— Колесолнце только что встало, сотворило синебо, но будет краснебо, нигдень…
— Что говоришь? — напрягся Геракл.
Ипполита не услышала, пробормотала еще что-то, уже явно не по-гречески.
— Что говоришь? — повторил Геракл, взяв ее за плечи. От его прикосновения Ипполита очнулась, руки Геракла упали в пустоту, она оказалась уже не там, где была.
— Послушай, сядем, — сказала она, — наших мигов осталось немного, но еще есть…
И заговорила она, совершенно отвлекаясь от существа их встречи… Она рассказала, что язык амазонок — особый, почти не передаваемый по-гречески. В языке амазонок слова текучи, прихотливы и неокончательны. Сливаясь и разбегаясь вновь, они — не слепок предмета, а живое, зыбкое его воплощение. Как бы тебе объяснить? Ты говоришь миг, как будто миг существует вообще, ни для кого, как будто этот миг равен или подобен другому мигу. А я говорю томиг, если он томительный, я говорю поймиг, если он дарован нам для понимания. У меня боги каждого дня, и они не повторяются никогда. Если льет счастливень на мои теплечи, я так и говорю, — не потому, что короче, а потому, что другой ливень — другой, — скажем, бурливень, и тогда будут — треплечи… У тебя слова, как камешки для твердой мозаики, а мои — капли, они образуют прозрачную гладь, которая отражает сразу и небо, и вербы, и меня. Я думаю, вам не дано понимать друг друга. У вас слова, как странные тени, отделенные от живущих и сущих, разделительные, норовящие стать между вами и миром. Сам посуди, вот у вас словотень мерзавец, собери всех своих соплеменников и крикни: чье это слово, кому принадлежит? И разные люди будут тыкать пальцем в разных людей, и не будет никакого согласия, напротив. Словотень побуждает к раздору, к неправоте. Согласись даже все, что один из их среды мерзавец, — тот человек никогда не смирится с тем, что слово обозначает его, именно его со всей его жизнью, сердцем и памятью. Значит, слóва для человека нет, а человек — есть. Камень терпит, когда вы его называете камнем, в то время как он — один такой и зовут его тоскамень… Гордый орел в небе и сонный орел на куче мусора — не одно и то же, парит неборел, а сидит сорел, но по-вашему получается плохо… Ваши слова слишком твердая одежда, в ней можно застыть в определенной позе, но нельзя двигаться и жить. Мне было очень трудно постигнуть ваш несвободный язык, а ведь он наверняка когда-то был свободным. Остались же у вас месяц и луна, чтобы вы не путали их…
«Если льет счастливень на мои теплечи…» — услышал в себе Геракл и, не в силах выговорить ни слова, спросил ее глазами, она замотала головой:
— Завтра… Сегодня я отдала тебе слишком много…
