Мария Ольшанская

Среди невзгод и потрясений

(строки и строфы)



«Везде, где еще процветает невежество, грубость нравов и суеверие, где торговля хромает, земледелие влачит жалкое существование, а мистика могущественна, там встречаем мы и национальный костюм» (Фридрих Ницше, «Странник и его тень»).

Шесть лет мы прожили на Украине, согласно цитате Ницше. Впереди еще долгих пять лет безвременья и безнадежности. Есть ли для этого у меня еще пять лет – как знать?

«А я один на свете город знаю и ощупью его во сне найду» (Анна Ахматова, «Северные элегии»).

«Харьков – это Украина», – уверяют нас. Теперь с этим можно согласиться, ведь «Россия» потихоньку нас покидает. Нет места в Харькове ни молодому, ныне российскому, поэту Анне Долгаревой, ни Станиславу Минакову – одному из мэтров русской поэзии в нашем городе. Вот такая она, нынешняя жизнь – «жизнь после конца, и что-то, о чем теперь не надо вспоминать» (Анна Ахматова). Или все же надо? За предыдущие шесть лет у меня скопились записи под настроение – строки и строфы. То в одном месте случайно увижу, то в другом. Они-то и составили контент этой публикации.



Меня, как реку,
Суровая эпоха повернула.
Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она…

<…>
Но иногда весенний шалый ветер,
Иль сочетанье слов в случайной книге,
Или улыбка чья-то вдруг потянут
Меня в несостоявшуюся жизнь.
В таком году произошло бы то-то, 
А в этом – это: ездить, видеть, думать, 
И вспоминать…

     (Анна Ахматова, из «Северных элегий»)

Николая Некрасова мы тоже в школе учили совсем не такого…

Так это шутка? Милая моя,
Как боязлив, как недогадлив я!
Я плакал над твоим рассчитанно-суровым,
Коротким и сухим письмом;
Ни лаской дружеской, ни откровенным словом
Ты сердца не порадовала в нем.
Я спрашивал: не демон ли раздора
Твоей рукой насмешливо водил?
Я говорил: «Когда б нас разлучила ссора, –
Но так тяжел, так горек, так уныл,
Так нежен был последний час разлуки…
Еще твой друг забыть его не мог,
И вновь ему ты посылаешь муки
Сомнения, догадок и тревог –
Скажи, зачем?.. Не ложью ли пустою,
Рассеянной досужей клеветою,
Возмущена душа твоя была?
И, мучима томительным недугом,
Ты над своим отсутствующим другом
Без оправданья суд произнесла?
Или то был один каприз случайный,
Иль давний гнев?..» Неразрешимой тайной
Я мучился: я плакал и страдал,
В догадках ум испуганный блуждал,
Я жалок был в отчаянье суровом…
Всему конец! своим единым словом
Душе моей ты возвратила вновь
И прежний мир, и прежнюю любовь;
И сердце шлет тебе благословенья,
Как вестнице нежданного спасенья…
Так няня в лес ребенка заведет
И спрячется сама за куст высокий;
Встревоженный, он ищет и зовет,
И мечется в тоске жестокой,
И падает, бессильный, на траву…
А няня вдруг: ау! ау!
В нем радостью внезапной сердце бьется,
Он все забыл: он плачет и смеется,
И прыгает, и весело бежит,
И падает – и няню не бранит,
Но к сердцу жмет виновницу испуга,
Как от беды избавившего друга…

«Я шел и думал – мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда» (С. Довлатов)

Варвары

Когда зарыдала страна под немилостью Божьей
И варвары в город вошли молчаливой толпою,
На площади людной царица поставила ложе,
Суровых врагов ожидала царица нагою.

Трубили герольды. По ветру стремились знамена,
Как листья осенние, прелые, бурые листья.
Роскошные груды восточных шелков и виссона
С краев украшали литые из золота кисти.

Царица была – как пантера суровых безлюдий,
С глазами – провалами темного, дикого счастья.
Под сеткой жемчужной  вздымались дрожащие груди,
На смуглых руках и ногах трепетали запястья.

И зов ее мчался, как звоны серебряной лютни:
«Спешите, герои, несущие луки и пращи,
Нигде, никогда не найти вам жены бесприютней,
Чьи жалкие стоны вам будут желанней и слаще.

Спешите, герои, окованы медью и сталью,
Пусть в бедное тело вопьются свирепые гвозди,
И бешенством ваши нальются сердца и печалью
И будут красней виноградных пурпуровых гроздий.

Давно я ждала вас, могучие, грубые люди,
Мечтала, любуясь на зарево ваших становищ.
Идите ж, терзайте для муки расцветшие груди,
Герольд протрубит – не щадите заветных сокровищ».

Серебряный рог, изукрашенный костью слоновьей,
На бронзовом блюде рабы протянули герольду,
Но варвары севера хмурили гордые брови,
Они вспоминали скитанья по снегу и по льду.

Они вспоминали холодное небо и дюны,
В зеленых трущобах веселые щебеты птичьи,
И царственно-синие женские взоры… и струны,
Которыми скальды гремели о женском величьи.

Кипела, сверкала народом широкая площадь,
И южное небо раскрыло свой огненный веер,
Но хмурый начальник сдержал опененную лошадь,
С надменной усмешкой войска повернул он на север.

     (Николай Гумилев, 1908)

Дионис Петров: «Если толпа слепых ведет толпу слепых, это в очередной раз строят Рай на Земле. «Слепые» – картина Питера Брейгеля Старшего. Если посмотреть на лица «слепых», то можно увидеть, что они изображены нарочито уродливыми и страшными. Такими он изобразил их вовсе не потому, что как-то хотел оскорбить людей, лишённых зрения, так как о слепых людях, как таковых, здесь вообще не идёт речи. В гримасах людей отображены все пороки человечества – лживость, лицемерие, похоть, жадность, коварство, злоба, жестокость. Именно эти пороки, которые заставляют людей быть слепыми к истинным ценностям жизни, ведут человека к ямам, каждая из которых становится всё глубже и глубже…»

Тишины хочу, тишины…
Нервы, что ли, обожжены?
Тишины…

         чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая словно шалость,
вдоль спины, до мизинца ступни,
тишины…

<…>
Звук запаздывает за светом.
Слишком часто мы рты разеваем.
Настоящее – неназываемо.
Надо жить ощущением, цветом…

     (Андрей Вознесенский, 1964)

Звуки музыки
Василий Калинников, 1я симфония, «Allegro moderato».
Музыка звучала в заставке к передаче «Русская идея»
Бориса Парамонова на Радио Свобода.
Можно послушать на youtube.com.

* * *

Читая Ариадну Громову: «В круге света».
«Светлый Круг – собственно, это очень давний термин, но тогда он не имел такого глубокого и страшного смысла, как сейчас. Я, кажется, впервые применил его, когда в начале нашей совместной жизни рассказывал Констанс о своем прошлом – и о своем страхе перед войной и одиночеством. Я тогда сказал, помнится, что война всегда приносила мне в конечном счете одиночество. «Оба раза было так, – сказал я. – Война разрушала светлый круг любви и счастья, который защищал меня от ударов. И для себя я боюсь войны прежде всего поэтому». Констанс тогда нашла, что «Светлый Круг» – это звучит очень хорошо, и как-то у нас с ней это определение удержалось в обиходе. А я даже не знаю толком, откуда оно взялось. Возможно, из стихов Верлена, где говорится о световом круге под лампой – символе семейного счастья и уюта. И кто мог тогда знать, какой жуткой реальностью обернется этот мирный символ!»

Под лампой светлый круг и в очаге огонь; 
Висок, задумчиво склоненный на ладонь;
Взор, что туманится, любимый взор встречая; 
Час книг захлопнутых, дымящегося чая; 
Отрада чувствовать, что день уже поник; 
Усталость нежная, надежды робкий миг 
На сладостную ночь, на брачный мрак алькова. 
О! К этому мечтой летел я вновь и снова, 
Сквозь проволочки все все ту же видя цель, 
Волнуясь в месяцах, беснуясь от недель!

     (Поль Верлен, перевод Г.А. Шенгели)

* * *

Феи осени пахнут медом, орехами и кострами. 
Они касаются листьев, и те из живых становятся золотыми, 
они касаются трав, и травы становятся снами, 
Мы пережили лето, только немного остыли. 
Феи осени касаются трассы, и мы выходим на трассу, 
потому что не получается остановиться. 
Феи осени прорастают в нас, хотя и не сразу, 
золото и лед изнутри проступают в лицах. 
К ноябрю феи осени станут темными и пугающими, 
огромными всадниками на бесконечной охоте. 
Ты идешь по трассе, от себя убегаешь. Они 
уже на подходе.

     (© Лемерт /Анна Долгарева/)

«…А в наши дни и воздух пахнет смертью: Открыть окно – что жилы отворить» (Борис Пастернак)

«…Брат Николай, бывало, смеясь, говорил мне, что я от природы дурачок, и я очень страдал, пока однажды случайно не прочел, что сам Декарт говорил, что в его душевной жизни ясные и разумные мысли занимали всегда самое ничтожное место» (Иван Бунин. Жизнь Арсеньева. Книга пятая, глава 21)

Баба-Яга

Она надевает розовую футболку с надписью «Ня», 
она надевает оранжевые носки. 
Окружающий мир полон ужаса и тоски, 
но у нее броня. 
Она выбирает самый дурацкий зонтик, 
она готовится, как боец, идущий за линию фронта, 
как космонавт, выходящий в открытый космос. 
Она надевает сережки с котами. 
Скоро дождь, болит голова и кости. 
Ей семьдесят два, и скоро ее не станет, 
она это знает по-осеннему остро. 

Она идет, дурацкая и смешная, 
сережками эмалевыми болтая, 
сосредоточенная, словно боец спецназа. 
Они, конечно, достанут ее, но не сразу, 
она успеет еще побороться. 
Она проходит между дворов-колодцев, 
мимо шумных людей, размахивающих руками, 
мимо злобы и зависти, мимо воды и камня, 
сумасшедшая, потерянная старуха. 
Главное – помнить: когда станет постепенно смеркаться 
и ветер завоет по-особому глухо – 
то поможет булавка, приколотая на лацкан, 
поможет розовая футболка и дурацкая шляпка, 
поможет ждущий дома котенок с мягкими лапками, 

поможет от черных, страшных, лезущих из подворотен, 
из водостоков, из глаз незнакомых людей, из чужой тоски. 

И мир устоит, останется цел и свободен, 
пока на артритные ноги она натягивает оранжевые носки.

     (© Лемерт /Анна Долгарева/)

* * *

…Вскипятили чай, потом Тоня раскрыла патефон, поставила пластинку.
– Этот патефон мне подарили на ВДНХ. За капусту. Когда я еще была агрономом. В пятьдесят шестом году.
Из-под иглы выпорхнула экзотическая шульженковская «Голубка». Сараев ее уже пережил, переболел ею, но здесь, в деревенской избе, рядом со сковородой и недоеденными огурцами на столе она прозвучала неожиданно свежо и зовуще.
– Хотите, потанцуем? – предложила Тоня. – Что-то взбрело в голову. Не помню, когда я танцевала.
Сараев взглянул на часы.
– Успеете, – она подошла, положила руку на его плечо, и они, привыкая друг к другу, неловко сделали несколько шагов.
– В сущности, довольно вульгарная песенка, – заметил Сараев.
– А мне нравится. В ней все багровое и голубое. Закат и море.
– У нас в городе ее уже заиграли. Под «Голубку» продают лотерейные билеты.
– Ну и пусть. Говорят, если увидишь море, хотя бы один раз, будешь скучать.
– Давайте проверим вместе. Берите отпуск и махнем в Гагры.
– Нет. Это пока мне не по пути. Вот когда разбогатеем, построим…
– Храм Афродиты?
– Какой же вы несносный! – поравнявшись с окном, она протянула руку и на ходу переставила иглу. Пластинка запела:

Когда из моей Гаваны отплыл я вдаль, 
Лишь ты угадать сумела мою печаль…

(Евгений Носов. Храм Афродиты)

* * *

«Но я живу, как пляска теней // В предсмертный час больного дня…» (Николай Гумилев. Credo)

Под одним небом

Под одним небом на Земном Шаре мы с тобой жили,
где в лучах солнца облака плыли и дожди лили,

где стоял воздух, голубой, горный, в ледяных звездах,
где цвели ветви, где птенцы жили в травяных гнездах.

На Земном Шаре под одним небом мы с тобой были,
и, делясь хлебом, из одной чашки мы с тобой пили.

Помнишь день мрака, когда гул взрыва расколол счастье,
чернотой трещин – жизнь на два мира, мир на две части?

И легла пропасть поперек дома, через стол с хлебом,
разделив стены, что росли рядом, грозовым небом…

Вот плывут рядом две больших глыбы, исходя паром,
а они были, да, одним домом, да, Земным Шаром…

Но на двух глыбах тоже жить можно, и живут люди,
лишь во сне помня о Земном Шаре, о былом чуде –

там в лучах солнца облака плыли и дожди лили,
под одним небом, на одном свете мы с тобой жили.

     (Семен Кирсанов)

Песню на стихи Кирсанова можно послушать в исполнении Татьяны Алешиной на youtube.com.

* * *

«Великая мечта о Цветной Капусте помогала Королю держать племя кроликов в достаточно гибкой покорности» (Фазиль Искандер)

Наши придут

Наши придут – на плечах неприятеля, на костях. 
Наши придут и победный воздвигнут стяг. 

Наши придут – красивые, в орденах. 
Наши придут и крикнут ублюдкам: «Нах!» 

Наши придут и скажут: «Заткнись и слазь!» 
Наши придут, размажут любую мразь. 

Наши придут, отпоют – нас, павших на рубеже.
 Наши придут, когда не надо уже. 

     (Станислав Минаков)

А наши не придут…

А наши не придут… Такое время ныне – 
Не тот сегодня год, война совсем не та. 
Никто не слышит глас, взывающий в пустыне. 
Да и пустыни нет – сплошная пустота. 

И в этой пустоте дорога будет долгой – 
Закончились давно короткие пути. 
Не вспыхнет Сталинград, и есть земля за Волгой… 
Но наши не придут. Откуда им прийти? 

Не выведет никто «За Родину!» на бомбах, 
Никто не прохрипит: «Даёшь стране угля!» 
Гуляют сквозняки в одесских катакомбах, 
Зашторен мавзолей под стенами Кремля. 

Не встанет политрук, не ткнёт наганом в небо, 
Труба не позовёт на подвиг и на труд. 
Коль отдали себя комфорту на потребу, 
Пора уже понять, что наши не придут! 

Так выпьем за дедов по чарке русской водки 
И снова в интернет – оттачивать умы, 
Развешивать флажки, терзать друг другу глотки. 
А наши не придут… Все наши – это мы.

     (Андрей Шигин)

* * *

Камень Помазания в Храме Гроба Господня Обычно там народу просто тьма. Есть поверье, что нужно на этот камень положить что-то очень близкое, лучше то, что к телу прикасается. Я положила (забежали в один удачный день без туристов) крестики, купленные родне в подарок (Мария Ольшанская).


Слева на странице «Портрет женщины» Константина Коровина (1912 год).

Список основных публикаций Марии Ольшанской в журнале на её персональной странице.

Мария Ольшанская