Владимир Захаров

Эссе о красоте

Всем людям, даже самым пропащим, присуще и свойственно восхищение красотой. Посмотрите на закат над морем. Или на закат над горами. Или на ветку сирени. О чем тут говорить!

Даже жуткий серийный убийца будет с энтузиазмом доказывать, что он есть самый утонченный эстет. И что для него красота расцветшей розы много важней всяких там ничтожных человеческих обстоятельств, тем более, жалких человеческих жизней.

И еще все любят музыку. Можно сделать более сильное утверждение. На свете нет человека, который осмелился бы сказать – я не только не люблю музыку, но и не признаю ее право на существование. Такой человек был бы немедленно исключен из сообщества людей. Его не приняли бы ни в Бильдербергском клубе, ни в тюремной камере. Даже бомжи, которые валяются, обколотые, в центре Сан-Франциско, общаться с ним бы не стали. Хотя они вообще ни с кем, в том числе, и друг с другом, не общаются.

Любовь к музыке имманентна человечеству как объективно существующему феномену. Кто-то любит рэп, кто-то городской романс, кто-то хриплый голос Высоцкого. Все, без исключения, любят джаз. Самые суровые банкиры, разоряющие игрой на бирже целые страны, обязательно посещают концерты классической музыки.

А ведь музыку придумали не люди. Ее изобрели птицы. Соловья по части музыки никто до сих пор превзойти не может. А птицы – прямые потомки динозавров. Они научились петь эти песни очень давно. Представим себе ранний четвертичный период. Средний плейстоцен. Лет, этак, триста тысяч назад. Людей еще нет, В Африке выживают какие-то питекантропы. На просторах родины чудесной шумят широколиственные леса. В них живут странные млекопитающие. И в них поют предки наших соловьев и дроздов. Для любви поют, а не для для славы.

Думаю, не хуже нынешних пели.

Есть утверждение, что музыка, как и поэзия, существует объективно, независимо от творца, который только переводит данный субъект (как ужасно употреблять это сухое слово!) из мира идеального в мир реальный.

Вот что написал Александр Кушнер:

Не музыка даже,
Тень музыки там промелькнула, 
И чувство пропажи
Так больно по сердцу кольнуло,

Я вышел и праздно
По комнате сделал два шага.
Все поздно, напрасно,
Ее не извлечь мне из мрака.

Но там, где вся музыка
Спит, как дитя в колыбели,
И дырочка круглая
Пальцем зажата в свирели,
  
Там ждут-не дождутся
Наверное, третьего шага.
Все струны проснутся,
Всe трубы рванутся из мрака.

Яснее нельзя было бы выразиться. И ненаписанные еще стихи, и непрозвучавшая еще музыка уже существуют, пресуществуют, и находятся в некотором «Там».

И художник – в самом широком смысле этого слова – творит нечто значительное, только если он услышит голос «Оттуда».

Об этом громко говорила Марина Цветаева. Для нее все поэты делились на две касты. Те, кто «пишут сами» – это низший класс. Таковых огромное большинство. Но есть немногие, которым стихи (музыку, живопись) диктует «высшее начало». В данном случае художник покорен, но в этом нет унижения, Вспомним стихи Рильке в переводе Бориса Пастернака:

Не станет он искать побед
Он ждет, чтоб высшее начало
Его все чаще побеждало,
Чтобы расти ему вослед.

Хорошо, скажут мои собратья по цеху поэзии. Мы только и делаем, что пытаемся услышать голоса с небес и, таким образом, изготовить, по мере сил и таланта, «нетленку».

Но не будем о нас, грешных. Что ты скажешь о более простом, естественном и всем знакомым феномене? Об ослепительной власти женской красоты и прелести.

Разве ты не ощущал себя однажды капитаном «Титаника»? Перед ним вдруг возникает остров, не предусмотренный на карте. Перед островом плещется сирена и дальше по Заболоцкому:

И первая пела сирена:
«Ко мне, господин Одиссей!
Я вас исцелю несомненно
Усердной любовью моей!»

Но «хмурится житель Итаки». Одиссей, которой теперь капитан «Титаника» и на голове которого не лавровый убор, а форменная фуражка, думает о пассажирах и служебном долге. Он решительно отворачивает корабль от острова. И тут остров превращается в айсберг, и у «Титаника» оказывается развороченным правый борт. В него вовсю хлещет вода. А в салоне первого класса играет симфонический оркестр.

Тут аналогия кончается. Будь Одиссей капитаном «Титаника», он бы его спас, будучи весьма хитроумным.

Вернемся, однако, к красоте женской, Высказывание «Красота – это страшная и ужасная вещь» принадлежит Достоевскому. Но я позволю себе литературоведческую вольность. Эту мысль Достоевский взял у Гоголя. Не зря ведь он вышел «из гоголевской шинели».

Перечитайте «Вия». Это только на первый взгляд новелла о нечистой силе.

На самом деле, это дерзновенная попытка проникнуть в темные тайны женской сексуальности. Панночка уже давно присмотрела Хому Брута. Я даже не побоюсь сказать, что она влюбилась в него. Остальное было делом техники.

Сбить компанию бурсаков с дороги, привести их в неизвестный никому хутор, расселить отдельно, самой превратиться в старуху – было для нее несложно.

Потом была известная скачка старухи на Хоме, потом Хомы на старухе. Кончилась она тем, что панночка, уже вернувшись в свой образ, произнесла слова, многим мужчинам слишком хорошо знакомые:

«Ох, не могу больше!»

И дальше: «Перед ним лежала красавица, с растрепанной роскошной косой и длинными, как стрелы, ресницами».

Ничего про то, что это была красавица, умирающая от побоев, сказано не было. Конечно, Хома лупил старуху поленом, с ее же, явно, согласия, но это был достаточно обыкновенный садомазохизм. От такого не умирают.

Почему же тогда панночка умерла и превратилась в ужасный труп, повелевающий всей (заметим, АБСОЛЮТНО ВСЕЙ) нечистой силой? Ответ на этот вопрос вряд ли знал и Гоголь, который писал, подчиняясь голосам, идущим «оттуда». Но мы на него ответим, будучи существами скучными и рациональными. Ответ состоит в том, что таковы законы литературы.

А что, если подумать, было Гоголю делать, как продолжать сюжет? Да что было делать и панночке? Сколь Хома ни был простодушен, жениться на очевидной ведьме он бы не стал. Да и сотник свою дочь за него бы не выдал. Что же ей тогда? Забыть данный эпизодик, как бы сделала «обыкновенная женщина»? Но панночка была женщиной не обыкновенной, а макабрической. Там более что время, когда писался гениальный «Вий», было время самой макабрической литературы. Только что отгремел «Франкенштейн». Да и у самого Гоголя были более макабрические произведения, хотя бы «Страшная месть». Нет, вполне понятно, почему панночка закончила свой роман с Хомой столь суровым образом.

Но Гоголь не всегда был суров. Красота панночки была роковой, а красота Оксаны из «Ночи перед Рождеством» очень даже простой и человечной.

Другое дело, что панночка о своей красоте заботилась мало. Она в ней была уверена раз и навсегда. А Оксана только о красоте своего лица и думала. Вечно перед зеркалом вертелась. Глупенькая была девочка. Но все переменилось, когда ее главный поклонник, кузнец Вакула, исчез неизвестно куда. Он полетел на чёрте в Петербург, но она об этом не знала. Но тут лучше процитировать Гоголя:

«Красавица всю ночь под своим одеялом поворачивалась с правого бока на левый, с левого на правый – и не могла заснуть. То, размечтавшись в обворожительной наготе, которую ночной мрак скрывал даже от нее самой, она почти вслух бранила себя».

В ту ночь произошло важнейшее. Оксана осознала себя женщиной. Она поняла, что красота ее лица – дело хорошее, но не самое главное. Самое главное – это ослепительная красота ее юного тела. А его показывать кому попало нельзя. Поэтому она немедленно по уши влюбилась в кузнеца Вакулу и стала страстно мечтать о замужестве. Слава Богу, Вакула вернулся живой да еще и черевички привез. Хотя большого значения черевички уже не имели.

Я думаю, что брачная церемония была для Оксаны скучна. Она мечтала как можно скорее остаться вдвоем с Вакулой и как можно скорее сбросить с себя одежды и показать ему свою «настоящую красоту». То физиологическое, что последует потом, занимало ее меньше. Она про это знала не очень много, кое что слышала от подруг.

А ведь Вакула был художник.

И если бы он сказал Оксане: «Ах, вот как ты прекрасна! Отложим наши важные дела, прежде всего я напишу тебя обнаженной!»

И она бы с восторгом согласилась.

Данный сюжет был обыгран в известном фильме про «Титаник».

Увы, Вакула рисовал только чертей. Времена были строгие.

Но вот мое стихотворение про женскую красоту:

Девушки, старушки милые,
цветы моей юности,
седенькими вы стали,
смотритесь в зеркало:
– Ах, красота моя улетучилась!

Девушки, не верьте зеркалу,
оно – существо врущее,
вредное,
лжет оно, глупое стекло,
никуда ваша красота не делась, никуда!

Она в памяти
у меня и у друзей моих,
бесшабашных и шумных некогда –
ах, как они стихи читали! –
и вам вовсе небезразличны были.

А также во всеобъемлющей памяти 
Того, с кем скоро 
нам предстоит встретиться.

Из него получается, что красота всех женщин тоже хранится «там» Хотя, конечно, не в той комнате (да просят мне истинно верующие), что «нетленка». Вы хотите сказать, что места не хватит? Хватит, однако, я думаю. Не такая уж бесконечность потребуется.

Вспомним стихи Федора Сологуба:

У отца есть обители многие,
Нам неведомы их имена.

Кстати, красоту телесных обликов придумали вовсе не люди.

Вернемся опять в наш средний плейстоцен. В субтропических лесах того времени распускают хвосты павлины. Они почти не изменились с тех пор, я проверял это по Википедии. Перед кем распускают, людей-то ведь еще нет? Перед павами распускают и видят в этом большой смысл. Кстати, павлин отлично понимает, что он красив.

В страшном романе Ивана Шмелева «Солнце мертвых» изображен Крым 1921 года. Тогда все голодали, но потрясает следующая сцена. Голодающий ручной павлин Павка распускает хвост перед хозяином: «Наужели не накормишь? Посмотри, как я красив!»

Биологи скажут, что прекрасный хвост павлина развился в результате того, что Дарвин назвал «половой отбор». Пусть так, но почему половой отбор создает порой объективно прекрасное? Не потому ли, что это, объективно прекрасное, уже «пресуществует» и процесс биологической эволюции только высвобождает его из мрака, извлекает его из того «Там», где оно прежде находилось.

Тут нужно вспомнить Фому Аквинского. Это был один из величайших умов в истории человечества. Он придумал теорию «вторичной причины». Согласно Аквинату, всякое явление, происходящее в мире, имеет две причины: первичную и вторичную. Первичная причина есть желание Творца, чтобы данное явление осуществилось. Вторичная есть тот набор законов природы, совокупность которых позволит данному явлению осуществиться. Разберем случай с хвостом павлина. Первичной причиной его появления было, несомненно, желание Господа создать нечто, ослепительно прекрасное. Чтобы реализовать это желание, он вложил в головы пав представление о красоте павлиньих хвостов и неудержимое желание отдаваться только кавалеру с самым красивым хвостом.

После этого включился, по Дарвину, половой отбор, каковой есть не более чем вторичная причина появления всяких удивительных существ. Также вполне описываемые физикой законы возникновения кристаллов из растворов и расплавов есть лишь вторичная причина появления в недрах земли драгоценных камней. Первичная причина понятно какая.

Красоту самоцветов отрицать, конечно, нельзя. Более того, в отличие от красоты живого, она долговечна. «Brilliants forever» – любят говорить англичане. «Алмазы навсегда». Но все же любоваться этой красотой долго станет разве что несчастный пушкинский «певец безмудый». Бедный же скрипач предпочтет любоваться красотой юного женского тела.

Но эта, да вообще, вся живая красота есть только на Земле, где есть жизнь. Как ученый, я представляю себе, что такое Космос. Это огромное безжизненное пространство, либо очень холодное, либо немыслимо горячее. Я слабо верю в существование инопланетян. Скорее всего, вне Земли никакой живой красоты нет. Хотя в недрах экзопланет таятся, возможно, чудные минералы.

Борис Лукьянчук

Тост, произнесенный в день рождения
Владимира Евгеньевича Захарова 1 августа 2020 года

Я счастлив, что мне предоставлена честь выступить с тостом на юбилейном вечере Владимира Захарова, моего друга, с которым мы знакомы уже более полувека. Насчет юбилейного вечера я не оговорился. Юбилейными принято считать даты, которые оканчиваются на 0. К ним иногда добавляют даты, оканчивающиеся на 5, например, 25 или 75 лет. Но я придерживаюсь классического определения с нулем в качестве последней цифры.

Я просто хочу отметить, что в определении юбилея нигде не сказано (а я проверил это по Википедии) – в какой именно числовой системе должен быть нуль. Например, в двоичном коде юбилеями являются даты, кратные степеням двойки, 2, 4, 8, 16, 32 и 64 года. Все они записываются в двоичном коде, как единица с каким-то числом последующих нулей. Особенно впечатляющим выглядит юбилей 64 лет. Этот юбилей выглядит как миллион в десятичном коде. Сегодняшний юбилей Владимира Евгеньевича выглядит в троичном коде, как цифра десять тысяч, а в девятеричном коде – как столетие! Мне, правда, странно говорить о столетии молодого человека. Помните, как у Окуджавы:

Следом – дуэлянты, флигель-адъютанты. Блещут эполеты.
Все они красавцы, все они таланты, все они поэты.

Я себе Захарова именно как таланта и поэта в императорской свите представляю. То, что он поэт, это все знают. Сережа Гапонов даже сказал, что он считает, что Захаров, как поэт лучше, чем Лукьянчук. А про Захарова, как таланта, Андрей Викторович Гапонов-Грехов сказал так:

«В академии наук всегда был ученый, известный одновременно как великий физик и математик. Раньше это место занимал академик Фок. После его ухода это место пустует уже семнадцать лет. Я предлагаю избрать на это место Владимира Евгеньевича Захарова».

После этого выступления Захарова избрали академиком. Я к этому хочу добавить про Захарова как красавца и молодого человека. Я предлагаю праздновать юбилей Захарова, который выглядит как цифра тридцать. Тут у нас за столом есть физики и математики. Они легко определят, по какому основанию дата этого юбилея написана. Молодость определяется не по дате в паспорте, а по умению влюбляться и любить. Гёте в семидесятилетнем возрасте собирался жениться на шестнадцатилетней. Ему говорили: «Это же неразумно!» Гете на это отвечал, что разум к любви не имеет никакого отношения. Для поэта молодость определяется в форме написания стихов о любви. А Захаров несколько дней назад написал такое стихотворение. Как учил Катон Старший, о чем бы ни был тост, в конце его следует воскликнуть «А Карфаген должен быть разрушен!» и выпить за здоровье прекрасных дам!

В оформлении публикации использован эскиз костюма Саломеи к драме Оскара Уайльда «Саломея» («Танец семи покрывал») для балерины Иды Рубинштейн художника Леона (Льва) Бакста. Ида Львовна Рубинштейн (1883, Харьков – 1960, Ванс, Франция) – российская танцовщица и актриса. В 1908 году на собственные средства Ида Рубинштейн подготовила постановку драмы Оскара Уайльда «Саломея» на музыку Александра Глазунова, в художественном оформлении Леона Бакста. Спектакль был заявлен (как частный спектакль И. Рубинштейн) в Михайловском театре, 3 ноября 1908 года, но не состоялся. Частично был позднее осуществлён на Вечере художественных танцев в Большом зале Петербургской консерватории 20 декабря 1908 года в постановке В. Э. Мейерхольда и хореографии Михаила Фокина. На вечере Ида Рубинштейн исполнила «Танец семи покрывал», разворачивая в пластическом танце одно за другим тяжёлые парчовые покрывала (из Википедии).

Все составные части красоты собраны в этом символе – музыка, живопись, литература и очень незаурядная женщина родом из Харькова, моего родного города, где до сих пор видно, что архитектура – это застывшая музыка.

На авторской странице Владимира Захарова вы можете найти ссылки на все его публикации в нашем журнале.

Мария Ольшанская