийности человеческой личности и был сожжен Джордано Бруно. К сожалению, не смогли добраться до подножия памятника на площади Цветов в Риме. Возможно, суперчеловека Ницше из «Так говорил Заратустра» можно отнести к той же когорте. Я присоединяюсь к гипотезе, что искусство мнемоники, которое, как мне кажется, и помогало «целиком собраться с мыслями», было «приватизировано» драматургией и впоследствии литературой. Не случаен расцвет соцреализма как метода промывания мозгов в масштабах огромной разноголосой страны. Ну как вот слышишь доводы человека, пробуешь подняться к смысловым истокам его фраз, и на каком-то этапе вдруг натыкаешься на обрыв — корней нет, нет сводимости к целостной гармоничной личности, и концы ниток торчат в разные стороны. Когда Людмила Улицкая²⁾ начинает говорить про Москву, сразу возникает вопрос: «А Вы в каком городе жили и живете? Разве можно жить так же, как и наблюдать со стороны?» То есть, мы сами позволяем внутри себя мирам распасться. А кто их тогда будет держать без нас? Это же наши миры, мы в них все и живем, собственно. Тут можно включить хор из «Собачьего сердца» и пассаж про тонкости попадания в поле унитаза. Мне очень не хочется услышать от сына: «Папа, а ты где был?» — вопрос Хрущева на реплику из зала на съезде с разоблачением Сталина, и никаких фокусов, якобы. Жалко, Булгаков не дожил…

Примечания к тексту:

¹⁾ Мераб Константинович Мамардашвили — советский философ, доктор философских наук. Сквозная тема философии М.К. Мамардашвили — феномен сознания и его значение для становления человека. Он разделял философию и философские системы, полагая, что настоящая философия ставит целью обретение человеком устойчивости в меняющемся мире.
²⁾ Людмила Евгеньевна Улицкая — современная русская писательница. Литературоведы называют её прозу «прозой нюансов»

Читаю «Чехова» Нагибина¹⁾, соавтора по цеху — так много глупостей понаписано…. Одна зацепка промелькнула: «с коровинской яркостью». Возможно, разгадка в том, что Чехов в письме был схож с импрессионистами. Я думаю, это не тайна. Но что Чехов открыл век сюрреализма — я что-то нигде на это не натыкался. Бунин сюрреалистом никогда не был, в отличие от того же Набокова. Манифест Андре Бретона²⁾ весьма кстати. Набоков не мог придти в гости к Бунину, ровно так же, как не пришел к Набокову в свою очередь и Саша Соколов. И бабочки или папильотки, или баттерфляйки тут абсолютно ни при чем. Саша Соколов — он уже к постмодернистам относится. Разные генерации, разные судьбы, разные ботинки. Все по Шерлоку Холмсу. Вот как можно целый роман подрагиванием левого века написать? Который «Скафандр и бабочка»³⁾ называется? Когда все тело как скафандр, облегающий коростой нежный трепещущий ум. И как передать, как вырваться из него? Вот незадачка. А мы все рабов выдавливаем из себя до самозабвения. И Чехова туда же вставляем. Или про Башмачкина гоголевского заводим мерехлюндию — гимн маленьким людям. Каким маленьким? Лилипутам что ли? Ну, читайте «Путешествия Гулливера» Свифта, с которым так лихо разделался Марк с Григорием⁴⁾. И дом его помянули. Дом-то чем провинился? Я имею в виду Свифта, а не Гулливера. Гулливер в этом случае, скорее, из рода великанов окажется. Поди допрыгни. Вот наши и подпрыгивают. А Гоголь с Чеховым посмеиваются… Так о чем это я? Да как всегда ни о чем. Хотелось доброе слово про Чехова сказать. Юбилей все ж таки…

Примечания к тексту:

¹⁾ Имеется в виду опубликованная в нашем журнале статья русского писателя Юрия Нагибина «Наш современник — Чехов».
²⁾ Андре Бретон — французский писатель и поэт, основоположник сюрреализма, автор «Манифеста сюрреализма» (1924 год).
³⁾ «Скафандр и бабочка» — книга Жана-Доминика Боби, знаменитого французского журналиста, сценариста, писателя и главного редактора журнала ELLE France, написанная им после перенесённого инсульта. Врачи в клинике придумали специальный алфавит для Боби, в этот алфавит входили только самые часто используемые буквы французского языка. Обычно логопед медленно читал подряд буквы, если это была та буква, то Боби мигал один раз. Одно мигание означало «да», два мигания — «нет». Таким способом Боби смог написать целую книгу о своём внутреннем мире и об ощущениях.
⁴⁾ Имеется в виду «Дом, который построил Свифт» — телевизионный художественный фильм 1982 года режиссёра Марка Захарова по одноимённой пьесе Григория Горина.

Сэлинджер умер — вот это номер! Дорогой Эсме с любовью и всякими мерзостями¹⁾. Мы с мерзостями в первую очередь к женщине идем. Идем-то с любовью, а она сразу мерзости видит. Вместо подкладки. И пока есть это самые мерзости — она спокойна, мол, никуда мы от нее не денемся. Но жив покамест Пинчон²⁾. И пусть нет Сахарова, академика Лихачева, которых в выразители нашей общей совести записали. Все бы хорошо, но вот совести общей нет, как и нет нашего всего, с этой общей совестью социо вообще зря связался, про мораль вообще молчу. Есть только нервы! Но жив Пинчон. Значит, жива совесть индивидуальная! И это вселяет надежду, от которой мы отказались, как Чаадаев велел. Да здравствует Сэлинджер! Да здравствует Эcме! Да здравствует любовь, а с мерзостями мы как-нибудь разберемся, я надеюсь. Привет тебе, Петр Яковлевич!

Примечания к тексту:

¹⁾ «Дорогой Эсме с любовью — и мерзопакостью» — рассказ Джерома Дэвида Сэлинджера, одого из популярнейших американских писателей XX века, всемирную славу которому принес вышедший в 1951 году роман «Над пропастью во ржи».

²⁾ Томас Рагглз Пинчон-младший — американский писатель, один из основоположников «школы чёрного юмора», ведущий представитель постмодернистской литературы второй половины XX века.

Надо сказать — вообще мансарда, мне кажется, довольно выгодное место и не раз «засвечивалась» во всяких разных романах и романчиках. «Под крышами Парижа?» — это оперетта? Я не помню. Ведь мансарды — это типичный парижский шик. В Москве на Сухаревке есть два старых дома с мансардами — такой маленький кусочек Парижа. Еще смешно — недалеко от французского посольства в «пряничном доме»¹⁾ есть французская школа. Она за забором — ничего для глаза особенного, и ходят по улицам маленькие простые парижане, которых граждане принимают за детей гастарбайтеров. Кто же сразу догадается, что они по-французски говорят. Мансарда — она же и «крышует» все нижние этажи в некотором смысле. И мансарда — это как театральная галёрка с её беспокойными молодыми обитателями, которые начисто не признают никаких деланных авторитетов и падки на всякого рода новаторства. Это как был такой гений — индийский математик Рамануджан. Он приехал в Англию, но вскоре заболел. Его часто навещал другой английский математик — Харди. Именно в одно из таких посещений произошел «инцидент» с номером такси. Харди приехал в больницу в Патни на такси, воспользовавшись своим любимым транспортным средством. Он вошел в палату, где лежал Рамануджан. Начинать разговор Харди всегда было мучительно трудно, и он произнес свою первую фразу: «Если не ошибаюсь, то номер такси, на котором я приехал, 1729. Мне кажется, это скучное число». На что Рамануджан тотчас же ответил: «Нет, Харди! О нет! Это очень интересное число. Это самое малое из чисел, представимых в виде суммы двух кубов двумя различными способами». Поведал эту историю замечательный Чарльз Перси Сноу. Мы совершенно правильно облюбовали этот заповедный уголок с кусочком неба во всю ширь… Мне кажется, надо обратить внимание на творчество Томаса Пинчона. После ухода Сэлинджера Пинчон остался один прикрывать фронт американского постмодернизма. Последний изданный роман «Against the day» попытаюсь раздобыть на английском.

Примечание к тексту:

¹⁾ Имеется в виду Дом Игумнова (Французское посольство). Пряничный дом купца первой гильдии Игумнова (Ул. Большая Якиманка, 43), успешно торговавшего в Москве продукцией своей ярославской мануфактуры, построил ярославский же зодчий Николай Поздеев. Когда в 1893 году завершалось возведение этой пародии на царский дворец в Коломенском, в моду как раз входил новорусский стиль. Но даже для того времени краснокирпичный терем казался невероятным кичем. Нынче он приобрел статус замоскворецкого чуда света.

Есть устойчивые парные образы: Фуко-Гротендик¹⁾, Мамардашвили-Иоселиани, Бор-Борхес. Честно сказать, когда сообщили, что в Нью-Йорке вдруг не стало Бродского, я очень удивился, потому что по всем мыслимым и немыслимым критериям Бродский — он вечен, как вечны Кресты, как вечен Архангельский край, как вечна Венеция и как вечно Человеческое Страдание. И вот вдруг возник Григорий Перельман²⁾, я не узнавал, насколько он живет далеко от Литейного, но думаю, с точностью Санкт-Петербурга вполне укладывается. Возник, конечно, не сразу, но с 2002 года никто не смог найти ошибки в его доказательстве. Как помнится, доказательство Эндрю Уайлса теоремы Ферма было с осечкой, которую он через два года исправил. Пара штрафных кругов — как нынче модно мерить — и ты у цели, точнее, на финише. Просто 44³⁾, это, наверное, 33 и как говорил Высоцкий — сроки вновь отодвинулись. Поэтому дрейф полюсов вполне закономерен.

Примечания к тексту:

¹⁾ Александр Гротендик — французский математик, член знаменитой группы «Николя Бурбаки». «Николя Бурбаки» (псевдоним группы математиков) был «профессором из Нанкаго» то есть Нанси + Чикаго.
²⁾ Перельман возник у нас в журнале в байке Кофейного секретаря дяди Бори «Гений на судне». Там для меня впервые прозвучало это имя.
³⁾ В 2010 году математику Григорию Перельману, родившемуся 13.06.1966 в Ленинграде, исполнилось 44 года.

Вот ссылка на видеоматериалы о Перельмане. По-моему, просто замечательны и его позиция, и просто жизнь: все в точности по-Бродскому. Такой или такое Алаверды. Просто когда Бродский попал в Кресты или его судили — Бродский же не «нарывался», не строил «позу», а вел себя до смешного естественно, по-человечески — такое поведение обычно приписывают не испорченным плодами цивилизации детям. Они смотрят на мир широко открытыми глазами — это потом глаза постепенно сощуриваются, слишком много грязи и пыли под сапогами залетает с окрестных дорог. Мир входящему! (Я найду эту фотографию с французской выставки из книжки Сергея Образцова) И Бродский всегда говорил правду — точнее, ровно то, что думал, как и Перельман. Он жизнь защищает, свою и таких же обычных людей, защищает от вторжений той же цивилизации, в которой все нелинейно и ничего не говорится прямо, и всегда есть подвох. Но математика работает с чистыми смыслами, и Перельман находится в чистых смыслах и помыслах — что и сближает его с Бродским и Тресковым мысом¹⁾, мне кажется.

Примечание к тексту:

¹⁾ «Бродский часто начинал пейзажем, и я уже 30 лет не отправляюсь в путь без его книжек. Больше всего я люблю читать «Колыбельную Трескового мыса» на Тресковом мысе, потому что она написана в моем любимом городке Америки — Провинстауне», — написал в своем эссе Александр Генис.

Попались разрозненные заметки Антуана де Сент Экзюпери. Мне почему-то подумалось, что есть некоторая связь между творчествами Бродского и Экзюпери, хотя Экзюпери не писал стихов. По степени их самобытности, например. По степени философского осмысления мира. Если Бродский пользовался поэтическим инструментом, став после определенного этапа чистым чуть не написал физиком-теоретиком, то Экзюпери был, скорее, экспериментатором, но путём творческого осмысления своего ремесла лётчика также достигал определённых высот. Такое ощущение, что Бродский постарше Экзюпери (он действительно его пережил по возрасту), хотя Экзюпери Бродскому откровенно в отцы годится. Так же, как и Экзюпери, Бродский наощупь осваивал азы поэтического творчества в той же избушке в Норенской. У Экзюпери был Кап-Джуби и солидный налёт времени по почтовым маршрутам в Африке и Южной Америке. Не знаю, что подтолкнуло новую волну интереса к Экзюпери. Возможно, найденные останки его самолёта, разбросанные на километр по морскому дну, да и сам факт уничтожения самолёта Экзюпери немецким лётчиком тоже обнаружился. Вряд ли стоит сравнивать с Дантесом — на войне как на войне. Я не помню, сожалел ли немецкий лётчик о содеянном, когда узнал, что сбил автора «Маленького Принца». Бродский успел сменить массу профессий, имеющих ощутимый профессиональный оттенок: таких как работа в морге или в геологической партии, но вырабатывающих довольно специфичное видение мира, точнее, его подкладки. И вот, подымаясь от Босховских парков культуры и отдыха¹⁾ и Дантовских круговых Адовых валгалл, и достигая, в конце-то концов, самих звёзд или их конкретных посланцев, разбросанных на плато многочисленных сахарских пустынь, поневоле выработаешь философскую позицию и оформишь в виде «Планеты людей» или диалога Горчакова с Горбуновым²⁾ с Тресковым мысом вдогонку. Поражает активная жизненная позиция вплоть до политических междометий. Экзюпери тоже побывал в России. Любопытно, как он отметил, что русские замечают дорогую обувь француза, но начисто лишены чувства зависти. Я сейчас про то, что заметил и шпион Моэм, когда ехал на извозчике, и вот этот-то извозчик, указывая на новостройку вдоль дороги, с гордостью говорил: «Это мы строим». Я об этом. То есть, о человечных человеках. Или о высочайших индивидуалах, практически уникумах, в эпоху тотальной глобализации. Интересно, что, попав под обстрел второразрядной критики, Экзюпери по-пушкински бросился навстречу своим обидчикам с открытым забралом. Потом эта специфически французская болезнь этих критиков активно проявилась в позиции французских математиков. Я не знаю, насколько такая позиция соответствовала бурбакистской, но покойный Арнольд³⁾ противостоял не только математическому бурбакистскому видению, но и искусственному превосходству цеха французских математиков вслед за Гротендиком. Насколько ремесло может быть одухотворённым? И подвластно ли творчеству всякое ремесло? Вопросы, на первый взгляд, банальные, но корни лежат, как минимум, в европейском Ренессансе. Отталкиваясь от отдельных научных публикаций, быть скульптором или живописцем было куда менее почётно, чем, например, литератором. Мне кажется, что во Французской революции во главе с Робеспьером и в русском клоне с нашими разночинцами сидят те же корни попранного самолюбия цехового ремесла. Наверное, поэтому аристократ Экзюпери считал очень важным конкретно проходить эти пункты в обсуждении, хотя объяснялся по-французски, что явно не совпадало с двуязычием Бродского.

Примечания к тексту:

¹⁾ «Центральный Парк Культуры и Отдыха» — альтернативное название триптиха Иеронима Босха «Сад земных наслаждений» (около 1500, музей Прадо, Мадрид, Испания). В центральной части триптиха раскинулся чудесный волшебный «сад любви», населенный множеством обнаженных фигурок мужчин и женщин.
²⁾ «Горбунов и Горчаков» — поэма Иосифа Бродского. Начата в 1965 и завершена в 1968. Поэма целиком состоит из прямой речи: диалогов и монологов; «незакавыченный» авторский голос отсутствует. Действие разворачивается в ленинградской психиатрической больнице.
³⁾ Владимир Игоревич Арнольд, советский и российский математик, автор работ в области топологии, теории дифференциальных уравнений, теории особенностей гладких отображений и теоретической механики. Ученик А. Н. Колмогорова.

Прочел, наконец, эссе Александра Любинского о Бродском. Стихотворение Бродского «Крик осеннего ястреба» несёт, как мне кажется, просто вагон всяческих ретро- (а может – интроспекций). Сразу в голову приходит Цветаевское «Новогоднее» — вперед и вверх вдогонку за ушедшим Рильке. Но тут же подмешиваются герои со звериными мордами одной повести Гёте про этот же зверинец. Вроде человеки, а глянешь — чисто звери, это уже Гоголь или Булгаков от Гоголя перенял. Но вконец добивает Чайка по имени Джонатан Ливингстон¹⁾, хотя она могла и позже воспарить чисто хронологически, а тут уже на ум Достоевский с Пушкиным приходят, которого он не читал. Это навскидку. Про Джона Донна, мне кажется, ничего такого ни с вещами, ни с духом там вовсе не происходит у Бродского в его «Большой элегии». Бродский ведёт себя подобно своему кумиру Одену, который отродясь не сравнивал и не заслонял ни одно, ни другое, ни третье. Вообще, про Бродского много всякого написано. Где надо упрощать, там ищут сложности, а где усложнять, наоборот — там к великому удивлению вообще ничего не ищут. Тут Борис Семенович Лукьянчук в последней статье Леонида Мандельштама²⁾ замечательно процитировал: «Это очень нетривиально, что это тривиально». В обработке Ролана Быкова в устах Бармалея фраза приняла другой оттенок: «Это даже хорошо, что пока нам плохо»…

Примечания к тексту:

¹⁾ Речь идет о повести-притче американского писателя Ричарда Баха «Чайка Джонатан Ливингстон». «Лётчик по имени Ричард Бах, потомок композитора Иоганна Себастьяна Баха, страстно преданный своему лётному ремеслу, а ещё автор малоизвестных романов, прогуливаясь однажды по берегу канала в Калифорнии, услышал слова «Чайка Джонатан Ливингстон». Голос, произнёсший эти слова, заставил лётчика сесть за стол, прокрутил перед его мысленным взором подобие киноленты, которую Ричард Бах запечатлел в словесных образах. «Кинолента» оказалась недоконченной. Сколько ни пытался писатель дописать её собственными силами, дело не шло, пока спустя восемь лет тот же Голос не надиктовал продолжение и окончание притчи».
²⁾ Леонид Исаакович Мандельштам — советский физик, академик АН СССР (c 1929). В 1928 открыл (совместно с Г.С. Ландсбергом) комбинационное рассеяние света на кристаллах.

Я про балет хотел. Удивила фраза Ролана Пети, что русские, точнее Владимир Васильев, танцуют очень серьезно. То есть, если танцуешь Спартака — то ты настоящий Спартак, а совсем не Владимир Васильев. Я стал присматриваться, а как танцуют французы? Где здоровая доля ироничности отношения к персонажу? Вот есть у Нижинского ирония по отношению к плотоядному Фавну или только к Дягилеву? И причем тут Станиславский: верю–не верю? Честно сказать — так и не понял, как уловить меру иронии к персонажу самого танцовщика, но уловил нечто иное. Французы действительно танцуют персонаж — именно танцуют, а не сливаются с ним. То есть, пока в полете — то это Жизель, а как приземлилась — так пауза. А наши и в паузе все равно Жизель. Любой жест, любая поза. Во всех промежутках. Даже застыв — еще лучше — как древнегреческий бог Лифарь. Вот застыл — и ты Аполлон, или даже Зевс. Вот Венера Милосская или Афродита. Не зря же Москва — Третий Рим, в котором, в первом, в смысле, все достоинства в статую сразу отливались или в Арки Триумфальные. Это потом появилось искусство фотографии — «цигун» по-китайски. Щелкнул — и никакой позы. Россия что-то от Индии переняла — от их йогов, которые как сели, так и сидят хоть сто лет. А вот балерина делает ласточку — и делает, и делает… Пока не упадет. Античность в каждом жесте, точнее, в позе. А так — пропорхал, увидел? успел–не успел? Так вот в том порхании я и есть Баттерефляй, а так просто мадам Помпадур. И море шампанского. «Ананасы в шампанском». Вот и я весь в чем-то французском… Американцы из нашего балета свой боди-билдинг придумали. То есть, чтобы мышца — так сразу много. И прыгать между паузами совсем необязательно. Лишнее это и баловство. Хорошего человека должно быть много. Я уж не говорю про бедную Айседору. Но вот так и остался осадок: ну почему же русские так серьезно ко всему относятся? Шпага — она же между мышц проскальзывает. То есть, в паузу между пауз. Вот там-то и надо уворачиваться. Вот потому и прыгают…

… Когда я неумело орудовал мастерком, перед моими глазами проплывали тени древних зодчих: Микеланджело, Брунелески… А всего-то — облеплял штукатуркой кирпичную трубу. Кстати сказать — самое человеческое занятие. От штукатурки, тем более — сырой, прямой путь к Тайной вечере Леонардо и к Сикстинской капелле, а там и про Помпеи можно вспомнить и т.д. И вообще когда писатель смотрит в окно — он работает. Это Габрилович-старший¹⁾ сказал, а может, подумал…

но если смысл постичь решим мы от дивана — 
то сразу разглядим след старый каравана, 
который медленно уходит на Восток, 
и путь до дома нам по Фросту2) так далёк… 

Примечания к тексту:

¹⁾ Евгений Иосифович Габрилович — сценарист, драматург, писатель, киновед.
²⁾ Отсылка к стихотворению американского поэта Роберта Фроста «Остановившись на опушке в сумерках».

Какая-то Цвейговская, прямо-таки, тема¹⁾. Амок чистой воды. Даже захотелось Брюсова поправить:

Произошел невиданный кошмар: 
С собой покончила сегодня Анна Мар. 

Этюд «Голоса»²⁾ сгодился бы, пожалуй, для истонченной курсистки, но не для прожженной скучающей интеллектуалки. Скучающая интеллектуалка похожа, скорее, на рыжуху с раскинутыми руками из последнего «Титаника» Камеруна времен «Аватара». Потрясает другая Анна. Которая в шлепанцах на босу ногу гуляла до Красной площади по улице Ордынка. Спасская башня, часовые с привернутыми штыками, всесоюзная усыпальница, как пародия на Чиццу-Иццу, чалмы Блаженного и Ахматова, как по коммунальной кухне, разгуливает по брусчатке в тапочках на босу ногу. Поди скажи, что не чуяла страны. Как по пустому месту рядом с разбойными зубцами и стадом воронья. Это как взять песенки Битлз из начала шестидесятых и пропустить их на пластинках через КГБ, таможню, черный рынок, 70 советских рублей, и вертушку на кухне на рабочей окраине какого-нибудь автозавода. Цикл замкнулся и вернулось безудержное веселье мальчиков из далекого Ливерпуля на брега Волги — великой русской реки по мнению Чарли Чаплина из Голливуда для Александрова. Тут бы и Марина Мнишек сплоховала. Ей-то все заморские царствия мерещились. К чему? Зачем? А вот Ахматова прошла сквозь время и пространство, не отряхнувшись, да и не заметив. А на кресте пустые крючья только в крови остались. Как распять нераспинаемое? Это по поводу проходящих мимо. Или остающихся на пороге. Дома какого? Просто дома. Как у Алисы: просто множества. А за мужчиной из «Голосов» образ Владимира Ильича маячит. Не который у Ерофеева со Шнитке. А просто образ в «Апрельских тезисах», или у Набокова с его Лилит, точнее, Лолитой. Боже-ш мой! А тут Анна Мар…

Примечание к тексту:

¹⁾ Имеется в виду публикация в нашем журнале «Женщина на кресте» о представительнице русской литературы Серебряного века Анне Мар.
²⁾ Драматическая миниатюра Анны Мар в жанре сагte роstalе «Голоса»

Я тут волей случая ахматовские стихи поздние читал и был поражен тем обстоятельством, что слова как-то сами собой тут же растворялись, как будто их и не было, а смысл живьём прямо перед тобой. И, главное, от этого смысла не убежать и не спрятаться — вроде как он, этот смысл, тебя сам нашел. Поэтому и боюсь порой тронуть эти струны чистой поэзии — потом уже не отвертишься. Нет, если правильно в такт с ними — этими самыми божественными строками — ходишь и дышишь, тогда жить можно. Но чуть в сторону — тогда караул кричи. Раздавит — мокрого места не останется. Пьяный мост в Саратове через Волгу — это жалкое подобие. Вот есть Антонин Дворжак, есть Прага, есть Чехия, есть тополя пирамидальные. Вот есть они и всё тут. Вот так же и с поэзией — есть она хоть тресни. А ты есть или нет — вот в чем вопрос.

Порой мне кажется, что женщина, взять, например, таких представительниц, как Катрин Денёв,или Даниэль Даррье, может быть Марлен Дитрих — я имею в виду женщин, которые переросли и те разные роли, и многих своих встречавшихся по жизни мужчин. Это у Акутагавы¹⁾ есть рассказ о такой женщине. Она как время, то есть время — это самая философская величина, потому что она вбирает весь мир и расставляет всё по своим местам. Вот когда такая женщина смотрит на тебя, ты ощущаешь, что на тебя смотрит само время. Бродский почему-то не пошел в эту сторону, возможно по личным, совершенно меркантильным причинам. Венецианская водичка и бездонной глубины взгляд женщины — это та же вода, в которую войти можно только раз, по той причине, что из нее уже не выйти и именно поэтому не зайти дважды. Вот иногда писатели, что-то такое возомнив про свои возможности, пытаются рассказать, а что же думает эта женщина там в глубине ее глаз, про себя молча. А вот я берусь интерпретировать — типа того. Но здесь нависает опасность скатиться на мелочи, с моей точки зрения. То есть, по-моему, это нечеловеческое усилие посмотреть глазами женщины или Вечности — что одно и то же. Говорят же; человек стоит на краю Бездны и смотрит на неё, а Бездна смотрит на человека — и человек набирается мужества. И женственность при этом мужестве — единственный критерий того, много ли от Бездны сумел почерпнуть. Данте, кстати, с этим не спорил: Беатриче — она находится вне им нарисованных разномастных кругов. И Толстой показал всю свою несостоятельность со своей Анной, но был, по-моему, более удачлив в «Воскресении», уподобившись своему герою, который на коленях ползал перед своею Катенькой Масловой. Достоевский по-идиотски напрыгивал на Настасью Филипповну — не переходя грань. Как и Гоголь в образе Хомы с панночкой. Вот для Пушкина этой грани не было. Он бы и хотел, но всегда сомневался. Так бы не бежал он к этой дуэли, доверившись мудрости своей Натали. Хотя Ланской ее, возможно, и утешил, а Николай по долгам расплатился. Но сердцу-то женскому не прикажешь. Вот Дон Хуан со своей донной Анной — молодец, и Онегин на коленях перед Татьяной — молодец. А вот как один на один в раздумьях с вечностью а ля Гамлет — полная ерунда получается. Вот и в случае с Гераклитом опасения подобного рода возникают. Гомер, говорят, все женское очень изрядно описывал, так что даже возникла мысль, что под обликом Гомера женщина скрывается. Получается парадокс — женщина нам мешает мудрствовать, но мудрость без женщины — только пустая трата времени. К чему выдумывать то, чем женская природа наделена изначально.

Примечание к тексту:

¹⁾ Акутагава Рюноскэ — японский писатель.

Это вот в Италии, да не просто в Италии, а в самой, что ни на есть Сиене — подбирая лучший ракурс, плюхнулся на колени перед своей благоверной, а следом шла супружеская чета (он еще и профессиональный работник ГАИ, мы потом на всю катушку его день рождения отмечали в настоящем флорентийском дворце недалеко от пьяцца Синьории, где — но об этом как-нибудь в другой раз). Вот он и спросил — это я чтобы сфотографировать, или мимоходом прощение так решил вымолить? А я говорю: «Кто же скажет?» А он не отстает: «Ну вот я и спрашиваю…» Я совсем пришел в замешательство: «А кто знает?» А действительно: кто же знает? Что в данный момент перевешивает? Влюбленные клянутся в вечной любви, а на них уже статуя с крыши собора падает… Любовь сразу стала вечной. Только и всего, а как много казалось… Сиена — опять-таки. Центральная площадь, святой источник, дуновение легендарных веков…

АР

От редакции

14 марта у замечательного русского поэта, друга нашего журнала Кирилла Ковальджи был юбилей. Стихотворное послание юбиляру у Андрея Рождественского сложилось под впечатлением фотографии, использованной в нашей публикации «Кирилл Ковальджи: «Юбилейный автопортрет» к 80-летию». А я с удовольствием отметила в тексте два знакомых образа Реки и Горы (по стихотворению другого шестидесятника, Булата Окуджавы, «На ясный огонь»).

Кирпичная стена в один присест, 
И съехавший к ступеням пьедестал: 
Тут Бог Салоников вдруг с пьедестала слез 
И на глазах Бог человеком стал. 
Подмигивает озорно вокруг. 
Автобусы остановили бег. 
И от чего-то весело ему, 
И не торопится ступать ногой в Ковчег. 
Сложил бумажек кипу в портмоне, 
Задуматься — зачем они ему? 
Там визы не нужны в его стране, 
Там и без них понятно всё ему. 
Там горний воздух горизонты съел, 
Там Бессарабии мерцают огоньки, 
Там Синяя гора укажет брег, 
Как выбраться из Красной той реки. 
Но ничего — не стоптаны пока 
Ботиночки от тех степных дорог, 
И тянется, и тянется рука 
До всех до них, что век тот не сберег. 
И кирпичи не источают слёз, 
И кровь не проступает коммунар. 
И думаешь как будто не всерьёз, 
И не понять, как мир вдруг взрослым стал. 
А ты такой же — и правдивей нет, 
К чему тогда весь гам и звон монет?

Другие эссе Андрея Рождественского из цикла «Записки из мансарды» можно прочитать в нашем журнале на его авторской странице.

Примечания к тексту «Записок из мансарды» составлены Марией Ольшанской.

В оформлении страницы использована работа Пабло Пикассо.

МО