Александр Высоцкий

Сочинение ко Дню Победы

(Posted from Ukraine)

… Он стоял на небольшой площади небольшого городка — бронзовый красноармеец высотой в два человеческих роста, в плащ-палатке, накинутой на плечи, и с непокрытой головой, склонённой в вечном скорбном прощании с павшими товарищами. Когда-то давно в этом городе шли жестокие бои — за каждую улицу, за каждый дом, и немало солдатской крови было пролито на пыльные булыжники старинной мостовой. Потому и поставлен был здесь памятник — чтобы помнили обо всех, кто принял смерть, освобождая этот город от коричневой нечисти…

У памятника не было ни имени, ни фамилии — так и было написано на постаменте — «Неизвестному солдату». Но это совсем не значит, что у памятника не было души. Каким-то неизвестным образом частицы душ павших воинов стали душой самого памятника. И потому бесконечно долгими днями бронзовый солдат смотрел на площадь, раскинувшуюся перед ним, на деловито снующий по ней люд, и неспешно думал обо всём на свете. Да и правда — куда спешить, когда перед тобой- вечность? А по ночам его взгляд притягивало пламя Вечного огня, и, согретые его отсветами, думы тоже становились тёплыми… Он вспоминал, как пахнет земля после дождя, как приятно ощущать щекой волосы любимой, как вечером ноет от сладкой усталости тело после тяжёлого рабочего дня… А когда он уставал от чужих воспоминаний, он засыпал — за столько-то лет немудрено и научится спать с открытыми глазами — и видел чужие сны. И чаще всего ему снился дом, и каждый раз — разный.

Один раз в году движение возле памятника оживлялось и становилось торжественным. Приходили к памятнику воины, сначала молодые, затем эти же воины приводили детей, потом, уже поседевшие, те же самые воины и их дети приводили к памятнику внуков. Приносили цветы. Воины долго стояли, глядя на солдата, что-то вспоминая. Лица некоторых казались солдату даже знакомыми… Играл оркестр, площадь была полна народу, в общем — было славно. Он ждал этого дня целый год, а когда день заканчивался — начинал ждать следующего.

Но потом что-то поменялось. Маленький городок перестал быть частью большой Родины, а стал вольным городом независимого государства. Исчез Вечный огонь — правители нового государства решили, дескать «греть воздух» — глупо и накладно. И всё меньше и меньше фронтовиков приходило к памятнику, а молодёжь уже и не приходила вовсе, и не играл оркестр… И не раз уже слышал солдат брошенное мимоходом в его сторону страшное слово «оккупант». Это его обижало и злило — ведь с оккупантами же сражались те, чью память здесь он призван охранять…

А потом однажды пришли люди с теодолитами и прочими инструментами, долго что-то замеряли на площади, и из их разговоров солдат понял — памятник будут убирать. Мол, незачем ему здесь стоять, времена нынче не те, а здесь будет построено что-то полезное. Потом к площади подогнали бульдозеры и краны, и решили назавтра приступать. И душа солдата сжималась от горечи и бессилия, потому что не навоюешь голыми руками против бульдозера с добрый танк размером. Солдат не помнил, верил ли он в какого-нибудь Бога, но в отчаянии он молился всем богам сразу — чтобы те не допустили глумления над памятью погибших…

Пришедшая наутро бригада при взгляде на площадь обомлела. Вся площадь была заставлена памятниками, памятниками без постаментов, памятниками, которые взялись неизвестно откуда… Вокруг солдата стояли такие же воины как он — суровые, молчаливые, в надвинутых на глаза касках, в залихватски скошенных набок пилотках, в бескозырках с развевающимися ленточками… Сжимавшие в руках автоматы и связки гранат. Стояли бок о бок с ними заросшие бородой партизаны, сжимавшие мозолистыми руками безотказные извечные трёхлинейки. И рядом с лесными бородачами в одном строю стоял щеголеватый французский маки в легкомысленном беретике, но с отнюдь не легкомысленным автоматом под правой рукой… Чуть поодаль чубатые революционные матросы, перепоясанные пулемётными лентами, в заломленных бескозырках, припали к станковому пулемёту. И стояли неподалёку угрюмые витязи в шлемах с шишаками, сжимая в руках двухпудовые мечи. Генерал Дорохов в щегольски наброшенном на плечо гусарском ментике стоял, держа во вскинутой руке саблю, словно готовясь дать сигнал к атаке. А рядом с ним стояли солдаты «старой гвардии» Наполеона — те самые, которые ворчат, но идут… Подальше от центра площади была уже полная мешанина родов войск, времён и народов — воинственные европейские князья эпохи Средневековья, кто пешком, кто на коне, соседствовали с американскими рейнджерами, которые словно сегодня явились с Иводзимы или берегов Нормандии. Испанский идальго в кирасе (Кортес? Писарро? Кто знает…) — стоял, облокотившись на алебарду, ничуть не смущаясь соседством с голландскими гёзами… А на флангах этого невиданного воинства стояли несколько простых крестов. Солдатам той армии не ставили памятников — они проиграли ту войну. Но они были солдатами, а воинский долг стёр былую вражду и ненависть — и они тоже явились на подмогу…

Так они и стояли друг напротив друга — бригада рабочих в новеньких комбинезонах, и безмолвные бронзовые воины. Стояли в полной тишине. Но это противостояние не могло продолжаться долго. Положить конец царапающему душу безмолвию решил бригадир — он был убеждённым материалистом, и склонен был видеть во всём произошедшем чью-то неостроумную шутку — натаскали, видите ли, за ночь памятников из папье-маше… Посему бригадир решительно вскинул руку, готовясь отдать команду приступить к работе. И тогда в прохладной тиши весеннего утра звучно и очень красноречиво лязгнул затвор трёхлинейки, передёрнутый не дрогнувшей бронзовой рукой.

Потом все очевидцы в один голос утверждали, что им послышалось … и впрямь, ну не мог же железный памятник передёрнуть такой же железный затвор символической винтовки? И больше всех усердствовал бригадир. И многие из них, со временем, даже сами поверили в свои утверждения. Но тогда… Тогда рука бригадира замерла, поднятой вверх, затем медленно, очень медленно начала опускаться, но не по прямой, а как-то вбок, чтобы жест не был похожим на отмашку. Опускалась до тех пор, пока не убралась за широкую бригадирскую спину.

В этот самый миг, в очень-очень далёком месте, которое существует неизвестно где и неизвестно когда, и где собираются рано или поздно все ушедшие из этого мира, раздался ликующий победный вопль многих тысяч солдатских глоток. Они победили ещё раз, и победили после смерти. И пусть победа была небольшой, но много ли больших побед удавалось одерживать, уже умерев? И пошли по рукам бутылки, фляги и бутыли… И германский подводник, один из знаменитых «небритых мальчиков» Дёница, чокался кружкой с моряком с советского эсминца, наполеоновские солдаты распивали кизлярку с платовскими казаками, а гугеноты с католиками, разумеется, пили бордосское… Они праздновали все вместе — настоящие воины умеют ценить достойных противников и умеют их прощать… И ещё … настоящие воины очень не любят, когда кто-нибудь топчется по их памяти. Потому каждый, кто воюет с прошлым, должен помнить, что прошлое может дать сдачи…

Когда рабочие ещё только разворачивали бульдозеры и убирали технику, бригадир уже докладывал о произошедшем бургомистру. И тот, не особо долго думая, распорядился — не трогать памятник. Бургомистр был человеком трезвомыслящим и весьма здраво рассудил, что никто не ведает, что будет там, на другой стороне жизни… Но что бы ни было там, по ту сторону, встречаться с разгневанными душами воинов бургомистру не хотелось бы даже теоретически.

Весть о невиданном доселе событии облетела город мгновенно, и целый день горожане, оставив тщетные попытки унять любопытство, наведывались к площади. Стараясь не подходить близко, на почтительном расстоянии долго осматривали ряды памятников, потом уходили. И многие уходили задумавшись. А потом многие уверяли, что слышали лёгкий шепоток, блуждающий между бронзовыми воинами. Хотя, может быть, это просто шумела листва на деревьях, окружавших площадь? Кто знает…

Наутро бронзовый солдат снова стоял на площади в одиночестве. Но одиноким он больше себя не чувствовал. Он знал, если что случится — помощь придёт.

09.04.08

Послесловие

«Война есть продолжение политики иными средствами» — из сочинения «О войне» (ч. 1, 1832) прусского военного теоретика генерала Карла фон Клаузевица (1780–1831).
Эта фраза — первое, что пришло мне в голову после прочтения рассказа Александра. А второй мыслью была мысль о «честной войне». Странное словосочетание, но вот мне кажется, что бывают такие моменты честной войны, если говорить о ее непосредственных участниках. И тогда в воображении возникает картина — то ли читала когда-то, то ли нафантазировала — как перед казнью взятого в плен противника, о котором было известно, что он человек мужественный, ему отдают последние воинские почести те, с которыми он воевал. Ну и, само собой, вспоминались военные эпизоды из романов Хэмингуэя или Юрия Бондарева.
«Всякому разумному человеку дано думать, что жизнь его не праздный случайный подарок, а несет в себе великий земной смысл — воспитать собственную душу в борьбе за свободное существование, за очеловечивание человека во имя всемирной справедливости, выше которой ничего нет», — сказал Юрий Бондарев на одной из встреч с читателями.
А еще он был фронтовик и знает о войне все. Вспоминая военные годы, Юрий Бондарев говорит: «Я и сейчас помню сернистые ожоги стужи в сталинградских степях, ледяной холод орудий, так за ночь прокаленных морозом, что металл чувствовался сквозь рукавицы. Помню пороховую вонь стреляных гильз, жаркий газ от горячего казенника и пустынное безмолвие звездного неба по ночам… В моей памяти навсегда остался запах мерзлого хлеба, твердого, как камень, ржаных солдатских сухарей, несказанный аромат солдатской «пшенки» в застылой фиолетовости зимнего рассвета».
Политика и политики настолько циничны, что значительно легче представить себе фантазию Александра, чем честные взаимоотношения некоторых лиц, сидящих рядом в парламентах или правительствах.
Вот такие сумбурные мысли посетили меня, и все никак я не дойду до того, чтобы представить читателям автора.
О жизни Александра можно писать романы. Возможно, он когда-то и напишет. Ему всего 35 лет, но он успел построить дом, посадить дерево и вырастить сына. Он вообще цельная глубокая натура и очень интересный человек со стойким мировоззрением и нравственными принципами. Судьба не щадила его, но он состоялся — парень из Украины, рано потерявший обоих родителей. У него есть замечательный рассказ о родителях, об их удивительном знакомстве и короткой жизни. Этих лет хватило, чтобы Александр стал таким, какой он есть.

Мария Ольшанская