Борис Лукьянчук

Роясь ночами в прошлом

(цикл стихотворений)



Краткое предисловие

Стихи этого цикла были представлены на странице Бориса Лукьянчука в его Фейсбуке. Вы могли их прочитать раньше на страницах нашего журнала в отдельных подборках. Чем руководствовался Борис, выбирая эти тексты, я не знаю. Возможно, тем, что второй год мы «живем, под собою не чуя…», а может, каким-то другим настроением.

Мария Ольшанская



* * *

Если бы у меня был велосипед с моторчиком,
Ах, если бы у меня был велосипед с моторчиком,
Я был бы свободен, как Карлсон,
Который живет двумя этажами выше,
Естественно, на крыше.

Жена не велит с ним знаться.
«Я, – говорит, – все твои штучки знаю!
Вы там, покуриваете на крыше!
А что тебе в госпитале сказали?
Почему это – врачиха дура!»

Если бы у меня был велосипед с моторчиком,
Да разве стоял бы я на автобусной остановке!
Сел бы сам, а на раму посадил бы Нинку,
Вот бы здорово мы с ней покатили,
Так, чтоб на мне пузырилась майка,

В те места, куда ни автобус, ни такси не ходят,
В места, до которых можно добраться
Только на велосипеде с моторчиком!

Сингапур, 2005

Старые грампластинки

Стружечку звука снимет иголка
Про не корми в огороде волка,
Про «поцелуй меня» (беса ме мучо!)
И про экспресс в Чаттануга-чучу.

Что ж ты заныла, старая рана,
«Та-та-та-та» из Мишеля Леграна?
Поезд ушел и унес за собою
Собачонку, рвущуюся к прибою.

Где-то вдали от любимой отчизны
Шаркнет по сердцу стружечка жизни –
Звука, пролившегося в оконце
Про взглядом обменивающихся незнакомцев,

Про играющего на свирели,
Про надломленный куст молодой сирени.
Поезд ушел. И все реже и реже
Падают ангелы. Тoмбе ля неже…

1 декабря 1993 г.

«Tombe la neige» («падает снег», фр.) Сальваторе Адамо, «Strangers in the night» Фрэнка Синатры, «Lonely sheephead» («Одинокий пастух»), «Серенада солнечной долины»…

Брукнерхауз

Барбаре

Улучивши момент, свою тему протяжно затянет гобой,
Потечет из бутылки струя золотого, хмельного напитка…
Белый снег упадет на поля, повлекут за собой
Барабаны судьбы и тремоло дрожащая нитка.

Это время Адвента настало – четыре свечи зажигать
И водить до утра хороводы, свершая веселье,
Где крадется в ночи обезумевший тать
И дымится в котлах на огне приворотное зелье.

Где стареющий F. – чернокнижник, мудрец, чародей
Разбирал фолиантов старинную, темную пропись.
Нотный стан, как царапина в пять заостренных когтей,
Проведенных по свитку, где кровью – знакомая подпись.

Если писано кровью, то стоимость красок важней полотна.
Оттого и подсчитаны капли, ушедшие в эту картину.
В полнолунье русалки все также всплывают со дна
И влекут, хохоча, заплутавшего мельника в тину.

Правда, все это рушится быстро, как дом из песка…
И все выше кричит полоумная флейта в зените.
Что за странное слово слагает, трясясь, колдовская доска,
Что бормочет рояль, о какой там еще Маргарите?

Это падает снег, мой дружок, это падает снег
На обломки империй, на немок и их фаворитов,
Это сладкие слезы из глаз начинают разбег
Сожаленья о жизни, что так и была не прожита.

Линц, декабрь 1994 г.

Брукнерхауз – концертный зал имени Антона Брукнера в Линце, стоит на берегу Дуная неподалеку от моста Нибелунгов. В культурной жизни Линца он играет примерно такую же роль, что и Концертный зал им. П.И. Чайковского в Москве.

Вдали от Африки

Никите Арнольду

О, летящая над клавишами рука.
Плачущая женщина. Di nostra vita…
Мэрил Стрип, неистовая, как евангелист Лука,
И вдали от Африки – человек Никита.

Вдали от мест, уродливых, как запретный плод,
С прилипчивой речью, льнущей как седина к вискам,
Вдали от Африки, от засасывающих ее болот,
От масаев, бегущих с копьями по пескам…

Африка, впившаяся как энцефалитный клещ,
Ибо сколько бы в памяти любимую не рисовал –
Это только кажется, что не поздно купить билет
На паровозик, попукивающий среди саванн.

Это только кажется, что луна – золотой грифон,
А для счастья достаточно – лишь сменить носки…
И не нужен любящим никакой граммофон,
Если Моцарт! – тиранящий ночь москит.

Кукарекнет петух. Отречется апостол Петр,
Ужужжит Карлсон с моторчиком за облака:
Так и кончается прерванный сном полет
И близятся Апокалипсис и евангелист Лука.

Первая мировая война окончена. Фейерверк –
Победителям, а побежденным – осатанелая память.
Полюбите же музыку над титрами, уплывшими вверх,
Когда все уже сказано и ничего не добавить. 

Линц, 5 апреля 1993 г.

«Out of Africa» – фильм Сиднея Поллака.

Экватор

Эйр кондишен гонит воздух плотный, как молоко.
Саксофониста пассаж, словно трель из райского сада.
Желтая птичка на ветке настырно долбит кокос,
И про Синдбада сказку не досказывает Шехерезада.

Солнце вот-вот проснется, тронет пейзаж клюкой,
О чем разорались ангелы пернатыми голосами.
И распахнется море, внезапное, как любовь,
Со всеми ее моллюсками, лазурью и парусами.

Глухому дятла не отличить от вбиваемого гвоздя,
Мысль, как терновый шип, больно тиранит темя.
Выдохшись у мольберта, китайская Айвазян
Ставит в углу закорючку «Сингапур 99». 

Скалы торчат, как кости, отмытые добела,
Рыцарь же Ланселот, славно почивший в бозе…
А дракон, говорят, все жив (очерк его крыла!),
Я видел его следы, ведущие на Сентозу.

«Будущее не за горами» – предупреждают «Мемориал»
Напополам с Минздравом (между Сциллою и Харибдой!)
В новом тысячелетии продолжится сериал,
В коем неоднократно правда сольется с кривдой.

Ну так вот же оно надвигается, безжалостное, как янычар, 
Тысяча новых вагончиков выныривают из потемок.
В новом тысячелетии будет гореть свеча,
И имя мое не выговорит, видимо, мой потомок.

Сингапур, 1999 г.

Crusader

На донце авантюр блестит сухой расчет,
В монокль одетый глаз, что не давал зарока
Чужих не причислять заслуг на личный счет…
Лишь три звезды, магниты трех дорог,
Три бога: алчность, власть и беспредел порока!

Шекспировский театр, подмостки сцены,
Где для острастки пнув ленивого раба
(Чтоб знал, собака, место, да и цену),
Он начал роль: «Влечет сия тропа –
(вдох, пауза… и выкрик в зал) – измену!»

Процесс падения костяшек домино 
(Устоев, предрассудков…) довершило 
Рожденье скепсиса (модальное звено) – 
Неверье в чудеса, и потекла по жилам 
Вода, не обращенная в вино.

Невнятно писано знаменье на воде:
Простертый ниц портье, за ним, а ля капелла,
Легионер, пират, рачительный рантье,
Купец из Генуи, смутивший Изабеллу
Путями в Индию и сходством с Депардье.

Алтарь стыдливости, покрывшийся золой,
Наивной честности пробитая кираса…
Раскрывши лезвие интриги под полой,
Скребет ногтем своим желтеющая раса
Интеллигентности безумно тонкий слой.

О пенье медных труб, сипящий их свисток!
Огромный конь храпит, роняя пену,
Все суше складки рта, желтей его листок,
Забрало щелкнуло. Дорога на восток,
И льется кровь из отворенной вены.

Линц, 17 мая 1997 г.

Император Фердинанд II совершил шестой (удачный!) крестовый поход. Он был человеком, не чуждым науки, и сам поставил некоторые нетривиальные эксперименты. В частности, он решил определить, сколько весит человеческая душа. Вот как об этом пишет Дено Джеанокоплос в книге «Средневековая западная цивилизация, Византия и Исламские миры»: «Чтобы убедиться в существование души после смерти, он как-то запер старика в большой винной бочке, поставленной на весы, чтобы посмотреть, останется ли вес тем же самым, что и прежде, после кончины этого человека».

«Купец из Генуи, смутивший Изабеллу // Путями в Индию и сходством с Депардье» – это Колумб, который с трудом выпросил у Изабеллы финансирование своего мореплавания. В фильме роль Колумба исполнял Депардье.

Персидский вестник

«28 лет владычествовали скифы в Азии
и своей наглостью и бесчинством привели
все там в полное расстройство» (Геродот)

С тех давних пор, как греки пишут прозой,
То бишь с начала олимпийской эры
(Согласно наставленьям Болингброка
Обычай введен Ферекидом Сирским),

Они не устают пенять на персов,
На Киров, Дариев и их сатрапов, тех что
В садах висячих персики разводят,
И триста лет тиранят демократов.

Походы древних персов против греков,
Кто был зачинщиком? Ведь дело тут не в Крезе,
Не внявшем Пифии… Лидиец нежноногий
Расшевелил осиное гнездо.

На свете нет империи добра.
«Куда бежать! В какую землю скрыться!» –
Так Заратуштра восклицает в «Гатах»:
А битва с варварством – вот главный драйв эпохи!

Вы, индоарии, еще не знали греков!
Кто нас обидит, долго не протянет! 
Меняйте дарики на еврики, но скоро
Запетушит вас Александр в сортире!

Но оппоненты, блин, вбивают в клины писи,
Клинописуя: «Хуже греков только скифы!»
Ты уж прости меня, Ахура-Мазда,
Но эллинам не по пути с Пророком.

Что дали их Даосские союзы?
Грызню Афин со Спартою, дробленье
Империи. И даже про культуру:
Не греки ли взрастили Герострата!

Грузите книгами ослов – и выйдут греки!
Для дерьмократов – ничего святого:
Они готовы писать против ветра
Даже в канун Октябрьской годовщины!

Но сколько, сказано, веревочке ни виться,
Наступит день, приидут три пророка…
И мудрость вместе с истиной воспрянут,
И бодро зашагают по земле.

«Восток и Запад, – пишет Геродот, –
Не сходятся!» Таит улыбку Клио.
Лишь Дарвин у истории на свалке 
На все вопросы бойко отвечает.

Январь 2003 г.

Пасхальное воскресенье

Можно свернуться калачиком
от дома твоего вдали,
Где не греет камин, поскольку
в этой церкви давно нет Бога.
Пока динамо крутится,
лампочка у меня горит,
Освещая мысли, которых не так уж много.

Впрочем, еще не вечер
и можно созвать друзей,
Поставить на стол дымящееся
блюдо с горою плова,
Пока еще блещет спицами
адская карусель,
В гору ведет тропа и не близка Голгофа.

Долго падая в космосе,
забываешь где верх, где низ,
Не думаешь про бюджет и кому
настрочить очередную ксиву,
Пока еще приводится
в движение механизм,
т.е. пока ремень не проскальзывает по шкиву.

Роясь ночами в прошлом,
нудно брюзжишь – «тряпье»,
А настоящее воспреемлешь –
просто как долг минуты,
Будущее же для праведника:
губка, венец, копье,
Умывание рук и поцелуй Иуды.

Так к храму мостят дорогу
или, презрев уют,
Так камни разбрасывают,
или же, опуская местоименья, 
Так, на изломе жизни,
яростно прохрипев «убью!»,
Затем вдруг падают на колени.

Линц, 7 апреля 1996 г.

«Там где Он был распят, стоит сад, и в саду новая гробница, в которую никто еще не был положен» (Евангелие от Иоанна, глава 19 стих 41). Эндрю Ллойд Вебер написал на этот стих симфоническую картину в мюзикле «Иисус Христос – суперзвезда».

* * *

Где тот лист бумаги, на котором
Мы с тобой чертили человечков.
Где тот мальчик с палочками-ножками,
Где та в платье раструбами девочка,
С волосами, как парик Мольера?

Возле мальчика тогда я вывел надпись:
«Он ее ужасно любит. А она?»
И когда (по вечности на букву)
Появилось лишь четыре буквы «И она»,
Ожило мое вдруг замершее сердце…

А сидели мы тогда в читальном зале,
Где со стен подобие кентавра
Тычет интегралом в проходящих.
Над панно художники корпели,
Силясь в нем себя увековечить.

Мне порою вдруг защемит сердце,
Когда вспомню тот листок бумаги,
Девочки той трогательный облик,
Волосы точь-в-точь парик Мольера.

Затерялся тот листок бумаги,
Был когда-то и куда-то делся.
И теперь я все рисую монстров,
В чем-то очень сходных с тем кентавром.

1971




На авторской странице Бориса Лукьянчука вы можете найти ссылки на все его публикации в нашем журнале.

Мария Ольшанская