Мария Ольшанская
«А я люблю женатого…»
(воспоминания)
Расписка
За сохранение твоей красоты — косы — обязуюсь разрешать ходить в шпильках на работу, дошить два шерстяных платья, отпускать встречать праздники (в знакомых компаниях, предупреждая, когда, куда, с кем и когда вернешься, учитывая возможность существования новых порядочных друзей, кроме старых).
20. IX.****г. Мама. (Подпись)
Срок 1 год со дня соглашения. (Подпись)
Разрешаю экскурсии и порядочные поездки с подругами. (Подпись)
На обратной стороне листа:
Со всеми пунктами ознакомилась и на условия согласна.
Мария. (Подпись)
В случае невыполнения какого-либо из пунктов обязательства договор о косе нарушается. (Подпись)
Это свидетельство века, написанное красивым и знакомым многим поколениям учеников почерком моей мамы, ручкой, которой мама проверяла тетради, с красными настоящими чернилами, на листочке в клеточку, вырванном из тетради и от времени перетершемся посредине, лежит среди других «документов эпохи» в старенькой сумке-баульчике, которую мне когда-то «достал по блату» мой сокурсник и комсорг нашей группы Славик Н.
Расписка составлена в разгар событий, о которых я хочу рассказать, и без нее вся ситуация просто теряет половину настроения.
Весной и летом 2015 года, по приблизительной прикидке, я прошла пешком по городу не менее 500 (пятисот!) километров. Не всякий владелец автомобиля столько проехал, учитывая нынешние цены на бензин.
Вначале я наверстывала упущенное — гуляла там, где никогда раньше не была, любовалась архитектурой прошлых веков, огорчалась запущенности улиц и домов, которые в иных условиях были бы украшением любого города.
А с началом осени мои прогулки приобрели для меня особую знаковость, сакральное значение. Я смотрела на все глазами маленькой девочки, юной девушки, зрелой женщины… Я видела несколько картинок сразу, слышала разные звуки, присутствовала одновременно в разных временах на одном и том же месте. Даже запахи смешивались, пришедшие из разных лет… А все потому, что я решилась, наконец, навестить свое прошлое, то ли прощаясь с ним, то ли просто вспоминая.
… Мы поступили на 1 курс одного из харьковских вузов, но занятия начались не сразу. Одни поехали на месяц в колхоз, другие на стройки. Некоторым повезло, и их взяли на «чистую» работу — переставлять книги в библиотеке, отвечать на телефонные звонки, ну и делать разное прочее «беловоротничковое».
Меня и еще двоих моих будущих одногруппниц послали на строительство детского сада, который должны были сдать к Новому **** году. Скажем, давненько это было.
С Аллой мы учились в одном классе, потом разошлись по разным школам в последние школьные годы, чтобы встретиться в одной группе института. Ее отец был офицером, преподавателем в одном из военных училищ.
Родители Тамары познакомились на строительстве Харьковского тракторного завода, а ее старший брат был вылитый Иосиф Кобзон, что добавило нашим с Томочкой отношениям особой теплоты и дружелюбия.
В назначенный день мы втроем вышли из трамваев на Московском проспекте — мы с Аллой, не доехав одну остановку до Конного рынка, а Томочке пришлось проехать одну лишнюю — она жила на противоположной стороне города. Остановка называлась «Улица Никитина», а наш будущий детский сад располагался в квартале между улицей Никитина и переулком Восстания.
Теперь к нему можно попасть разве что тайными тропами. Я нашла его со второго раза. Представьте себе, до сих пор работает.
Но вернемся туда, в прошлое.
Мы пришли на место, нашли прораба… и вот тут-то и началась история на тему «А я люблю женатого…»
Нам было по неполных 18, а ему??? Может, 25? Высокий худощавый парень семитского типа, что не очень сочеталось с суровостью нравов советских строек. Он строго смотрел на нас, что-то рассказывал. Скорее всего — о правилах техники безопасности. Кто-то позвал его, он повернулся лицом к окну, а к нам в профиль. Мамочки! Да он же вылитый Пушкин. Мы обомлели одновременно втроем, переглянулись и… тут же в него влюбились, и тоже втроем одновременно. Работа на стройке приобретала новый смысл. Вот тут-то и пригодились туфли на шпильках, о которых говорится в соглашении между мной и мамой. Мы их купили летом, когда я узнала, что принята, и тоже на Московском проспекте, в замечательном магазине на Красном луче (так назывался микрорайон).
В них я должна была пойти в институт, когда начнутся занятия. Но они нужны мне сейчас, и каждый день я с боем отбивала у мамы разрешение их надеть — в идеальную погоду и с клятвами, что пылинке не позволю упасть на их чёрную кожу, не говоря о том, чтобы поцарапать каблук.
Но недолго мы наслаждались сладким ощущением внезапно нахлынувшей на нас любви, выскочившей из-за угла недостроенного детского сада.
Параллельно с завершением строительства в готовых помещениях шли отделочные работы, там трудились женщины, которые быстро все приметили и сказали, что тут нас ничего не ждет, что… да как же его звали-то?.. ладно, пусть останется в моей памяти Александром Сергеевичем… в общем, мы узнали, что «у нашего Сергеича» жена и маленький ребенок, девочка, и что они даже иногда приходят сюда, если бывают в районе Московского проспекта.
В рабочий перерыв мы втроём разворачивали свои завтраки прямо во дворе, усевшись на какую-нибудь подходящую строительную конструкцию. Отсюда было лучше видно, чем занимается «наш предмет».
И как только он появлялся на горизонте, в один голос и с огромным чувством мы начинали петь «Огней так много золотых на улицах Саратова // Парней так много холостых, а я люблю женатого…»
«Дуры девки, повлюблялись в одного», — хихикали женщины.
А однажды мне было поручено принести к стене садика ведро цемента. Ну, ведро я вряд ли подняла бы, взяла, сколько смогла, но тоже достаточно. Иду себе с ведром по строительному мусору, и вдруг кто-то из тёток шепчет: «Смотри-смотри… Там жена вашего, с девчонкой».
«Где???» — ору во весь голос, спотыкаюсь, теряю ведро… Цемент выливается на мои ноги. И стою я живым памятником неразделенной любви на цементном постаменте. Так и не довелось мне увидеть нашу общую счастливую соперницу. А там и конец сентябрю.
В первый день занятий наш факультет собрали в большой аудитории, устроенной как амфитеатр — бесконечные ряды сидений и столов, спускающиеся вниз к лекторской кафедре и доске за ней. Мы впервые увидели всех своих сокурсников.
И вот стою я почти на самом верху — светлые длинные волосы убраны в высокую прическу по тогдашней моде, белоснежный японский кашмилоновый свитер, припрятанный мамой на время стройки, узкая короткая черная юбка, обтягивающая все, что нужно, а на ногах те самые чёрные туфли на шпильках, которые велено было беречь, как зеницу ока, и которые упоминались в расписке, выданной мне мамой 20. IX.****г.
Но это будет уже другая жизнь и другие в ней истории.
Скажу только, что бабушке надоели мои ежедневные муки по укладыванию косы в прическу, и после 2-го курса она выдала мне 3 рубля на стрижку. Мол, маму она берёт на себя. Когда на следующий день я, вся такая несчастная, пришла уже на другую летнюю практику — на завод, и волосы мои торчали во все стороны непредвиденными странными лохмами, встретились мне сокурсники-мальчики, и один из них сказал, поглядев на меня: «Обезьяна Чи-Чи…»
Огней так много золотых На улицах Саратова, Парней так много холостых, А я люблю женатого. Эх, рано он завел семью — Печальная история. Я от себя любовь таю, А от него тем более. Я от него бежать хочу, Лишь только он покажется. А вдруг все то, о чем молчу, Само собою скажется? Его я видеть не должна, Боюсь ему понравится. С любовью справлюсь я одна, А вместе нам не справиться.
Песня Кирилла Молчанова на стихи Николая Доризо была написана для фильма «Дело было в Пенькове» (советский полнометражный чёрно-белый художественный фильм, поставленный на Киностудии имени М. Горького в 1957 году режиссёром Станиславом Ростоцким по повести Сергея Антонова).
Список основных публикаций Марии Ольшанской в нашем журнале на её персональной странице.
Мария Ольшанская
